- Хорошо, убедили, пойду с вами, - согласился Юрков.
Они с Макагоном обнялись.
- Ну, держитесь тут, - сказал комбат.
- Удержимся, - ответил Макагон. - Ты не очень залеживайся. Надо Паулюса вместе добить!
Из-за боли капитан шагал на медпункт медленно, казалось, не торопился покидать батальон. Уложили его в землянке для тяжелораненых, напоили чаем. Температура у комбата повысилась, губы пересыхали, глаза блестели. Но он держался и, отправляясь на попутном грузовике в медсанбат, пошутил: мол, вот рады, что избавились от строгого начальства, а начальство все равно скоро возвратится.
В батальон капитан Юрков не возвратился. Поехать из медсанбата в тыловой госпиталь он, правда, отказался - лечился, как тогда говорили, "дома". А через полторы недели, получив новое назначение - начальником оперативного отделения штаба дивизии, вообще выписался и долечивался уже на КП дивизии, у Клавы Шевченко.
Но пожелание Макагона сбылось: окруженных гитлеровцев они добили вместе.
Глава четырнадцатая.
Прорыв
В декабре войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов сорвали попытку противника деблокировать окруженную армию Паулюса, и внешний фронт в районе Дона отодвинулся на 250-300 километров к западу от Волги. Мы сразу ощутили это по исчезновению бомбардировочной авиации противника.
Днем 30 декабря из штаба дивизии на должность командира Отдельного учебного стрелкового батальона прислали капитана Юркина - высокого, плотного, неторопливого в разговоре и движениях офицера. А поздним вечером поступил приказ на марш: дивизию передвигали в район балки Караватки и высот 105,3, 111,6.
Утро застало батальон в заснеженной степи. С низкого неба валил густой снег, ноги вязли в снежной целине по колено, наотмашь хлестал ветер. Показались движущиеся в том же направлении, что и мы, колонны других соединений, танковых подразделений, артиллерийских полков.
Вспомнилась иная пора: адская жара, пыль в полнеба, давящий гул фашистской авиации, вой пикирующих "юнкерсов" и "мессеров", грохот чужой артиллерии и чужих минометов за спинами угрюмых, нередко бредущих в окровавленных повязках бойцов и командиров. Давно ли это было? Совсем недавно. А осталось, кажется, в какой-то другой жизни. И осталось - мы твердо верили - навсегда!
Лица идущих рядом офицеров и солдат светлели, слышались шутки. Воистину ни с чем не сравнимо ощущение личной причастности к начинающимся великим свершениям: сильней, мужественней, жизнерадостней становится человек!
В новый район сосредоточения вышли к трем часам дня. Батальону приказали занять рубеж обороны в полутора километрах северо-западнее балки Караватка. Мы сменили оборонявшиеся на этом рубеже подразделения уже в сумерках.
На новом КП батальона землянок не было. Штаб разбил палатку, мы с Дусей вырыли укрытие в сотне метров от нее, забрались в неширокую, прикрытую плащ-палаткой снежную щель, погрызли сухари с салом, тесно прижались друг к другу и задремали. Разбудил нас связной Юркина: комбат приглашал меня на встречу Нового года.
...В штабной четырехместной палатке сидели в одних гимнастерках капитан Юркин, старший лейтенант Макагон, новый парторг батальона старший лейтенант Гонаполер и молоденький телефонист, пристроившийся в дальнем углу возле зеленого ящика полевого телефона, подкидывающий время от времени в крохотную печку толовые шашки. Получив очередной "заряд", печка напряженно гудела, ее бока начинали просвечивать розовым.
Я втиснулась между Макагоном и Юркиным, наслаждаясь теплом, расстегнула шинель.
- Ждем лейтенанта Адамова, - сказал Макагон. - Он сегодня вместо Деда Мороза.
Офицеры говорили о тупом упорстве фашистского командования, обрекающего тысячи своих окруженных в Сталинграде офицеров и солдат на страдания и бессмысленную гибель, о том, что окруженные едят павших лошадей, много обмороженных.
- Страдать-то страдают, а огонь, гады, ведут, - с сердцем сказал Юркин. - Нет, не жалко мне их. Сами свою судьбу выбрали, пусть на нас не пеняют, щадить не стану!
