Зачем мне такой человек рядом? Нет, я не должна ничего ни от кого хотеть, а тем более требовать. Женька прошлепала на кухню, налила себе сок и вернулась со стаканом в руке. Я наблюдала за ее действиями искоса, переключала телепрограммы, музыка, старое кино, довоенное еще, по-моему, на другом — дурацкая передача, призванная, по-видимому, развеселить кого-то. Кого можно рассмешить этой рожей? Боевик с Ван Даммом, муть. Она даже не предложила мне сока. Спокойно. Я не могу, просто физически не могу устраивать обыкновенный бабский скандал.
— Любимая, может ты отвлечешься на пару минут от компа, мне что-то совсем загрустнело.
— Да? Угу.
О, на следующем канале — «Брат». Бодров из самодельного оружия мочит нехороших парней. «Где твои крылья, которые нравились мне?» Своевременный вопрос. Еще полчаса я пыталась отвлечься от душившего меня тихого возмущения. Не спалось. Любимый фильм, почему-то, вбивал гвозди мрачности в мою и без того не самую здоровую голову. Женькины ноги все так же радостно торчали из экрана монитора.
Я переключила канал. Она вдруг резко встала, демонстративно вышла на кухню, громыхнув ноутбуком по столу, и включила там второй телевизор. Мои нервы сдали.
— Если ты смотришь, то так и скажи, просто скажи, я бы не стала переключать.
— Ты даже не спросила у меня! — в ее голосе было столько злости, что ею, если бы злость была гречкой, можно было накормить роту, нет, батальон голодных новобранцев.
— Я не знала, что ты вообще следишь за происходящим, ты же сидела спиной к телевизору.
— Ты могла бы спросить сама. Но тебе это не нужно, зачем? — Она почти кричала на меня. — Ты просто делаешь то, что считаешь нужным. Главное, чтобы было по-твоему!
— Знаешь, это, мягко говоря, несправедливо. Ты уже четыре часа сидишь спиной ко мне.
— Я могу спокойно заняться своими делами? Или тебе нужно, чтобы я бегала вокруг тебя двадцать четыре часа в сутки?
— Нет, — даже злость куда-то внезапно испарилась, в голове застучали молоточки: «Бесполезно. Вали отсюда. Не унижайся».
— Я хочу, чтобы ты относилась ко мне так же, как я к тебе. Не больше, не меньше. Подумай об этом.
— Да иди ты!
Я и пошла. Адреналин, вызванный всплеском бешенства, отодвинул на второй план температуру и утер мне сопли в один миг. Я моментально собрала сумку с самым необходимым, оделась…
— Ты куда? — она схватила меня за рукав.
— Я пойду.
— А что случилось?
— Ничего, просто, если я сейчас не выйду отсюда, то я за себя не ручаюсь. Не вижу смысла разговаривать в таком состоянии. Ты имеешь полное право заниматься своими делами столько, сколько считаешь нужным.
— А ты сама все время…
Продолжение этой фразы утонуло в громком хлопке входной двери. На улице шел дождь. Зонта не было. Я включила музыку, вставила в оба уха наушники и потопала к метро.
Я шла в тупик быстрым шагом, насвистывая себе под нос мелодии немецких военных маршей. Все попытки что-то обсудить приводили к ссорам, ее позиция во время конфликтов была совершенно нетерпимой. А мне для простых выводов совершенно не требовалось длительное время.
* * *
Как это происходит? Как вообще все происходит внутри нас? Сколько не отматывай обратно ленту событий, эмоций — никогда не получается понять, где этот момент «до» и «после». Тумблер. Как будто кто-то невидимый в долю секунды, выключив и включив свет, (незаметно, мы, наверное, моргнули в это мгновение)… выключи свет…
И то, на чем лежит рука, становится декорацией. Цвета неестественными. Еще несколько отрезков времени назад (секунд? минут? часов?) какие-то внутренние и внешние векторы двигались вперед. И вот — щелк! — сначала остановка. Потом что? Колеса крутятся в обратную сторону?
Титаник за секунду до столкновения с айсбергом. И всем понятно — что сейчас пробьет те самые катастрофичные отсеки… Самое странное, даже не так.
Нет.
Мы — на палубе первого класса, в ресторане. Музыка. Толчок, Грохот, плохо понимаемый (оркестр старается, дамы хохочут).
Мне даже нравятся, мне даже нравятся, мне даже нравятся эти минуты, когда уже снаружи пробоина и крен, когда десятая часть уже погибла, когда осталось так мало — и это — необратимо.
Мне нравится задумчиво подцепить десертной ложечкой кусочек вишни. Мне нравится особенно остро вслушаться в виртуозную — становящуюся божественной — игру скрипача… Мне нравится, как мы, замечая ненормальное мигание лампочек в этой пафосной люстре, переглядываемся и… продолжаем вежливый разговор с сидящими рядом собеседниками.
Нам просто неудобно внезапно вскочить, не задумываясь о наших вещах, оставленных в каюте. Половина души кричит: «Хватит делать вид, что ничего не происходит! Встань! Через минуту будет поздно!!!»
