– Это умопомрачительно, – говорит Пемберли, разглядывая холст вблизи. – Бесподобно.

Коутс проверяет документы, кивая:

– Похоже все в порядке. – Он в свою очередь подходит к холсту.

Пемберли сияет:

– Определенно Мане. Какая изумительная находка, мистер Сент-Клэр.

Коутс поднимает глаза от картины:

– Однозначно. Находка – мечта. Невероятная инвестиция.

Пемберли говорит:

– Через несколько месяцев у нас будет показ в городе, а до этого создадим шумиху.

Я ожидаю, что Чарльз тоже присоединится к ним и будет праздновать, но вместо этого он смотрит на меня.

– Грэйс? – спрашивает он. – А ты что думаешь?

Я не уверена, что еще могу добавить, но делаю шаг вперед, чтобы рассмотреть поближе. Картина и правда красивая, и вся комната вокруг будто растворяется, когда я впитываю картину, погружаюсь в ее замысловатые мазки, в работу импрессиониста в наилучшем виде.

Она выглядит настоящей, и все в движении краски и шероховатости на холсте говорит, что она из периода Мане, но тем не менее…

Я медлю.

– Что такое, Грэйс? – спрашивает Чарльз, подходя ближе. – Что ты видишь?

– Ну… – Я поднимаю взор и замечаю все эти взгляды, устремленные на меня в ожидании, взгляды полные скепсиса на лицах пожилых людей. Я делаю шаг назад и качаю головой:

– Скорее всего, это не существенно.

Сент-Клэр бросает на меня взгляд:

– Скажи мне.

Я действительно не хочу этого делать, но, подумав об альтернативе – что он покупает эту возможно не аутентичную картину – я должна сказать.

– Ладно, – я вздыхаю. Надо это сделать. Пожалуйста, не возненавидь меня. – Думаю… это подлог.

Брокер ахает:

– Да никогда!

Коутс громко смеется.

– Кто эта девушка? – говорит он. – Уверяю вас, документы говорят сами за себя.

– Я, наверное, ошибаюсь, – быстро говорю я со смущением. – Простите.

Сент-Клэр берет меня за руку и отводит сторону:

– Что заставляет тебя думать, что это не подлинник?

– Не знаю, я просто чувствую это нутром.

Коутс прерывает нас:

– Все тесты были убедительными.

Пемберли показывает Сент-Клэру файл:

– Пигменты в краске, композиция нитей холста – это все из 1850-1890 годов, которые соответствуют периоду Мане.

– Но на этот период приходятся и самые лучшие подлоги, – говорю я, не в силах остановиться. – Верно? Подражатели рисовали подделки картин в тот же период, а затем передавали их из поколения в поколение, пока кому-то не удалось бы выдать ее за оригинал работы художника.

– Но подпись идеальна, – говорит Пемберли, указывая на нижний левый угол картины. – Безупречна.

– Вообще-то, – продолжаю я, чувствуя, как учащается мой пульс. Зачем теперь останавливаться? Все или ничего. – Именно из-за подписи я и призадумалась.

Привередливые мужчины все еще смотрят на меня скептически, но внимание Сент-Клэра обращено на меня, а только он и имеет значение.

– Покажи мне, – говорит он, наклоняясь.

Я указываю на «Т»:³²

– Видишь, как мазок кисти, который пересекает «Т» идет слева направо? На настоящей подписи Мане «Т» пересекается справа налево.

Арт-консультанты остаются при своем мнении.

– Этому нет официального подтверждения по каждой картине, – говорит Коутс.

– Это крошечная деталь, – соглашаюсь я, – но у этой картины необычное происхождение. Вот так просто была обнаружена спустя все это время? Это один шанс на миллион.

– Значит, либо мне действительно повезло, либо кто-то хочет, чтобы я так думал, – медленно произносит Сент-Клэр.

Он откидывается назад и вдумчиво рассматривает картину, затем, наконец, объявляет:

– Я ее возьму.

Брокер издает вздох облегчения:

– Замечательно.

– Великолепный выбор, – подхватывают остальные, но я воспринимаю его слова как предательство.

Он не поверил мне.

Я чувствую себя раздавленной. На глаза набегают слезы, и я близка к тому, чтобы выставить себя в еще более неприглядном свете, поэтому со словами «Прошу меня извинить» я покидаю старинный дом и выхожу под лучи солнца.

