Заметив Миллета, который курил возле ограды своего сада, Майкл направился к нему. Зоркие глаза фальшивомонетчика уже давно заметили его. Миллет, человек с багровым лицом и странно любезного обхождения, которое не вызывало симпатии, поздоровался с сыщиком как со старым приятелем.

— Добрый вечер, господин Претерстон, надеюсь, вы не ищете здесь нарушителей закона?

Майкл опустил руки на ограду и успокаивающе покачал головой.

— Но, дорогой господин Миллет, как пришли вы к такой мысли? Разве я мог бы найти здесь нарушителей закона? Ведь местные обитатели — самые спокойные и порядочные люди во всем Лондоне.

Господин Миллет вздохнул и забормотал что-то о тяготах жизни, мечтая забыть прошлое, и в покое и безопасности дожить последние дни.

— Ну, конечно же, — благожелательно заметил Майкл. — А как поживают ваши соседи? Я бы тоже с удовольствием здесь поселился. Может быть, вы знаете, не сдается ли здесь какая-нибудь квартира?

— Не думаю, — ответил Миллет. — Но так как я живу совершенно один, то, если вы очень захотите, мог бы сдать вам две комнаты в моем доме, господин Претерстон. Вы этим даже окажете мне честь.

— Как, между прочим, поживает Кэтти? — спросил Майкл, пропустив мимо ушей его приглашение.

— Кэтти? — поражение спросил Миллет. — Вы хотите сказать мисс Вестхангер? Вот уж несколько дней как я ее не встречал… Мне кажется, что в последний раз видел ее во вторник… Да, во вторник, после обеда!

— А если точнее, в 2 часа 30 минут, не правда ли? — поиздевался над ним Майкл. — На ней было синее платье в белых крапинках и маленькая зеленая шляпка. Вам нечего притворяться, Миллет, ибо в данный момент я ничего против Кэтти не имею.

— Какой вы шутник, господин Претерстон, — засмеявшись, воскликнул Миллет.

— Но не сегодня, — возразил многозначительно сыщик. — Штокмары в последнее время тоже скрывались от меня.

— Я их вообще не вижу, — поспешил оправдаться господин Миллет. — Они мне очень несимпатичны. Кем бы я ни был, господин Претерстон, но что я настоящий патриот, с этим даже вы должны согласиться, не правда ли? Я очень горжусь своей национальностью и никогда не был особенно расположен к иностранцам.

— Ваши патриотические чувства делают вам много чести, Миллет, — сухо ответил сыщик, собираясь удалиться. — Я бы только хотел, чтобы вы достаточно крепко любили наших сограждан и могли мне шепнуть кое-что о том, что здесь происходит.

И затем тихо добавил:

— Ведь вы хорошо обо всем осведомлены…

— Если бы я хоть что-нибудь да знал, — притворно ответил Миллет, — сразу же вам все и выложил, господин Претерстон. К сожалению, я живу в абсолютном уединении. Ни один человек ничего мне не докладывает, и я этому очень рад, ибо желаю в полном покое позабыть прошлое и дожить остаток своих дней…

— Оставьте лучше эту слащавость — она меня не трогает, — перебил его Майкл.

Полковник Вестхангер, высокий, седоволосый человек, заложив руки за спину, опустив подбородок на грудь, стоял в это время в большой комнате третьего этажа и сверху из темноты наблюдал за каждым движением сыщика. Грэгори, красивый и стройный, стоял рядом и курил.

— Как был бы я рад встретить этого человека в укромном месте, — прошептал Грэгори.

— Это, собственно говоря, нужно как-нибудь провернуть, — сухим голосом ответил полковник. — И мне этот молодчик не нравится. Он не похож на всю эту, среднего достоинства, банду чиновников криминальной полиции — он слишком много знает, а это навевает грустные мысли.

Затем он молчаливо пожевал свои седые усы, печально покачал головой и отвернулся от окна, когда увидел, что Майкл попрощался с Миллетом.

— Проследите за ним из другого окна, — сказал он, — и пусть с него не спускают глаз.

— К кому он заходил? — спросила она полковника, когда тот зашел в гостиную на первом этаже.

— К Миллету. Я бы хотел знать, что, черт возьми, он здесь ищет.

Лицо Кэтти передернулось.

