Однажды вечером мы с Дусей отправились к заместителю комбата по снабжению лейтенанту Адамову. Он привез новую партию грузов. Бойцы снимали с машины и перетаскивали к землянке цинки с патронами, ящики с гранатами.

- Удалось что-нибудь достать в медсанбате, товарищ лейтенант? окликнула я Адамова.

Он обернулся, развел руками:

- Увы, доктор: сало!

На миг я утратила дар речи. Что за глупейшая шутка? Люди без перевязочных средств и медикаментов погибнут, а весельчаку Адамову все хаханьки.

- Сало можете оставить себе, - как можно жестче заявила я. - Вообще вы мне за эти шуточки ответите!

Сначала Адамов выпучил глаза, потом затрясся от смеха. И солдаты захохотали. Я ничего не понимала:

- Прекратите! Что за безобразие?

Адамов вытирал слезы:

- Доктор, дорогая, да вы о каком сале-то? Я же о волжском!

- Какая разница, о каком? Не нужно мне сала!

- Да и никому не нужно! Вы знаете хоть, что салом на реке называют?

Я смутно чувствовала, что попала впросак. Заместитель комбата объяснил: сало - это шуга, ледяная кашица, идущая по реке перед ледоставом. В такую пору переправа - на паромах ли, на лодках ли - чрезвычайно затруднена.

- Короче, не могу я за это сало ответственность нести! - пошутил напоследок Адамов, но тут же посерьезнел: - А вообще-то сейчас не до смеха, доктор. В первую очередь переправляют боепитание, оружие и пополнение в живой силе. Даже продукты задерживают - суточный паек на время будет уменьшен. Такой приказ поступил.

- Но перевязочный материал и медикаменты необходимы так же, как патроны и снаряды! - разволновалась я.

- Ничем не могу помочь, - вздохнул Адамов. - Хотите верьте, хотите нет, но и в медсанбате дела обстоят неважно. Они там окровавленные бинты простирывают и в дело пускают, а потом опять стирают, пока марля не расползется.

Я пошла к командиру батальона, стала жаловаться: еще день-другой, и медпункт останется без бинтов, без самых необходимых раненым вещей. В медсанбате имеется хотя бы возможность постирать старые бинты, а у нас и такой нет: мы же только делаем, а не меняем перевязки!

- Расходуйте медикаменты экономнее, - посоветовал Юрков.

- Мы и так экономим, товарищ капитан. А с бинтами что делать?

Юрков ответил вопросом на вопрос:

- А что действительно делать, если нет бинтов?

- Не знаю. Пришлось бы, наверное, чистое нательное белье использовать... - неуверенно ответила я.

- Вот и проявляйте солдатскую смекалку, - ответил командир батальона.

- Может быть, я схожу на КП дивизии или в медсанбат?

- Нечего вам там делать, - решил Юрков. - Раз подвоза нет, то и глаза начальству мозолить незачем: все равно ничего не получите. Выполняйте свои обязанности, доктор. Без вас голова болит!

Болеть голове комбата было от чего: пополнения поступали скудные, боеприпасы подвозили с перебоями, в недостаточном количестве, с продуктами просто плохо было, а "сверху" требовали наступать.

Помню тяжелый день 15 ноября. Бой начался перед рассветом и длился до вечера. Роты несли большие потери. Одним из первых среди командиров на медпункт принесли тяжело раненного лейтенанта Косарева - заместителя комбата по строевой части. Потом тело убитого командира взвода из роты Ивченко лейтенанта Плаксина. Чуть позже командира пулеметной роты. Еще трех командиров взводов...

Много было помощников командиров взводов, командиров отделений, рядовых бойцов. Доставляли офицеров, сержантов и рядовых из 106-го стрелкового полка.

Благодаря разыгравшейся к полудню метели удалось дважды подогнать грузовики для раненых достаточно близко к нашему медпункту и отправить часть людей в медсанбат своевременно. Но все же к вечеру в противотанковом рву оставалось еще около семидесяти человек, нуждавшихся в квалифицированной медицинской помощи, и десятка два легкораненых, не способных самостоятельно уйти в тыл.

Мы с Дусей Рябцевой буквально с ног сбились, подбинтовывая людям кровоточащие повязки, делая дополнительно обезболивающие уколы, отпаивая кого кипятком, а кого и спиртом.

