– Так что скажешь? – спрашивает он. – Прокатишься со мной?

Мое сердце делает сальто в груди, но мне удается сдержаться, чтобы мой голос не был похож на писк куклы из Маппет-шоу, когда я отвечаю:

– Да. С удовольствием.

ГЛАВА 9

Пересекая мост «Золотые ворота» на пассажирском сиденье роскошного автомобиля Чарльза, я вновь захвачена красотой этого города. Клочья тумана и низкие облака плывут сквозь толстые оранжевые кабели и металлические башни моста. Когда я была ребенком и смотрела на него с земли, он часто выглядел так, словно парит, я чувствую сейчас нечто аналогичное. Это головокружительно, волнительно и мечтательно.

– Здесь так великолепно, – говорю я. – Когда-нибудь я хочу нарисовать этот мост оттуда. – Я указываю на холмы Мерин Хедлэндс над мостом в северной части, оголенные скалы, окрашенные в серо-зеленый: – Идеальный ракурс.

– Давай так и сделаем, – говорит он, поглядывая на меня. – Мне придется украсть тебя как-нибудь в другой раз.

– Какое-то время мне не стоит отлынивать от работы.

– Ты не особо нарушаешь правила, да? – смеется он. – Никаких тайных историй о купании нагишом или побегах через окно посреди ночи?

– Нет, если не считать нарушением правил то, что я ужасно училась в школе, – говорю я, думая о моей средней оценке С³⁰ из-за проблем с концентрацией внимания. – Я вела себя хорошо, просто не переставала делать зарисовки.

Под нами проплывают парусники, воспользовавшиеся гуляющим по заливу ветром, а на мосту десятки туристов бросили вызов ветреному дню, чтобы насладиться удивительными видами на город.

– Например, такие, – говорю я, показывая на весь окружающий нас мир жизни и искусства. – Как я могу не пожелать запечатлеть это?

Парочки целуются, а дети едут на велосипедах – это идеальный портрет Сан-Франциско.

Когда я оглядываюсь, то ловлю его взгляд на себе.

– Что? – спрашиваю я, смутившись.

– Ничего, – таинственно улыбается он. – Просто мне нравится, как ты смотришь на мир, вот и все. Многие никогда так и не находят времени, чтобы увидеть то, что раскинулось прямо перед ними, а ты видишь красоту во всем.

Я краснею.

– Это у меня от мамы, – делюсь я. – Она была самым наблюдательным человеком, которого я когда-либо знала. – Я смотрю на него с любопытством: – А что на счет твоих родителей?

– Я провел большую часть своего детства в школе-интернате в Англии.

Я скорчила мину – не смогла сдержаться – и он смеется:

– Не все было так уж плохо. Во всяком случае не так, как ты наверно подумала. Я научился дисциплине, и независимости, и лояльности, но я и правда скучал по семье, по дому.

– Уверена, и они по тебе скучали, – говорю я, представляя, каково это быть вдали от дома большую часть года, вдали от моей мамы. – Ты с ними близок сейчас?

Он медлит с ответом:

– Ну, мы ладим, но в моей семье, даже если ты ненавидишь кузена, все равно будешь улыбаться и за столом, во время семейного ужина, предложишь последнюю порцию, потому что это диктуют хорошие манеры.

Я тихонечко смеюсь.

– Прости, – говорю я. – Это не смешно. Это вроде как печально.

– Так и есть, это одновременно и смешно, и печально. Британская семья старой закалки, ну, ты понимаешь? Традиции и поддержание фамилии стоят на первом месте.

Мы пересекаем мост и въезжаем в Мерин Каунти: теперь по обе стороны от нас возвышаются пышные зеленые холмы, покрытые мхом и капельками влаги от тумана. Я не знаю, должна ли как-то это прокомментировать. Вся его жизнь кажется мне такой чуждой.

– После того как мы потеряли Роберта… – Сент-Клэр медлит. – Он был старше меня, был непосредственным наследником. Но вдруг все давление семьи опустилось на мои плечи.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто протягиваю руку и сжимаю его колено.

– Держу пари, они очень гордятся тобой сейчас, всеми твоими международными успехами.

