Михайловский откинулся на кожаную спинку сиденья, закрыл глаза. И мне бы вздремнуть, но я не обладаю спокойствием гвардии капитана. Меня тревожит, что стрелков больше не видно - они словно растворились в ночи, а тягачи дивизиона отстали. Предлагаю Михайловскому дождаться их. Капитан ворчит:

- Да ладно, доктор... Следуем строго по маршруту, впереди - разведка, колонна подтянется. Спали бы лучше! - и опять закрывает глаза.

А через десять-двенадцать минут по тягачу начинают хлестать автоматы и пулеметы гитлеровцев, совсем рядом рвутся гранаты: мы врезались в фашистский заслон.

Шофер круто выворачивает руль влево. Под звон разбитого стекла, под крики раненых тягач рвется через придорожную канаву, мчит в сторону от дороги. Нас швыряет друг на друга, колотит о стенки кабины. Но боль даже не ощущается, и мысль в голове одна: уцелел бы водитель!

Мы вышли из-под обстрела, возвратились на дорогу, вернулись километра на два назад. Сидевшие в кабине не пострадали, отделались ушибами. Зато в кузове остались всего пять батарейцев, из них двое убитых и трое раненых. Остальные во время обстрела попрыгали через борт.

Подтянулись отставшие тягачи с пушками, подошли стрелки. Оказалось, есть приказ прекратить движение и дожидаться рассвета: разведка обнаружила сильный заслон врага.

* * *

Михайловского очень беспокоила судьба людей, спрыгнувших ночью с грузовика. К счастью, под утро они возвратились в полк.

* * *

Дня через два, 22 сентября, я чудом уцелела, попав в переделку вместе с командиром 229-го стрелкового полка майором Г. М. Баталовым и командиром 3-го дивизиона артполка капитаном Ю. И. Тимченко. Полк Баталова на марше был головным, дивизион Тимченко придали ему для поддержки, а я проверяла работу лейтенанта медицинской службы Сайфулина в дивизионе Тимченко.

Баталов и Тимченко надумали опередить полк, разведать местность на случай внезапного столкновения с врагом. Мы проехали верхом на лошадях километра три. Показались лесозащитные полосы: подходят к дороге и слева и справа. С высотки, где мы находимся, нетрудно определить, что полосы расположены примерно в пятистах-шестистах метрах друг от друга. Не успели приблизиться к первой, над головами пошуршали и разорвались возле второй полосы несколько снарядов.

- Для порядка наши стреляют, - усмехнулся Баталов. - Пугать, по-моему, некого...

Действительно, во второй полосе гитлеровцев не было. Они окопались в третьей и открыли убийственный огонь, когда до этой треклятой полосы оставалось всего ничего.

Автоматный и пулеметный огонь сразу скосил лошадей. Я укрылась за трупом Ласточки, Баталов и Тимченко - за трупами своих коней. Потрясенные, мы некоторое время лежали неподвижно. Потом Баталов приказал отползать. Пули ложились рядом. Я то замирала, изображая убитую, то вилась по земле, как ящерица, выискивая ямки и бороздки. Казалось, ползу очень медленно, как во сне!

Пытаясь двигаться быстрей, я пробовала приподняться, но сзади обжигал яростный окрик Баталова. Подчиняясь, опять прижималась к земле. А добравшись до прикрывающих дорогу тополей, вскочила и помчалась, петляя, к спасительной лесополосе.

Из стволов тополей летели брызги разбитой пулями древесины, на голову валились срезанные свинцом ветки, я падала, вскакивала и мчалась, мчалась, пока не рухнула в долгожданную тень деревьев.

Минут через десять приползли Баталов, раненный в ногу, Тимченко и ординарец Баталова, получивший пулю в мякоть, левой руки. Я перевязала раненых, 'Баталов подставил Тимченко плечо, и мы заковыляли в ту сторону, откуда приехали.

На опушке первой лесополосы разворачивались орудия артполка, накапливались стрелки. Одним из первых я увидела майора Хроменкова. От расспросов командир полка воздержался, но категорически запретил мне впредь ездить верхом.

- На маршах извольте пользоваться штабной машиной, - сказал Хроменков, - а для поездок в дивизионы и батареи сгодится санитарная повозка. Надеюсь, на ней вы в разведку не отправитесь!