Он повернул ко мне широкое лицо:
- Вы еще не знаете, доктор: в двенадцать фрицы фейерверк получат. Чтоб у столов не торчали, чтоб на морозе попрыгали...
Мужчины продолжали беседу, а я сидела слушала и уносилась мыслями далеко-далеко, в Джезказган, к сынишке, у которого, наверное, и ужина-то хорошего не будет: по слухам, голодно в тылу. Как он там, мой Юра, без материнской ласки, на руках старого, больного деда?..
Приподняв полог, в палатку втиснулся лейтенант Адамов, принес буханку замерзшего черного хлеба, банку консервов "второй фронт", как называли бойцы изготовленную в Чикаго свиную тушенку, поставляемую в СССР по ленд-лизу, и котелок водки.
- Двадцать минут осталось, - предупредил Адамов. - Надо хоть немного хлеб отогреть, иначе не разрубишь.
Хлеб отогрели на печке, накромсали финским ножом, нарезали тушенку и наполнили крышки от котелков и кружки.
Юркин поднял свой "бокал".
- За Новый год, пусть он будет могилой для гитлеровцев! За победу!
Я мысленно присоединила к этому тосту пожелания здоровья отцу и сыну.
Осторожно чокнулись, выпили.
- А теперь будем готовиться к фейерверку, - сказал Юркин и приказал телефонисту: - Вызывай роты.
Я возвратилась на медпункт, разбудила Дусю. Мы стояли с ней, поглядывая на высокое, вызвездившее небо, ждали. Артиллерия и минометы ударили внезапно и дружно. Передний край заполыхал вспышками разрывов. Зароились над ним разноцветные трассирующие пули.
Не трудно было представить, как отреагируют на "фейерверк" гитлеровцы. Им теперь не до праздника! Хочешь не хочешь, а хватай оружие, беги на мороз, готовься к отражению возможной атаки русских.
Артиллерия и минометы били долго. Стало холодно. Мы снова забрались в укрытие и вскоре заснули.
* * *
Прошло несколько дней. Переданная в состав Донского фронта, пополненная людьми и вооружением дивизия подготовилась к боям. Солдаты знали: предстоит участвовать в полном разгроме окруженного в Сталинграде врага.
Утром 9 января 1943 года старший лейтенант Макагон собрал заместителей командиров рот по политчасти и пропагандистов. Меня тоже пригласили на КП. Макагон сообщил, что противник отклонил ультиматум командования Донского фронта о сдаче в плен на общепринятых условиях.
- Боезапасы у врага на исходе, продукты питания кончаются, вражеские госпитали переполнены, смертность в них от ранений, болезней и обморожения чудовищно высокая, - сказал Макагон.
Потом объяснил: войскам Донского фронта в будущей операции предстоит рассечь окруженную вражескую группировку на две части и уничтожить. Наша 64-я армия будет прорывать оборону противника на реке Червленой.
- Доведите задачу до сведения каждого бойца, - сказал Макагон. - Чем решительней удар, тем больше успех, тем меньше потерь.
Бои по прорыву вражеской обороны на реке Червленой - той самой Червленой, где вырвались из окружения мы сами, - начались 10 января 1943 года. Хорошо оборудованные позиции противника находились на крутом правом берегу реки. Перед рекой тянулась открытая степь с глубоким снежным покровом. Мороз стоял жестокий: 10 января он достигал 35 градусов по Цельсию. Свирепствовал жгучий зимний ветер.
Дивизию ввели в бой 15 января. Мы наступали в направлении "Участок No 2 совхоза "Горная поляна" - "Южная окраина населенного пункта Песчанка".
Отдельный учебный стрелковый батальон действовал в первом эшелоне дивизии. Бой оказался крайне тяжелым. Оборонительные рубежи противника были хорошо укреплены, вражеские солдаты сражались с отчаяньем обреченных. Успех наметился лишь к исходу дня.
Ночью разведчики 128-го стрелкового полка под командованием лейтенанта В. М. Михеева выдвинулись вперед и проникли в балку Мокрая. Неширокая балка, где темнели силуэты танков, грузовиков, повозок, казалась вымершей. Похоже было на то, что фашистские солдаты и офицеры, выставив часовых, забрались в землянки, спасаясь от мороза.
