- Пошлая связь и любовь - понятия разные! - вспыхнула я.

- А вы возьметесь с уверенностью сказать, где искренняя любовь, а где военно-полевая страстишка?! Итин мягко возразил:

- Игорь, не ломитесь в открытую дверь. Там, где нет подлинного уважения к женщине, где близость с ней стараются скрыть, там и любви нету. Вот же ухаживает хирург Милов за медсестрой Коньковой? Или наш друг Вася Толупенко - за Машенькой Коциной? Так разве кто-либо осмелится их осудить? Или осудить этих девушек, отвечающих Милову и Толупенко взаимностью? Конечно, нет! Все видят - это настоящее, неподвластное даже войне. А вот когда иначе...

* * *

Помолчали.

- Ну, пора, - поднялась я. - Спасибо за чай, хочу еще к подругам забежать. Может, ты выдашь медикаменты и перевязочный материал прямо сейчас, Игорь?

Обольников повел меня в аптеку медсанбата. Землянка аптеки, где распоряжалась младший лейтенант медицинской службы Клава Архипова, горбилась среди голых редких кустов всего в каких-нибудь тридцати-сорока метрах от землянки Обольникова.

Клава, светловолосая, кареглазая, полная, двигалась неспешно. Приняла подписанную Обольниковым заявку, внимательно прочитала, подколола в нужную папку и стала выносить из своих "тайников" все перечисленное в документе, каждый раз заново проверяя, то ли принесли, в указанном ли количестве. Процедура получения медикаментов и перевязочных средств заняла не менее часа. Зато я стала обладательницей двух туго набитых вещевых мешков!

- Дотащите? - засомневался Обольников. - Может, возьмете один мешок, а за вторым пришлете? Но я уже не выпускала лямок:

- Нет, нет, Игорь. Все в порядке. Довезу!

Так, с вещмешками, и заявилась в санитарную роту, к старой своей знакомой Антонине Степановне Кузьменко. Та за что-то выговаривала девушке-санитарке. Увидев меня, округлила глаза:

- Вы?

Санитарка с любопытством наблюдала за нами.

- Иди, и чтоб это больше не повторялось, - на минуту став строгой, сказала девушке Кузьменко и, едва та вышла из землянки, стала упрекать:

- Ну, что же вы? Неужели ни разу не могли выбраться? Да вы садитесь, сейчас погреемся...

Я сказала, что больше пить чай не буду, не в силах - только что выпила две кружки у Обольникова, - и попросила Кузьменко сесть саму, дать посмотреть на себя, а то, пожалуй, опять месяца два не свидимся, если не больше: похоже, начинается что-то!

- Да, да, видимо, что-то готовится, - кивнула Кузьменко. - Нас пополнили. Девчушка, что здесь была, как раз из пополнения. Ну, и вообще... Через остров Сарпинский идет переброска частей, мы видим. Вы-то как? Вы-то?

Я повторила то, что говорила Итину и Обольникову: живу нормально, только со снабжением плохо. Спросила про общих знакомых. Выяснилось: все на своих местах, здоровы, работают не покладая рук.

- Ведь помимо прямых медицинских обязанностей мы и другие несли, говорила Кузьменко. - Операции операциями, уход за ранеными уходом, а пришлось и землянки строить, и траншеи рыть, и паромы с плотами разгружать. Поверите, сутки напролет глаз не смыкали! Спину ломит, руки болят, пальцы от лопат и кирок не гнутся, ладони в кровавых мозолях... А нужно опять к больным. Да и за оружие брались. Вы на КП дивизии были?

- Была.

- Клаву Шевченко видели?

- Видела.

- Она ничего не рассказывала?

- Нет, почему же? Рассказывала, как их на КП дивизии бомбили.

- А как фашистских разведчиков в плен брала, говорила?

- Клава?

- Да, да, Клава.

И Кузьменко поведала, что в октябре, доставив на остров грузовик с ранеными, Клава Шевченко услышала от подбежавших гражданских обитателей острова (тогда еще не всех успели эвакуировать на левый берег), что неподалеку, в лесочке, прячутся два человека в красноармейской форме. Они сторонятся других бойцов и вообще подозрительны...

