— Я передумала,— строго и спокойно гово­рю я ей, или, по большей части, себе?— Я пе­редумала. Я дарю тебе жизнь.

Она морщит лоб, не совсем понимая, что происходит. А я чувствую свою силу и свою власть над ней. Я решаю, пойдёт она сегодня вечером чистить зубы или нет. Я решаю, пойдёт ли она завтра на прогулку. Я решаю её жизнь. Это делает меня выше. Она — моя раба. Я — господин. Я дарю ей жизнь. Может ли она оценить это?

— Благодари меня,— говорю я вслух.

— За что тебя благодарить? — равнодушно спрашивает она.

Я молчу. Я не буду её убивать. Я сделаю иначе. Я сделаю совсем по— другому. Прости меня, Голос, но я поступлю не так. Это ре­шение появилось неожиданно.

Просто щелчок и всё. В моей голове переворот. За секунду про­летают картины её смерти. Я знаю, что я должна делать. Я должна просто рассказать то, что я испытала. То, как я жила. Я стану не­нормальным маньяком, я изнасилую её своей болью.

Я смотрю ей в глаза. В её тёмные глаза. Я вижу, как расширяются зрачки — она слышит, что ей говорят мои глаза. Невыносимую правду. Страшное настоящие. Вот она — истина.

И если глаза — это зеркало души, то ей не повезло увидеть мою душу, измученную и искалеченную. Так мы стоим долго, пока она не отодвигается.

— Прекрати,— говорит она.— Не смотри на меня так. От твоего взгляда не по себе. Я думаю, тебе стоит уйти.

Да, я знаю, что мне уже пора. И я сейчас уйду, только ещё несколько слов.

— Не по себе?— говорю я. — Это только на­чало.

Я не в состоянии объяснить происходящее.

Она прощается и закрывает дверь.

Вниз. По лестнице. Спокойно. Медленно. Обдумывая. В подъезде читаю надпись «Цой жив». Думаю о том, что, может быть, ты тоже жива.

Прощаюсь со своей целью. Она прерва­лась, оборвалась, остановилась. Или дру­гими словами: у моей цели новый этап. Она переросла во что— то более ожидаемое, более мудрое. На улице выбрасываю в му­сорный контейнер нож — моё оружие. Сни­маю с правой руки перчатку и тоже её вы­кидываю.

Всё. Опустошение.

Я знаю, что будет дальше.

Дальше она умрёт сама, изнемогая в конвульсиях, но я не буду плакать.

Мне остаётся ждать.

Ненавидеть.

Ждать.

— Всё.

— Что всё?

— А дальше всё было понятно. Я умела ждать.

— Что Вы ждали?

— Неизбежность.

Она приходит ко мне.

Смотрит молящим взглядом. Кричит взгля­дом. Под глазами синяки от невысыпания, или от худобы, или от дыхания истины. Она блед­ная, измученная, больная. Совсем другая. В ней нет красоты. В ней нет гармонии.

Интересно, бабочки, наверное, выгля­дят так же в последние секунды своей жизни: прощаются со своим великолепием.

Я знаю, зачем она пришла.

— Зачем ты пришла?— спрашиваю я.

— Пожалуйста, — начинает она.— Пожа­луйста. Я не знаю, могу ли просить у тебя.Забери его.

Нет. Она не имеет права просить у меня.

Она говорит медленно. Я чувствую, как ей сложно даётся каждое слово. Она выглядит такой слабой, что мне кажется, она может упасть в любой момент. Тот ли это человек, которого я знала? Человек, с которым ты провела последние минуты.

Человек, которого я ненавижу. Человек, имевший чёткие принципы. Человек, который разрушал. Можно ли ненавидеть это болезненное, измученное существо?

— Я прошу тебя,— продолжает она, — забери свой взгляд. Ты оставила его. Забери истину, которую ты открыла мне. Я не в состоянии знать это. Я не могу спать. Освободи меня..

Она не может спать. Я знаю, что такое бессонные ночи.

Сейчас время для моей доброты.

Я должна протянуть ей руку.

Я должна понять и простить её.

Что я должна ещё?

Что я должна ещё?

Я не хочу быть доброй. Я не хочу жалеть её, успокаивать. Я не хочу давать ей надежду на счастливый конец. Всё предопределено, и я забываю свою доброту. Забываю легко. Боль выживает, вытесняет сердечность.