* * *

Но и штабная машина не всегда служит гарантией полной безопасности.

* * *

...Стремительно атаковав и уничтожив гитлеровцев, пытавшихся оказать дивизии сопротивление в городе Нехвороща, стрелковые части и дивизионы артполка двинулись в направлении Молчановки, Буртов, Маячки и Ливенского.

Выполняя приказ Хроменкова, я забралась в кузов штабной полуторки, где находились старший писарь - заведующий делопроизводством штаба полка, два писаря и два разведчика. В кабине - шофер и начальник штаба капитан Чередниченко.

Миновав несколько спаленных, безлюдных деревень, мы выскочили на проселок. Мотор видавшей виды полуторки неожиданно забарахлил. Пока шофер копался в железном нутре автомобиля, колонна артполка пропала из поля зрения. Пустились догонять и не проехали трех километров, как из-за рощи, желтеющей слева, выскочили и развернулись, перегородив проселок, вражеские мотоциклисты: четыре машины, двенадцать солдат.

Шофер резко затормозил, мы попрыгали с грузовика, залегли, изготавливаясь к бою: до гитлеровцев оставалось не более двухсот метров, их намерения сомнений не вызывали. И вдруг... Вдруг фашисты развернулись, резко дали газ и умчались в сторону, откуда появились.

Не знаю, настигли ли врагов выпущенные вдогонку автоматные очереди: опасаясь засады, Чередниченко счел за лучшее не преследовать мотоциклистов, а поскорее догнать полк.

- Не тот пошел фриц! - сказал один из писарей, когда полуторка миновала злополучную рощу. - Ослабла кишка у сверхчеловеков!

* * *

Да, самоуверенности, наглости у фашистов поубавилось изрядно: драться "на равных" враг избегал. К тому же откровенно боялся окружения, боялся панически! Но во всем остальном фашисты оставались фашистами.

* * *

Помню небольшое сельцо за Лебяжьим. Часть хат горит, людей не видно, а возле второй с краю мазаночки, вблизи тына, лежат сухонький дед в исподнем, молоденькая женщина с откинутой в сторону черной косой, в задранной выше колен юбке и двое детишек в одних рубашонках: девочка лет пяти и мальчик лет четырех. Скошены автоматной очередью.

По долгу службы я вынуждена была осмотреть загубленных: может, есть надежда? Убеждаюсь, что надежды нет, и вижу, кровь сочится из пулевых отверстий: казнь совершили совсем недавно.

Подходят товарищи, снимают пилотки. Молчим. Какой черной душой должен обладать тот, кто поднял автомат на несчастную семью! А ведь он не только поднял автомат. Он еще и не поленился уложить убитых рядышком, да так, чтобы их хорошо было видно с дороги...

На скулах солдат и офицеров ходят тугие желваки. Если убийца рассчитывал ошеломить, запугать их своим зверством - он ошибся. Убийца подписал себе смертный приговор. Пощады в бою ему не будет.

Помню и митинг в Нехвороще, где жители, изможденные, обтрепанные, со слезами целовали нас, рассказывали о чудовищных издевательствах гитлеровцев над мирным населением.

Прежде времени поседевшая, с запавшими глазами мать двоих детей протягивала к нам руки:

- Родненькие! Сынка моего расстреляли, дочку угнали, пожитки разграбили, в каждом доме кровь и слезы! Догоните их! Догоните! Бейте проклятых гадов! Отомстите за деточек!

* * *

Тому, кто видел такое, не нужно приказа подниматься в атаку. Ненависть поднимает сама.

* * *

Продвигавшиеся к Днепру части 72-й гвардейской стрелковой Красноградской дивизии выглядели не совсем обычно. На каждой автомашине, на каждой повозке, кроме обычного груза, ворох цветов и яблок. По всему пути встречают, обнимают, целуют, почту-ют, чем богаты, жители освобожденных сел и хуторов.

Вечером 23 сентября, довольно хмурым, обещающим дождь, в колонну артполка передали, что передовые части дивизии вышли к Днепру: разведывательная рота и отряд саперов под командованием старшего лейтенанта Спиридонова атаковали вражескую переправу, захватили деревянный мост на какой-то днепровский остров и ведут за этот остров бой.