«Все хорошо», – говорю я себе. Ну и что из того, что он поверил тем опытным арт-консультантам, а не мне? Разве не так же поступил бы любой здравомыслящий человек? Особенно при таком крупном вложении денег?

– Грэйс? – Я подскакиваю от оклика, но это Сент-Клэр, и он выглядит обеспокоенным. – Ты в порядке?

– Мне так жаль, – я снова краснею. – Чувствую себя такой идиоткой.

Он присаживается рядом со мной:

– Не стоит. Я тебе верю – ты была права относительно пересечения у «Т».

Я вытягиваю голову от удивления:

– Ты тоже думаешь, что это подделка? Тогда зачем ты ее купил?

– Потому что это все равно прекрасная картина, – улыбается он. – Почему одна картина должна цениться больше другой только потому, что она принадлежит руке конкретного человека, а не кого-то другого? Разве она не удивительна по-прежнему, вне зависимости от того, кто ее нарисовал?

Я не могу поверить. Ему и правда плевать на имена и ярлыки.

– Уже становится поздно, – говорит он, глядя на сумеречное небо. – Что думаешь, если мы останемся на ночь здесь, вместо того чтобы ехать назад? У меня неподалеку есть жилище.

К моему лицу приливает кровь, и я становлюсь пунцовой быстрее, чем успеваю сформировать в голове целое предложение.

– О, – больше подойдет ОМГ.³³ Он и правда только что предложил мне провести ночь вместе?

– У меня есть парочка свободных комнат для гостей, – быстро говорит он, но в этот момент мы встречаемся глазами. Волнительное напряжение.

Ночь с ним наедине, подальше от всего... заманчиво, непредсказуемо и определенно вне моей лиги. Но рядом с ним мне хочется рискнуть.

– Да, – говорю я ему и совершаю прыжок: – Я останусь.

ГЛАВА 10

Не знаю, чего именно я ожидала – чего-то вроде английского замка – но когда мы, обогнув холм, подъехали и остановились перед жилищем Сент-Клэра, то им оказался современный, элегантный дом. Скорее, он больше походил на особняк: здание из камня и стали, с огромными стеклами, располагалось среди холмов над красивым виноградником.

– У тебя шикарный дом, – выдыхаю я, следуя за ним через парадную дверь. Все помещение со свободной планировкой³⁴ и массивными окнами с видом на холмы. Кухня больше, чем вся моя квартирка, обширное пространство оборудовано бытовой техникой из нержавеющей стали и кухонным островком с широкой гранитной столешницей.

Я смотрю по сторонам, стараясь впитать все это, и тут замечаю на стене ее: настоящую картину Ротко.³⁵ У меня отваливается челюсть.

– Она выставлялась в Музее Искусств Лос-Анджелеса в прошлом году. Я безумно хотела пойти. Как ты ее заполучил? – почти визжу я, подходя к ней поближе. – Цвета такие изящные.

Сент-Клэр улыбается. Затем я замечаю де Кунса.³⁶ И… О, боже мой.

– Это подлинный Энди Уорхол?!³⁷ – восклицаю я, подбегая чтобы посмотреть. – О Боже, да, это он! – Я слышу восторг в своем голосе и стараюсь одернуть себя, мучительно сознавая, что млею и готова впасть в экстаз как какая-то девочка-подросток на шоу бойз-бенда. – Прости, я никогда не видела никого, кто бы владел такими произведениями искусства. Они всегда были доступны мне лишь в галереях и музеях.

Но Сент-Клэр, кажется, не возражает против моего энтузиазма.

– Нет, это здорово. Большинство людей даже не замечают искусства как такового, они просто хотят уточнить имя художника и стоимость и проходят дальше.

– Это невероятная коллекция. – Я осматриваюсь по сторонам еще некоторое время, в груди появляется головокружительная легкость, по мере того как узнаю каждое новое полотно, а с моего лица не сходит улыбка. Я останавливаюсь, только когда замечаю, что он наблюдает за мной.

– Не останавливайся, – говорит он, широко и гордо улыбаясь. – Можешь спокойно лепетать. Я так рад возможности разделить эти творения с кем-то, кому это не безразлично.