— Это можешь сделать только ты. Прошу. Я схожу с ума. Я вижу твою боль, она ста­новится частью меня. Везде. Всегда. Крики в голове,— её голос дрожит.— Пожалуйста. Я устала. Прости меня. Верни спокойствие. Я не могу так жить. Я вижу твой взгляд. Он пре­следует меня.

Я смотрю на неё и улыбаюсь. Я чувствую, как мне становится легче. Словно с каждым её словом частица моей боли покидает меня.

Теперь у неё нет тишины.

Счастлива ли я в этот момент?

— Дай мне свои духи, — говорю я.

Она достаёт из рюкзака флакон и про­тягивает мне. Я беру его, заворачиваю в газету и выкидываю на кухне в мусорное ведро.

— Смени запах,— твёрдо произношу я.

— Хорошо.

Теперь у неё нет её запаха.

Счастлива ли я в этот момент?

— Что ты хочешь ещё?— спрашивает она.

Чего я хочу? Чего я хочу в момент, когда мо­гу получить всё? Я могу уничтожить её. Я могу простить её. Чего я хочу?

К морю.

В ней ещё остаёшься ты. Я хочу, чтобы в ней не было тебя.

— Я хочу,— начинаю я,— чтобы ты отдала мне ваше время.

— Что? Время?— она слабеет,— а разве это возможно?

— Возможно. Последние минуты. Вы?

— Мы были.— начинает она.

— Нет,— останавливаю я её.— Вас не было. Были мы. Я и она. И танец наш.

— Мы были.

— Нет. Вас не было.

— Мы .

— Нет. Вас не было. Ты слышишь?— мой го­лос твёрд и жесток, наверно.

Я не буду её жалеть. Я могу жалеть старика бездомного или «домного», но несчастного, глухого в своём бытие. Кто мне она, чтобы я была доброй? Она — человек, случайно, по воле судьбы, по жестокой воле судьбы, столкнувшийся со мной.

— Мы. — она плачет. Я вижу, как ей тяжело терять тебя.— Были.

— Нет. Ты путаешь,— тихо-тихо говорю я. — В последние минуты я была с ней. В зале (или это был не зал?), где никого кроме нас не было, играла музыка. Мы бесконечно долго кружились в танце, улыбаясь друг другу. Музыка была в нас. Ля-ля-ля. Ля-ля. Ля-ля-я. Ля-ля-ля. Ля. Ля-ля.

—  Замолчи,— просит она.

—  Видишь? Вас— не было.

— Не было.— читаю я по её губам.

— Что?— переспрашиваю я.

— Вы танцевали,— произносит она.

Я чёрствая. Чёрствый кусок чёрного, уже не­съедобного, хлеба. Я жестокая. Я безжалос­тная. Я убийца. Я не боюсь признать это. Я не боюсь быть. Я пугаю её своим равнодушием.

Можно расслабиться, закрыть глаза. Мож­но даже забыть о том, что она сейчас стоит у меня в коридоре с протянутой душой, с мольбой, с криком о помощи. Можно забыть о ней. Помнить только наш танец и продол­жать его. Отдаться музыке, звучащей где-то в моём сознании.

Шум моря. Волны спокойно поглощают друг друга, заканчивая свой путь на берегу. На берегу, где наши пятки оставляют вечные следы единения и созвучия.

Вот оно — море.

Я улыбаюсь. Мы танцевали. Я помню наш танец. Как горячий напиток во мне протекает «мы танцевали».

Видишь, моя дорогая, теперь у неё нет те­бя.

Счастлива ли я в этот момент? Да.

Теперь я чётко ощущаю в себе разделение счастья и ненависти. Они гармонично су­ществуют во мне. Счастье доброе и тёплое. Улыбчивое. Ненависть тоже добрая, только чуть холоднее. Они защищают меня.

— Дай мне спокойствие.

Она встаёт на колени, опускает голову вниз и торопливо начинает:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

Я слушаю её и, только из уважения к мо­литве, не останавливаю. Мне уже абсолютно всё рано, что она скажет. Во мне — нирвана.

Во мне — жизнь.

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь.

Она поднимает голову и смотрит на меня. Она сходит с ума.

— Я не Бог,— спокойно говорю я.

—  Прости меня.

— Бог простит, а я.Я — не Бог.