В ночь под 1 мая 1942 года санитарный поезд тронулся с ворошиловградского железнодорожного вокзала. Мы не знали, в каком направлении он движется, да это было и не столь важно в то время. Главное, что мы ехали вместе, было «отдельное купе», где мы могли спокойно уснуть без тревог и забот.

С рассветом на первой же остановке мы узнали, что проехали Ростов-на-Дону и теперь находимся в Батайске. Стало ясно, что наш путь лежит на Кавказ. Поезд двигался по кубанским степям, теплая весна была в разгаре, вокруг было много зелени. К исходу дня поезд сделал очередную остановку в Махачкале, столице Дагестана. Это был первый пункт, где с поезда разгружалась часть раненых, которые направлялись в местный госпиталь для продолжения лечения. Мы были свободны в выборе места, сошли на перрон и осмотрелись. Вокруг была такая привлекательная природа, что было решено остаться в Махачкале. Покидая санитарный поезд, мы выразили свою искреннюю благодарность врачу и медсестрам за их внимание и заботу.

Пока проходила разгрузка поезда, стемнело. Эвакуированных размещали в автобусах и специальных машинах, развозивших раненых по госпиталям города. В один из таких госпиталей, который находился на окраине города в школьном здании, привезли и меня с женой. Поместили меня в большой палате на втором этаже, где уже лежало 30–40 человек раненых. Лежать в такой палате было невеликим удовольствием — много шума, громких разговоров, стонов, нецензурной брани…

Жена осталась в вестибюле, возле дежурной сестры, где в ее распоряжение был предоставлен диванчик, на котором она прокоротала первую ночь. Утром при помощи медработников она сняла рядом с госпиталем комнату, вернее, койку в общей с хозяйкой комнате, определив таким образом свое ближайшее будущее.

Когда я оказался на койке, то выяснилось, что, несмотря на позднее время, сна ни в одном глазу не было. В голову приходили все новые и новые мысли: думы о жене, где и как она устроилась на ночь, беспокоила рука, а перевязок в этот день, как заявила сестра, уже не планировалось. У каждого из больных, лежащих здесь, были свои заботы и проблемы, одним оказывали медицинскую помощь — давали лекарства, делали перевязки, поправляли постели, другие — «не срочные» — должны были ждать следующего дня, многие еще не спали и бродили по палате, чего-то требовали, звали сестру и не могли уснуть.

Я лежал на койке и наблюдал за окружающими. Ночь была впереди, давая много времени для размышлений. В мыслях я возвращался в полк, к друзьям, погружался в боевую работу — там были штурмовки вражеских войск и море зенитного огня, воздушная разведка и бои с самолетами противника, там гибли люди…

Вспомнился и сын Гена, которому уже исполнился год, с первых дней которого ему так не повезло в жизни… И разве только ему одному? Сотни тысяч младенцев остались сиротами, без отцов и матерей. Вот и этому малютке пришлось на руках у матери бежать от нашествия врага, а затем, оставшись без матери у бабушки в деревне, пережить голод и холод, пожары войны, артиллерийские канонады и бомбежки, прятаться в подвалах и землянках, скитаться по пыльным и дымным дорогам войны, пережить многие болезни…

Но в тот момент, когда я лежал на больничной койке госпиталя, я прежде всего думал о жене, которая ютилась здесь, на деревянной кушетке в приемной госпиталя возле дежурной сестры. С этими мыслями я уснул.

Через несколько дней меня переместили на первый этаж, в небольшую трехместную палату, окно которой выходило во двор. С переходом в новую палату поменялись лечащие врачи и медицинские сестры, но остались по-прежнему неустанные забота и внимание к раненым — основная черта медперсонала госпиталя. Начальником хирургического отделения была женщина средних лет, весьма компетентная и опытная, большой практик, профессиональным мастерством заслужившая популярность и авторитет среди больных. Она лично делала сложные операции и назначала лечение.

