И, когда эти вопросы не поднимаются в паре — это одно «хреново», а когда они не поднимаются везде — это «хреново» совсем иного свойства, второе — без претензий, оно разочаровывающе-освобождающее, а первое — разочаровывающе-порабощающее, с желанием изменить, доказать, донести то, что нельзя донести и изменить.

И это тоже временно, — убеждала я себя, стараясь сдержать зевок в третьем часу ночи, — и это тоже просто надо пережить. Я, как ребенок, которого перевели в новую школу в другом городе. И я понимаю, что через месяц-другой я буду знать все об одноклассниках и учителях. А пока нужно вникать пошагово… «-Тебя как зовут? — А тебя?» Дать списать или нет. Огрызнуться на замечание, или промолчать? Толкнуть слабого, чтобы хохочущий над ним сильный заметил, или защитить? Через месяц уже будет ясно, кто в поле воин, но пока все на ощупь, все как есть, а значит — более честно.

Как только ты собираешь все карты в колоду, заканчивая очередную игру, жизнь выхватывает из твоих рук эту тонкую пачку и начинает тасовать по своему усмотрению, ловко перемешивая, подкидывая веером, раскладывая пасьянсы на игровом столе, показывая замысловатые фокусы с отгадыванием «задуманной карты». И можно наблюдать за этим, вальяжно вытянув побаливающие легкой, не изнуряющей болью ноги, откинувшись назад в тяжелом кресле с деревянными подлокотниками, можно все-таки попытаться вспомнить о том, который час, в этом полутемном зале без времени, зафиксированном стрелками, с тяжелыми шторами на окнах, создающих иллюзию вечной ночи, вечной отдельной реальности, а можно выкурить тонкую сигарету, выпить малюсенькую чашку эспрессо, прикинуть кое-что и выдохнуть: «Сдавай!»

Я сидела в клубе и думала о том, что хочется в абстрактное «домой», в родное, в свое. Как будто едешь ты по гладенькой, идеально заасфальтированной дорожке на мотоцикле, модном таком, с металлическими набалдашниками, едешь… Вдруг видишь — продают лисапед, новенький, спортивный, за треть цены, потому что наверняка какому-то запойному бедолаге срочно нужны деньги. Ну, покупаешь лисапед, ну никак невозможно было проехать мимо такого чуда, а с ним неудобно, к мотику не привяжешь… Ты оставляешь его, глубоко вздохнув, на маленькой автостояночке, с нижайшей просьбой к пожилому сторожу «последить за ним, пока я тут… ммммм… коротенько, минут на сорок»…

Катишься себе колобком по долинам и по взгорьям, идеальный асфальтик, тем временем, остается неприятно режущим воспоминанием, кочки выше, солнышко припекает, внезапно — треск, хруст, шины проколоты, а до ближайшего населенного пункта пилить и пилить. Ну и пилишь себе. Лисапедец приобретает в воспаленном воображении изумрудный ореол, брильянтовую окантовку зеркальца на руле, и становится мечтой-сожалением, а стоянка на заднем дворе крупного торгового центра — землей обетованной.

Ну, пилишь дальше, идут километры, сотни, тысячи километров, ножки привыкают к твердой почве, ты, между делом, бросаешь курить, приобретаешь здоровый цвет лица, проезжающие попутки с удовольствием подбрасывают тебя до следующего пункта назначения, у тебя много новых друзей в городах и весях, ты мнишь себя одиноким пилигримом, бродягой-романтиком, и ветер по ночам поет тебе о вечном, и красивые женщины вздыхают о тебе в покинутых городах.

Наступает осень, потом зима. К счастью, тебе всегда есть где переночевать, у тебя всегда есть, чем перекусить, ты выигрываешь в казино кабриолет и уматываешь к чертовой матери в теплые края. Но сколь веревочка не вейся, все равно совьешься в плеть, и ты возвращаешься по весне домой.

Умный, добрый, почти счастливый, взрослый и открытый. Тебе немножко хочется спать, и ты думаешь, что даже не жаль, что тебя никто не ждет. Последние открытки из родных мест закончились полгода назад, ты давно продал выигранный кабриолет, да он тебе уже и не нужен. Ты никуда не собираешься, период странствий сменился периодом корней. Практически около дома тебя окликает человек с неуловимо знакомым лицом:

— Неужели это вы? Ваш велосипед… Вы знаете, я его спрятал на зиму в свой гараж, ох, а он так скучал по вам, он звенел звоночком каждый вечер в одно и то же время в надежде, что вы услышите… Вот ключи от гаража, забирайте ваш лисапед. Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Мне это было несложно. Только возьмите его себе…

Странно, — думаешь ты, — ведь так не бывает… Ты открываешь дверь чужого гаража. И почему-то очень волнуешься… Ведь ты даже не помнишь, какого он цвета…

А есть ли в мире кто-то роднее, чем этот вот малыш, одиноко стоящий в углу рядом с канистрами?