— Имея дело с сыщиками, трудно узнать, делают ли они что-нибудь ради собственного удовольствия или по служебным обязанностям, — заметила она. — Полагаю, что он просто хочет возобновить на улице преступников свои старые знакомства.

— Оставь это выражение.

— Я выражаюсь так, как мне нравится, — возразила она спокойно. — Ты, кажется, становишься несколько нервным. Отчего, собственно говоря?

— Я ведь не нервничаю, — шумно запротестовал он. — Я просто старею. Организованное нами предприятие — очень большое, слишком даже большое для моих вкусов. Если бы я чувствовал себя так, как несколько лет назад, Кэтти, то бросил бы все это грязное дело. Мы ведь накопили целую кучу денег — так отчего же нам теперь не блаженствовать в покое?

— Право, не знаю, — сказала она, не реагируя на его раздражение, — как быть с Майклом?

— У Грэгори что-то на уме, — начал полковник — а именно…

— Перерезать ему глотку, — перебила его девушка. — Грэгори всегда был очень груб и расположен к насилию. Не могу себе представить, чтобы он когда-нибудь совершил нечто подобное, но предполагаю, что как сын знойного юга, он не может отказать себе в удовольствии вести подобные разговоры. Нет, мой полковник, до сих пор ни одно убийство еще не запятнало нашей совести, и будет гораздо приятнее, если мы и впредь не польстимся на это. Мое мировоззрение вполне роднится с теорией Майкла. Недавно прочла в одной социалистической газете его статью о праве на жизнь. Я тоже против истребления ближних. Но ничего не имею против «кровопускания», когда речь идет о ком-нибудь слишком насосавшемся крови. И все-таки, когда хорошенько подумав, не знаю, дошла бы я до такого.

— Что ты этим хочешь сказать? — прищурив глаза, спросил полковник.

— Я этим хочу сказать, — чуть приподняв плечи, начала она медленно, — что, собственно говоря, не знаю, являются ли мои убеждения действительно моими или только твоими, которые я отражаю словно зеркало. Ты видишь, дядюшка, что, несмотря на свою молодость, я рассуждаю здраво и вот говорю себе, что ни одна девушка девятнадцати лет не обладает вполне установившимися воззрениями — это значит не собственными, но принадлежащими другому. Может быть, я в двадцать пять лет буду смотреть на тебя как на страшного человека и принимать все это — она распростерла свои руки — как нечто такое, что приводит в содрогание, когда об этом вспомнишь…

— До тех пор, — вставил расчетливый дядя, — ты — мисс Али-Баба, главнокомандующий нашей маленькой армией и очень миловидная молодая дама… Впрочем, Грэгори становится очень неприятен.

Засмеявшись, Кэтти взглянула на дядю.

— В лице Грэгори мир потерял великого бойца, — заметила она. — Какая муха, собственно говоря, его укусила?

— Тише! Тише, дитя мое! — попросил ее дядя. — Наш уважаемый друг наверху, и, во всяком случае, никогда не рекомендуется скверно отзываться о своих сообщниках. Наше призвание, сама знаешь, принуждает нас к известным условностям.

— Как странно все это звучит, — воскликнула девушка, потягиваясь и обхватывая руками колени. — Знаешь ли ты, дядя, я никогда не была способна мыслить, как другие люди, и с самого детства меня привлекало только то, что я отнимала у других. Только это прельщало меня. В пансионе, в Лозанне, где я воспитывалась, до того как возвратилась сюда, все люди, не преувеличивая, казались мне сумасшедшими, несмотря на то, что ты меня предупреждал об их эксцентричности. Все отцы моих соучениц были торгашами, — а это — законный метод, чтобы нажиться за счет своих близких. Но только представь себе монотонность такой жизни! День за днем, год за годом работать без отдыха, без приключений, исключая даже, может быть, редкое развлечение, доставляемое считанным посещением театра или какого-нибудь пикантного развлечения.

— Я даже не подозревал, что такие приключения существуют, — произнес полковник, закрыв глаза и поглаживая усы.

— Еще как! — заметила племянница. — Встречаешь таких господ и кажется — все они принадлежат к категории роботов: «Добрый вечер, мисс», «Мы, наверное, уже встречались», или «Нам, конечно, по пути?»