* * *

Уже брезжил рассвет, когда сквозь шум ветра и шуршание снега послышались шаги большого числа людей, приглушенное постукивание оружия. В ров спустилась группа моряков в бушлатах. Один направился ко мне:

- Чего тут кукуешь, брат славянин? Забыли тебя, что ли?

- Вы разговариваете с военврачом третьего ранга, товарищ, и находитесь в расположении медпункта учебного стрелкового батальона, который обязаны были сменить четыре часа назад!

Моряк оторопело окинул взглядом меня, Дусю, заметил лежащих поблизости раненых, быстро вскинул руку к шапке-ушанке:

- Виноват, товарищ военврач! Задержались.

И тут же широко улыбнулся, покачал головой:

- Надо же... Я вас за солдатика принял.

- Скажите, вам известно, когда прибудут машины за ранеными?

- Нет, этого не знаю.

Моряк огорчился, что ничем не может помочь, но напрасно: пока мы разговаривали, и грузовики для эвакуации раненых прибыли. Да еще в сопровождении фельдшера из медсанбата!

Обрадованная, я распорядилась начать погрузку, моряки нам помогли, фельдшер принял всех людей по списку и уехал. А мы с Дусей Рябцевой, попрощавшись с моряками, пошли по линии телефонного кабеля в ту сторону, где снова гремело, где набирал силу новый бой, где опять поднимались в атаку наши товарищи по батальону, где, наверное, нас уже бранили за долгое отсутствие...

Глава одиннадцатая.

На острове Сарпинском

Отдельный учебный стрелковый батальон передвинули на два километра южнее в соответствии с новой задачей, поставленной всей 64-й армии. Заканчивалась подготовка к полному разгрому гитлеровцев под Сталинградом, и 64-я армия включалась в состав ударной группировки Сталинградского фронта{1}. Первой должна была прорвать оборону врага южнее хутора Елхи 204-я стрелковая дивизия, усиленная за счет армейского резерва.

Перед началом наступления боевые порядки 204-й стрелковой дивизии уплотнялись, участок ее прорыва сужался на пятьсот метров. Вот эти-то пятьсот метров и принял накануне решающих боев наш батальон...

Никто и никогда не сообщает солдатам и офицерам передовых частей точную дату наступления. До последнего момента не знают эту дату в штабах дивизий. Но морально, психологически людей к предстоящей битве готовят заранее.

Готовили и у нас. Заместитель комбата по политической части старший лейтенант Макагон, собирая политруков, требовал разъяснять бойцам, что часть дела сделана - враг измотан, выдохся, держится на пределе сил, дни его сочтены. То же самое говорил парторг батальона старший лейтенант Ш. И. Кац. Это было новое.

До сих пор перед бойцами дивизии ставилась только одна задача непрерывными атаками и контратаками сдерживать рвущегося к Сталинграду противника. Сдерживать любой ценой! А теперь - "дни врага сочтены". Да и центральные газеты пишут о возросшей боевой мощи Красной Армии, о накопленном ею опыте ведения больших сражений, о срыве всех планов фашистского командования по захвату Кавказа и отсечению центра страны от южной нефти.

Кроме того, работает "солдатский телеграф": прибывающие с пополнением офицеры и бойцы говорят о сосредоточении в тылах больших сил артиллерии, танков и авиации, о непрерывном передвижении войск по рокадным дорогам фронта...

У каждого участника боевой страды всегда имеются свои цели и задачи. У меня главной оставалась задача обеспечения батальонного медпункта перевязочными средствами и медикаментами. К слову сказать, на новый рубеж обороны батальона мы с Рябцевой пришли в разгар очередного боя, нас уже ожидали десятки раненых, а бинтов просто не нашлось.

В тот раз я добыла в землянке лейтенанта Адамова несколько комплектов чистого белья и пустила его, нарвав полосами, на перевязки. За самоуправство капитан Юрков меня жестоко отчитал, зато той же ночью приказал отправляться хоть к черту на рога, но добыть настоящий перевязочный материал и медикаменты.