Во главе пяти легкораненых Клава побежала к указанному месту, но раненых опередила и вышла к подозрительным людям одна. Их оказалось не двое, а четверо. Форма на них действительно была советская, но вот сапоги короткие, с широкими голенищами, типично немецкие сапоги!

Клава не дрогнула. Крикнула: "Стой, руки вверх!", а для убедительности еще и полоснула из автомата над головами незнакомцев. Те растерялись, вскинули руки. Тут и Клавины раненые подоспели...

Схваченных отвели к коменданту переправы. Тот под конвоем отправил всех четверых куда-то дальше. Позже из разведотдела дивизии сообщили: военфельдшер Шевченко задержала фашистских лазутчиков.

- Постойте, ведь об этом была заметка в дивизионной многотиражке! сказала Кузьменко. - Не читали?

Я призналась, что не читала: не всегда есть возможность почитать хотя бы многотиражку. А Клава меня поразила. Надо же, ни словом не обмолвилась! Да и Мотя...

- Знаете, чудесные у нас девчонки все-таки! - сказала Кузьменко. - Нет слов, чтоб каждой отдать должное. Ну, Женечку Капустянскую вы в деле видели. И Лизу Невпрягу, и Фросю Коломиец, и Дусю Шумилину... Хотя нет, Дусю вы не можете знать, она у нас недавно: Персианову заменила. Специалистка высшего класса! У других девочек подготовка послабее, но все равно. Кстати, большинство из них - сталинградки.

И Кузьменко рассказала о мужестве и самоотверженности этих девушек, добровольно пришедших в медсанбат: о студентке Сталинградского педагогического института Маше Приходько, о Лизе Погореловой, Ане Куровской...

- Лиза пришла в медсанбат с отцом, - рассказывала Кузьменко. - Их дом гитлеровцы разбомбили, а отец у нее хоть и старый, но тоже хотел чем-нибудь помочь Родине. Вот и служат: отец в приемно-сортировочном взводе, а Лиза в хирургическом. Девочка внешне слабая, такая же, как Маша Приходько, но обе стойкие. Вы же знаете, каково в операционной! И кровь, и гной, и стоны, и ампутированные конечности... С непривычки ох как несладко! А девчонки держатся. И никто не просится на другую работу. Твердо знают слово "надо".

Рассказала Кузьменко и про нового ведущего хирурга, заменившего А. М. Ската, про военврача III ранга Русакова:

- Молод, не в меру резок бывает. Но руки золотые!

Повидать в медсанбате всех, кого хотела, не удалось: времени не было. На прощанье заглянули с Кузьменко лишь в бывший наш госпитальный взвод, где я повидалась со знакомыми медсестрами и санитарками.

А потом опять была переправа через Волгу, и фонтаны воды из-подо льда, разбитого снарядами, и спасительный высокий правый берег, и попутка на КП дивизии...

Сойдя с машины вблизи передовой, я огляделась. Странно, тут ничего не изменилось! Умом понимала: ничего и не могло измениться, прошло каких-то семь-восемь часов. Но казалось, что прошло чуть ли не десять лет. Что вернулась я из какого-то другого времени.

Справа, метров за триста, стали рваться мины. Начинался очередной огневой налет.

Глава двенадцатая.

Прикрывая товарищей

Ранним утром 19 ноября с севера донесся небывало мощный гул орудий. Тут же открыла огонь артиллерия нашей армии.

Бегу на КП. Юрков, Макагон, прикомандированный к батальону командир саперного взвода, телефонисты - все стоят возле землянки с возбужденно-счастливыми лицами.

- Что это? - кричу на бегу.

- Началось! - отвечает Макагон. - Наши пошли, товарищ доктор!

В тот день пошли войска Юго-Западного и Донского фронтов. Уже в 7 часов 30 минут оборона противника под Сталинградом была одновременно прорвана на двух участках Юго-Западного фронта.

Из политотдела дивизии по телефону весь день сообщали о новых и новых успехах советских войск. Эти известия немедленно передавались в роты, доводились до каждого бойца.

Мы отходили к Сталинграду с такими тяжелыми боями, столько пришлось вынести, выстрадать на ближних подступах к городу и в самом городе, мы так долго, так страстно верили, что принесенные жертвы не напрасны, так долго ждали торжества справедливости, что не ликование, а умиротворение, покой овладели людьми: наконец произошло то, чего враг не мог, не должен был избежать.