Но мы сидим. Возникают паузы, но никто — ни один человек в этом зале не начинает действовать. Нам неловко. Мы не видим достаточных оснований для того, чтоб своими действиями привлекать внимание общества… Конечно, когда прибежит кто-то из членов команды, или мы услышим крики о помощи с нижней палубы… или… Да, тогда мы тоже вскочим, уронив эти изысканные салфетки, пахнущие кленовым сиропом… И я знаю, что не смогу спокойно или неспокойно донести до тебя, что глупо, бесконечно глупо бежать в каюту за тем маленьким чемоданчиком, да, я знаю, сколько там нулей после… знаю…
И втройне глупо идти за тобой и обреченно смотреть, как ты пытаешься вежливо беседовать с этим чудным господином в форме….
Не все и не всегда мы можем успеть рассказать, убедить, попросить, крикнуть… до того, как становится поздно…
Я вчера познакомилась с очень смешным мальчиком на палубе третьего класса. Он неплохо рисует…
* * *
Меньше всего мне хотелось сползать дальше в мутные взаимные обвинения и бессмысленные выяснения отношений. Сожительствовать, отстраненно, отчужденно соседствовать мне хотелось еще меньше. Поэтому я импульсивно покинула поле боя с осознанным желанием больше никогда не возвращаться обратно.
Светка, посвященная в наши неурядицы обеими сторонами, приютила меня, сопроводив мое появление ироничными комментариями. Я не отвечала на Женькины звонки, не писала в ответ смс. Я искренне хотела понять, насколько серьезны и глубоки наши расхождения, или мы банально устали друг от друга?
Слишком агрессивны были ее нападки, слишком радикальны высказывания. И стоило мне вспомнить эти обидные фразы, внутри моментально вскипало возмущение, обида острыми толчками колола прямо в сердце.
— Я не вернусь, — убедительно говорила я Светке.
— А мне кажется, вернешься. Ведь ты же ее любишь.
— Ну и что! Я сыта по горло ее претензиями! Не нравится — пусть валит к Кате. Или к другой бессловесной курице! И не суется больше!
Вечер, ночь, утро… Еще день. И еще. Я получила уже штук тридцать смс с просьбой взять трубку, потом с извинениями, потом с признаниями в любви. И соскучилась сама. Еще я получила письмо на электронную почту.
«Я не из тех, кто ноет, кто жалуется на жизнь и любит поплакаться в неважно чью жилетку, лишь бы оная была. Я не из тех, кто при малейшей передряге обрывает телефоны друзей и выплескивает на них литрами полужидкую, как мякиш хлеба в плоховытертой, а потому с водой на дне, миске, отвратительного вида, слуха и содержания нервозность, доходящую до параноидальной истерии.
Я привыкла отмалчиваться, всё держать в себе. И это не жизнь заставила, просто такой я уродилась. Может потому, что говорить поздно начала, а может, потому, что очень много времени проводила и безумно любила и люблю своего дедушку, который за весь день мог сказать слов сто. Но в них я всегда слышала столько всего, что на десять бы самых сказочных сказок хватило! До сказок я, конечно, не доросла, и говорю больше, но все же родители до сих пор в наших с ними беседах просят меня говорить, говорить, говорить…
И я знаю, что, если я люблю, то на все сто. И если хочу быть с кем-то, то не по нечетным дням, а тотально. И не нужны мне радужные дни, праздники с фейерверками и хлопушками, веселье до упада, если любимый человек не хочет делить со мной слёзы, свое плохое настроение, свои страхи или свой сегодняшний, как он считает, неудачный внешний вид…
Я многое способна понять. И я хочу понимать всё в тебе. Сейчас я уже не хочу пойти в клуб и снять тёлку, просто потому, что мне до злости было пусто без тебя спать в субботу и также пусто находиться в квартире и ждать тебя и так и не дождаться в последующие дни. Я уже не хочу перебить всё в квартире от знания того, что твой любимый человек думает и выбирает… Выбирает… Ведь ты же до сих пор думаешь о ней, не так ли?
Я знаю, я не сахар. И наша история началась так, мягко говоря, не волшебно-пузырьково именно из-за меня. Но блин… Вот так исчезнуть и потом просто молчать… наверное, я и это когда-нибудь пойму… А сейчас я просто принимаю. Я просто жду. Мне это было никогда не свойственно. Как-то так всегда получалось, что ждали меня. Но не в этот раз… Но я учусь это делать, я учусь ждать. Я жду, хотя прекрасно понимаю, что шансов пятьдесят на пятьдесят… Я жду, хотя башню сносит капитально.
Я хочу, чтобы ты вернулась. Я хочу быть вместе настолько, насколько только возможно быть вместе и даже больше этого. Я хочу, чтобы у нас были только ты и я. И больше никого. Я не могу что-то изменить в прошлом, но в настоящем и будущем я и на пушечный выстрел никого не подпущу к нам. Я не хочу своего дома, но я хочу нашего. Я просто хочу нашего „мы“, по-настоящему нашего „мы“. И, что самое главное для меня, — чтобы ты хотела всего этого.
Я хочу семью. Свою семью. Настоящую. Где никто ни от кого не бегает, где, что бы ни случилось, все всегда вместе. Семью с тобой…
Малышка, я хочу любить тебя. Я хочу верить тебе, доверять. Я хочу быть тебе лучшим другом и самой большой любовью в твоей жизни. Я хочу твоей любви… Просто потому, что я люблю тебя…
Я очень хочу, чтобы ты вернулась скорее. Я как будто чувствую, как каждый прожитый день сейчас высасывает из меня жизнь и силы на год вперед…»