Командный пункт дивизии оставался в балке Глубокая. Дорога туда была хорошо известна. Я добралась до КП затемно, назвала часовому пароль, спросила, где землянка начсандива. Этого часовой не знал или не хотел сообщить, а указал, как добраться до землянки дежурного фельдшера. Там я увидела девушку, умывавшую лицо снегом. Что-то знакомое почудилось... Девушка выпрямилась, встряхнула рассыпавшимися золотыми волосами. Я невольно вскрикнула:

- Клава!

Девушка обернулась.

Это действительно была хорошо знакомая мне по медсанбату военфельдшер, помощник командира химвзвода Клава Шевченко. Побежали навстречу друг другу, обнялись.

- Что же ты в одной гимнастерке, Клава? Замерзнешь!

- Да пустяки, ничего! Вы-то как? Откуда? С передовой?

В землянке Клава разбудила помощницу, тоже знакомую мне по медсанбату санитарку Матрену Иванову, молодую, веселую, острую на язычок девчонку.

Я хотела сразу пойти к начсандиву подписать заявку на медикаменты, но подруги категорически заявили, что без чая не отпустят:

- Согреетесь с дороги, тогда и пойдете.

Клава и Мотя расспрашивали о жизни на переднем крае, а я забрасывала их вопросами об общих знакомых в медсанбате, в штабе дивизии, о них самих.

О себе девушки рассказывали скуповато, больше про то, какого страха поначалу на КП натерпелись.

Рассказали и про медсанбат. Я узнала, что, добравшись до Бекетовки, он там не разворачивался, а уже 5 сентября был переправлен на остров Сарпинский (примерно на полпути к левому берегу Волги), обосновался возле тамошнего колхозного поселка и начал по приказу командования 64-й армии принимать раненых от медсанбатов других соединений, оставшихся на правобережье.

- Ой, что было, Галиночка Даниловна! - прикрыла глаза Клава Шевченко. - Раненых и на пароходах, и на катерах, и на паромах, и просто на лодках везли... А фрицы на "юнкерсах" и "мессерах" так и висят над Волгой, гады! И бомбят, и из пулеметов... Мы на берегу только что богу не молимся, чтобы пароход или паром доплыл.

А доплывут - весь персонал медсанбата, даже хирурги, на разгрузку раненых выходили. Выносили людей на берег, тащили в укрытия. И это снова под бомбами, под пулеметами, Галиночка Даниловна!.. Сначала-то всех раненых принимали, а потом стали к нам направлять только тяжелых, с ранениями в грудь, живот и череп. Но все равно в одном нашем госпитальном взводе по сотне человек лечилось. Верите, по суткам не спали!

- Ты и в балке Донская Царица сутками не спала, не случайно тебя хоронить собрались, - сказала Мотя.

- Ну, так и хоронить... Типун тебе на язык! - от досады небесно-голубые глаза Клавы потемнели. - Кто виноват, что в похоронной команде дураки собрались?

...Оказалось, в период жестоких боев под Абганеровом Клаве Шевченко, помощнику командира санхимвзвода, пришлось работать в качестве наркотизатора. Клаве вообще везло - ее всегда посылали туда, где трудно. А работа наркотизатора особенно тяжела: хирурги в операционной палате сменяют один другого, а наркотизаторов не хватает, их сменять некому. Вот и приходится стоять у операционных столов по шестнадцать-восемнадцать часов подряд, вдыхая эфир, который даешь из капельницы тяжелораненым, запахи других лекарств, крови, йода...

Словом, в один из жарких августовских дней Клава простояла в душной палатке с утра до вечера. Головная боль стала невыносимой, перед глазами плыло, девушка чувствовала, что вот-вот упадет. Вышла она подышать чистым воздухом, но прийти в себя не успела: из сортировочного взвода принесли очередного тяжелораненого, раздался голос хирурга Милова: "Где Шевченко?! Немедленно наркоз!"

Ноги у Клавы подкашивались, она через силу заняла привычное место в изголовье раненого, начала отсчитывать капли эфира. Иван Сергеевич Милов заметил - военфельдшеру плохо, приказал санитарке облить голову Шевченко холодной водой. Это, однако, не помогло. Через минуту-другую Клава потеряла сознание. Упавшую девушку вытащили на воздух, прикрыли шинелью и оставили отдыхать. Клава впала в тяжелый, беспробудный сон.