Ну да, речевой идиотизм облагораживаем и называем идиомами.

– Я просто хотела, если ты никуда не уезжаешь, позвать тебя в гости. Будут в основном наши, лицейские, ну еще пара-тройка интересных людей.

– Пара – я понимаю, а тройка – это как?

– Заткнись! Ты придёшь? Чего молчишь? Ладно, не затыкайся, отвечай.

– Я просто думала, идти ли.

– Идти!

– Хорошо.

– Умница. Завтра в девятнадцать у нашего метро.

Пойду. Только сначала встречусь с Богданом и верну диск.

– Алло, здравствуй, это Анна Анатольевна, я бы хотела отдать тебе фильм.

– Вам понравилось?

– Очень неоднозначно, ты был прав.

Я рассказала всё, что думала об этом фильме и тенденциях современного искусства.

– Давайте, вы нам урок проведёте на эту тему. А я подготовлю доклад про средневековую легенду о Носферату. Между прочим, один из наиболее сексуально привлекательных персонажей того времени.

– Ладно. Заодно поговорим о долге художника и уровне произведения.

– Хорошо, у меня есть еще один фильм с участием … и тут прозвучало имя, которое за два последних месяца стало для меня почти родным. Так просто. Чужое имя из чужого мира. Мне было приятно услышать его из уст ребёнка, ибо ничего внутри меня не дрогнуло. В этот момент. И я с радостью согласилась посмотреть хорошее кино.

К походу в гости следовало подготовиться. Я знала, чего от меня ждали. Там непременно окажется кем-то принесённая гитара, и все, умеющие ею пользоваться без видимых повреждений, будут востребованы. В узких кругах считается, что я хорошо пою замечательные песни, или наоборот. Дело в том, что это всё мои собственные творения, а потому отсутствие музыкального слуха не обнаруживается, а некоторый диссонанс между звучанием гитары и голоса выдаётся за оригинальность исполнения. То есть, мне необходимо взять инструмент, и напомнить пальцам и мозгам, как следует синхронизировать свои действия. На это имеется почти сутки. И еще пару часов, чтобы создать приемлемый таинственно-романтический образ, соответствующий встрече ностальгирующих и рефлексирующих интеллектуалов.

Ну-с, что имеем в зеркале? Обычно я не трачу много времени на создание автопортретов на лице: чуть-чуть оттенить глаза, слегка подчеркнуть губы, особо не всматриваясь в неизбежные возрастные изменения и оставаясь в счастливом неведении о таковых. Иногда имеет смысл отнестись к себе повнимательнее, и я включила яркий свет, чтобы всё разглядеть с пристрастием. Из зеркала на меня смотрели глаза. Естественно мои. Но, в то же время, не мои: удлиненный разрез, внутренние уголки чуть опущены к переносице и цвет радужки – прозрачный зеленоватый янтарь или… нет, показалось, просто очень похоже.

Богдан, умница, дисциплинированный мальчик, уже стоял около метро. За три года я ни разу не замечала, чтобы он куда-нибудь опаздывал.

– Здравствуйте, Анна Анатольевна, какая вы сегодня! – Он протянул мне футляр с диском.

– Какая? – Я машинально взяла фильм, и отдала ему другой.

– Вы сегодня просто очаровательны, особенно глаза.

– Так, Богдан, пожалуйста, не забывайся.

– Простите.

– Ничего, как, когда и кому делать комплименты, – не врождённые знания.

– Этот фильм тоже можете немного подержать.

– До Нового Года?

– Запросто.

– Спасибо, помни о здании на каникулы.

Ну вот. Учительница. Ну что плохого в том, что мальчик отреагировал на твой макияж. Вместо «спасибо» – помни об уроках. Внутри занозой засело чувство какой-то досадной недосказанности и потери.