— Это вам, — официантка в коротких шортиках ставит передо мной поднос с бутылкой шампанского в ведерке со льдом и двумя бокалами. За столиком, где я предаюсь отвлеченным размышлениям, рассеянно кивая и разводя руками, мол, музыка орет, потом, потом поговорим (вранье, этих милых людей я могу никогда и не увидеть больше, и не вспомнить при встрече, и уж тем более не продолжать разговоры), больше десяти человек, впрочем, мне не нужны оба бокала.

— Спасибо, — автоматически. — А от кого?

— Компания на втором этаже, — шортиковая девушка наклоняется ближе, так, что ее высветленные кудряшки касаются моего лба, — обернитесь, левее, нет, еще левее.

Я без очков, то, что находится «еще левее», отсюда представляется неким темным пятном с десятью-пятнадцатью руками и о четырех, как минимум, головах.

— Спасибо, — пожимаю я плечом. — Кто хочет шампанского?

Бутылка от невидимцев уходит в зрительный зал, я не пью, вместо этого погружаю ладонь в ведерко со льдом, затем вторую, мечтая, как было бы здорово бултыхнуться в такой — ледяными кусочками наполненный — бассейн, секунд на десять… Я, наверное, должна как-то отреагировать, ну не махать же рукой, в самом деле. Можно подойти, но я уже забыла, где конкретно находится этот столик. И кому больше нечем заняться, как только посылать мне шампанское? Любопытство — одно из немногих чувств, которые способны поздней ночью расшевелить усталый размякший мозг.

— И это тоже вам, — на этот раз девушка ставит передо мной разрезанный на кусочки ананас, красиво оформленный в виде пирамидки.

— Расскажите мне, пожалуйста, как пройти к этим чудесным людям, — прошу я официантку, решительно поднимаясь из мягкого кресла. Все-таки, мне нужно знать происхождение этих чудес света, а вдруг это — гвардейцы кардинала, и нет того Атоса, который в нужный момент одним выстрелом выбьет у меня из руки отравленное угощение.

— Пойдемте, я вас провожу, — любезно предлагает она, но не успеваем мы пройти и половину намеченного маршрута, как…

— Я это, я. Ты, как я вижу, до сих пор не пьешь? Я наблюдаю за тобой уже больше часа, извини. Спасибо, Ника (обращаясь к официантке, моментально исчезнувшей с лестницы, ведущей на второй этаж, испарившейся, как платочек в рукаве фокусника). На тебя интересно смотреть, можно читать практически каждую мысль. Так скучно? Ты похожа на Рэба, Рэба Климрода из «Зеленого короля», помнишь? Как будто ты только что из своих джунглей вышла, часа три назад, построила империю своей мечты и сидишь в сандалиях, гений-миллиардер в толпе инакомыслящих, средь шумного бала, случайно… У тебя очень серьезный взгляд, слишком, для подобного заведения. Когда ты опустила в ведерко вторую руку… Нет, только ты так можешь. И киваешь при этом с таким внимательным, моментально вникающим, видом, как будто тебе действительно интересно, о чем они говорят. Кто это, кстати? А твоя личная жизнь где? Очевидно, что ее здесь нет, да? Нет?

— Нет.

— Ладно, пойдем отсюда. Нужно тебя спасать.

— А ананас? Я его хочу.

Она хохочет, запрокидывая голову, настолько заразительно, что я тоже начинаю улыбаться.

— Да. Ты… — неопределенный жест рукой. — Пойдем.

Она берет меня за руку, оборачивается к кому-то, машет прощальным жестом, кричит: «Нет, я уже совсем ушла, пока!» Я иду за нею достаточно близко, на узкой лестнице, идущей вниз витками, вокруг много людей, от неоновых вспышек, быстро освещающих лица, создается странное впечатление — серии сменяющих друг друга кадров, застывших кадров… Вспышка — темнота, синие лица, темнота, красные лица, белые, темнота, лица — полосками, снова красные… Она оборачивается, и кадры ее лица вызывают у меня внезапное чувство сопротивления. Как будто все до ее появления было мультфильмом. А она — реальный персонаж. Реальный? Я неосознанно сжимаю ее руку, мы останавливаемся на последних ступеньках, и она поднимается выше, чтобы заглянуть мне в глаза.