– Я в этом так не уверен. – Хотя тон у Сент-Клэра и легкий, но я вижу, как тень омрачает его лицо. – Они ни разу ничего об этом не сказали.

– Это просто присущая британцам «твердость духа», верно? – говорю я, надеясь, что он не поймет меня неправильно. – Я имею в виду, разве не так? Вы, британцы, ведь не знаете, как выражать симпатию?

Чарльз смотрит на меня, от взгляда этих глаз по моим венам бегут маленькие искорки.

– Я позволю себе не согласиться.

Я чувствую, как внизу живота распространяется тепло и успеваю отвести взгляд, чтобы он не увидел разгорающееся во мне желание, явно отражающееся на моем лице. Он вновь фокусирует внимание на дороге, и мне становится доступен к созерцанию его профиль, контуры его идеальных черт. Я помню наш поцелуй, проскользнувший между нами разряд, и мне безумно хочется вновь ощутить этот импульс на своей коже.

– Так, – говорю я с надеждой, что мой голос не звучит так, словно я только что представляла его губы на моих и то, как его кожа соприкасается с моей… Прекрати, Грэйс! – А куда мы направляемся?

– Художественное полотно находится в поместье в Напе, – отвечает он. – Оригинал Мане,³¹ судя по всему, был обнаружен пару недель назад в погребе этого дома после смерти владельца. Семья ищет, кому бы его продать.

– Ты шутишь! – восклицаю я. – Такая находка…

– Я знаю, – говорит он с таким же благоговением в голосе. – Если это подлинник. Мои представители уже там, чтобы убедиться в его аутентичности, но я никогда ничего не покупаю, предварительно не взглянув.

Лысые холмы сменились виноградниками и парой ферм с коровами и лошадьми, блуждающими по полям. Огромные пушистые облака медленно плывут по ясному голубому небу, ястребы и вороны парят в вышине, выписывая широкие дуги. Он сворачивает с шоссе, и стелящаяся перед нами дорога ведет через дубовую рощу, за которой раскинулся виноградник – все зеленые листочки мягко колышутся от дуновения легкого ветерка. В конце подъездной дороги стоит огромный каменный особняк, размером с четыре обычных дома и каменной башней с одной стороны.

Сент-Клэр паркуется рядом с другой машиной.

– Прекрасно, они уже здесь.

Внутри дом выглядит так, словно его не обновляли с момента постройки более двухсот лет назад. Двое пожилых мужчин ждут в фойе.

– Джентльмены, спасибо, что приехали. Грэйс, это мистер Пемберли и мистер Коутс. Грэйс Беннет – моя подруга, – объясняет он, и мужчины вежливо пожимают мне руку.

Вместо носового платка из переднего кармашка у Пемберли выглядывает настоящий монокль:

– Как мило с вашей стороны присоединиться к нам, мисс Беннет.

– Это большая честь быть здесь, – отвечаю я, едва сдерживая усмешку из-за его старомодных манер.

Мы проходим мимо большой парадной лестницы, направляясь в гостевую приемную. В комнате от пола до потолка выстроились книжные полки, несколько мягких кресел стоят у гигантского камина. В углу примостился письменный стол с чернильницей и пером возле листа бумаги, словно кто-то начал писать письмо, но так к нему и не вернулся.

Брокер, бойкая женщина, которая явно смахивает на Лидию, указывает нам на угол у окна, где установлен мольберт с картиной.

– А вот и она, – говорит она величественно. – «Парусники на закате».

Я с трепетом замираю на месте. На картине изображены лодки, мягко покачивающиеся на каналах Венеции. В колледже я делала сборник по работам Мане, поэтому узнаю характерные полосатые столбы и синюю гладь воды на переднем плане, а также белые стены и освещенные окна городских построек Венеции на заднем фоне.

Коутс хлопает в ладоши:

– Замечательно, просто замечательно. Я предполагаю, что холст и краски были протестированы на соответствие периоду времени?

– Конечно. – Брокер предоставляет папку с документами касательно аутентичности, фотографиями, выглядящими официально печатями и прочими бумагами, в то время как Пемберли подходит поближе к шедевру, доставая из кармана свой монокль.