На вечеринку мы предусмотрительно опоздали. Тем самым избежали кухонной повинности. Не то, чтобы я не умела или не любила готовить, я просто этого не делала, не имело смысла. Для Роки культ еды заключался не в качестве, а в количестве, а мне хватало магазина кулинарии. Итак, все уже были в сборе и радостно приветствовали последних ожидаемых гостей, то есть нас, ибо это означало возможность наконец-то откупорить напитки и налечь на закуски, источающие предательский аромат для всех наших «фотомоделей». Народу было достаточно. Человек двадцать – двадцать пять, при этом половина из них мне абсолютно незнакома. Но чувства неловкости не возникало – всеобщая расслабленность и доброжелательность весьма бодрили. Вот уже шампанское призывно заиграло в бокалах, зашептало: «Ус-смири с-с-воою жажду». И я усмирила и оглядела гостей. Боже, какие все замечательные люди. Говорят умно, шутят тонко, но корректно, кавалеры галантны, дамы обаятельны, при этом ни чопорности, ни напыщенности, ни снобизма. Интересно, так ли это на самом деле, и как долго продлится? Видимо долго, поскольку седоволосый красавец уже настраивает гитару. И вот он запел глубоким низким голосом. Но главное даже не голос. Звучали Окуджава, Егоров, Мирзоян. Ну просто весь необходимый набор, чтобы сделать меня счастливой. Вот чего не хватало мне так давно: этих песен, этого единения. Действительно «Поднявший меч на наш союз, достоин будет худшей кары». Красавец, кажется его имя Андрей или Антон, спел «Письма римскому другу» и передал гитару весёлому усатому дядьке, на лице которого читалась его принадлежность к особому виду вечно неунывающих, молодецки задорных людей. Турист запел «Иваси». Я думала приуныть, но шампанское шипело: «Слуш-ш-шай, Слуш-ш-шай, не страш-шно, рас-с-слабся». И я расслабилась. И слушала песни с чувством приятного превосходства. А потом, как-то само собой, гитара оказалась в моих руках.

Я спела пару песен. Гитара снова пошла по кругу. В конце концов мы с красавцем, как там его, Альберт или Арнольд, пели дуэтом, и меня, как, впрочем, и всех остальных, нисколько не заботило отсутствие связи слуха и голоса.

А потом я себя обнаружила на холодной ночной улице.

– Анна, подождите! Вы так незаметно скрылись. Честное слово, как Золушка бежали. Вот, даже туфельки оставили, правда обе, но не отпирайтесь, они ваши, я видел.

Я обернулась. Сейчас он был необыкновенно хорош – этот седой красавец, протягивающий мне мои выходные туфли. Я подумала, что моя забывчивость последнее время стала весьма предусмотрительной. Мне нравился этот мужчина. Чуть выше среднего роста, довольно плотный, но не толстый, рано поседевшие густые волосы аккуратно и модно подстрижены, яркие голубые глаза, тонкий прямой нос, губы могли бы быть повыразительнее, но ямочки на щеках и на подбородке полностью компенсировали мелкий недостаток. И взгляд его, заинтересованно-доброжелательный, открытый, – ни намёков, ни подтекстов, весьма располагал к общению. Особенно осенней ночью на пустой улице.

– Я иду домой.

– Домой? Вы должно быть живёте где-то рядом?

– Пять остановок на метро.

– Вы знаете, который час?

Я поняла, метро давно закрыто. Это было, конечно, смешно, и мы, конечно, смеялись.

– Я не очень хочу возвращаться. Если вы не возражаете, я бы проводил вас.

– Пешком?

– Можем на машине.

– Нет, пешком.

– Собственно, я так и хотел. Мне очень понравились ваши песни.

– Ну да, я в одном ряду с Окуджавой и Мирзояном.

– Не ухмыляйтесь. Я даже не сразу понял, что вы не профессионал.

– Вообще-то я учитель словесности.

– Учить слову и владеть словом – это разные вещи. Вам, мне кажется, доступно и то и другое.

– По первому пункту я с вами согласна.

– Почитайте, пожалуйста, свои стихи.

– А вы? Вы тоже пишете?

– Лучше я прочту Бродского.

– Или Соснору.

– Или Тарковского с Левитанским.

– Точно.

– Если вы ещё скажете, что вам нравится Гийом Аполлинер…

– Он мне нравится.

И, конечно, это тоже показалось смешным. Причём настолько, что позволило взяться за руки, так невинно… Мы шли посреди пустого тротуара и читали любимые стихи любимых поэтов, шутили, смеялись. И только изредка, встречаясь взглядами, скорее ощущали, чем понимали, что происходит нечто большее, чем просто общение двух влюблённых в поэзию людей, нечто интимное, недозволенное, а оттого притягательное.