Я подправляла повязку раненому, когда из сумерек и снега возникла фигура посыльного:

- Товарищ военврач, комбат вызывает.

- Скажите, вот управлюсь...

Посыльный перебил:

- Товарищ капитан приказали, чтоб немедленно. Срочное дело! Чтоб со мной шли!

Не понимая, что могло приключиться, встревоженная, я окликнула Дусю, сказала, что ухожу на КП, и отправилась с посыльным к Юркову.

До блиндажа командного пункта батальона от противотанкового рва метров триста. Но это триста метров по открытому месту. А гитлеровцы непрерывно бросают ракеты и мины, ведут беспокоящий ружейно-пулеметный огонь, и нити трассирующих пуль, словно щупальца невидимого спрута, тянутся к нам то с одной, то с другой стороны.

До КП оставалось метров пятьдесят, когда совсем рядом шлепнулась и рванула мина крупного калибра. Предугадав ее взрыв, мы с посыльным успели укрыться в воронке от бомбы. Нас только припорошило мерзлой землей и обдало гарью тола.

В блиндаже командного пункта, возле узкого стола, тесно прижавшись друг к другу, плохо различимые при свете коптилки, сидели Юрков, Макагон, командиры рот. Втиснувшись в блиндаж, доложила о прибытии. Юрков огорошил: батальон снимается с занимаемых позиций, приказано занять участок обороны на два километра южнее.

- Нас сменит морская пехота, - простуженным, осевшим голосом сообщил Юрков. - Моряки подойдут с минуты на минуту. А машины за ранеными прибудут через два часа. Так что придется вам, доктор, догонять нас, как эвакуируете раненых. Ничего, это будет несложно! Пойдете по телефонному кабелю. Все поняли?

Что тут было не понять...

Минут через пятнадцать я вновь спустилась в противотанковый ров. Навстречу редкой цепочкой уже тянулись бойцы, покидавшие передний край. Люди шли молча, пригибались, чтобы не слишком выделяться на местности. Но вражеские наблюдатели наверняка могли видеть их.

- Что случилось? - спросила Дуся.

Я объяснила причину вызова.

- Ничего, если надо, подождем, - вздохнула Дуся. - Людей бы успокоить! Узнали, что наши отходят, тревожатся.

Мы принялись за свое обычное дело: обходили раненых, оказывали помощь тем, кто в ней нуждался, объясняли, что ничего особенного не происходит, просто батальон сменяют, переходим на другой участок.

Наши слова, уверенный тон, а главное - отсутствие со стороны врага какой-либо активности успокоили раненых.

Между тем тревога овладевала мною: обещанной с минуты на минуту морской пехоты не было. Значит, в окопах переднего края, в двухстах метрах от нашего рва, оставались сейчас только малочисленные группы автоматчиков и два-три пулеметных расчета, которым приказали вести огонь, переходя с места на место, чтобы противник не почувствовал ослабления нашей обороны. Невольно закралась мысль о том, что же произойдет, если моряки задержатся, а противник догадается, как ничтожны сейчас наши силы, и предпримет атаку. Фашисты раненых не пощадят!

Прошло полчаса, прошел час, миновали полтора часа... Морская пехота не появлялась. Я позвала Дусю, приказала раздать легкораненым отобранные раньше винтовки, автоматы и попросить тех, кто может передвигаться, занять оборону возле спусков в ров. Обошли людей, способных держать оружие, объяснили ситуацию.

- О чем речь, доктор? - ответил за всех молодой сержант, раненный в ногу и опиравшийся на винтовку, как на костыль. - Чем попусту лежать да мерзнуть, лучше с оружием. Если помирать, так с музыкой!

- Помирать никто не собирается, - торопливо ответила я. - Но на всякий случай...

- Не волнуйтесь, - утешил сержант. - Добровольцев на тот свет не имеется.

Тягостная, мучительная, морозная ночь. Кажется, время и то замерзло, перестало двигаться! А моряков нет и нет...

Никто из нас ни на минуту не сомкнул глаз. Вслушивались в перестрелку на переднем крае, с надеждой ловили каждый новый звук, доносящийся со стороны тыла: смена?