Мне приходилось часто, едва не ежедневно бывать на перевязках, иногда в операционных, где продолжалась обработка и чистка раны с удалением поврежденных участков мышечной ткани. Однажды врач была в хорошем настроении и поделилась со мной своими мыслями: «Вот что, больной. Не хочу вас сильно обнадеживать, ранение ваше серьезное и тяжелое, лечение затянется надолго, не думаю, что рука полностью излечима. Надежды на полное восстановление всех функций невелики, повреждены сухожилия и лучевой нерв, которые не поддаются лечению. По этой причине не двигаются пальцы, кисть руки не поднимается и висит плетью. Кроме того, как показал рентген, в плечевой кости осталось множество мелких осколков, которые невозможно извлечь. Однако опасность ранения не в раздробленности вашей руки, а в том, что осколок снаряда, врезавшись в грудь, застрял всего в каких-то миллиметрах не дойдя до сердца. Очевидно, вы родились в рубашке, вам суждено второе рождение».

7 июня 1942 года рано утром я еще спал при открытом окне, когда после передачи утренних новостей ко мне подошел начальник финансовой службы госпиталя. Он разбудил меня, спросив: «Скажите, больной, как ваши имя и отчество?» Я ответил ему, и он продолжил: «С большим удовольствием сообщаю вам и одновременно поздравляю с присвоением звания Героя Советского Союза, только что передан Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1942 года, где указана и ваша фамилия».

Да, это была поистине приятная и радостная новость. День прошел в приподнятом настроении и поздравлениях медработников госпиталя. Сообщил жене эту новость, и она поздравила с наградой.

…В конце августа 42-го года мы покинули Махачкалу. Мне был предоставлен отпуск, но лечение еще было не завершено. По-прежнему кисть левой руки не поднималась и висела неподвижно, пальцы руки, для удобства размещенной на лангетке, не работали. Опытные врачи-профессионалы были бессильны довести до конца лечение и восстановить жизнедеятельность руки. По всему было видно, что мне грозила инвалидность. Об этом ничего не говорилось и не было записано в медицинской справке, которая была мне вручена при выписке, но факт был налицо.

В этот момент я почувствовал себя никому не нужным, свое бессилие, неуверенность в себе и оторванность от мира. Ехать было некуда — в часть возвращаться бесполезно, на фронте калеки не нужны, все равно буду списан, родные места тоже находилась под оккупацией.

Но эта неуверенность в себе длилась недолго. Поразмыслив, стряхнув с себя угнетение, стал действовать. Решил предоставленный мне отпуск использовать для поисков и поездок по лечебным учреждениям. Кто-то мне подсказал, что в Свердловске есть лечебница, где лечат таких больных, были и другие советы и рекомендации.

И мы с женой двинулись в путь военно-транспортным самолетом Ли-2, который доставил нас в Москву. Я получил правительственную награду — орден Ленина и медаль «Золотая Звезда», после чего мы поездом направились на Урал, в Свердловск.

В эвакогоспитале, куда я обратился, бригадный врач — начальник эвакогоспиталя, уже в возрасте, очень душевный человек, осмотрев мое ранение, ободрил меня, сказав при этом: «Сынок, не падай духом, руку мы тебе восстановим, и ты будешь еще летать и бить врага!»

«Да, — подумал я, — свежо предание, да верится с трудом». Таким обещаниям я не мог поверить, но и возражать не стал. Все же у меня появилась искра надежды, и я горячо поблагодарил его за добрые пожелания.

Этот добрый человек выдал мне направление в свердловский Институт травматологии и ортопедии, и я снова оказался на больничной койке. Здесь в институте профессор Чаклин, единственный специалист и «волшебник» в этом направлении, действительно совершал чудеса, делая из инвалидов с законченной судьбой полноценных бойцов, способных возвратиться на фронт.

Профессор дважды оперировал меня: сшивал нерв, сухожилия, долбил в запястье кость и еще делал какие-то операции. Все это дало удивительный результат: кисть была зафиксирована в поднятом положении, восстановлена работоспособность руки, стали двигаться пальцы, появились чувствительность кожи и сила в руке. После двух-трех месяцев лечения с хорошим настроением я покинул этот медицинский институт.