Так она долго просидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку скамьи. Хотя в воздухе уже было по-ноябрьски свежо, Ариэль не замерзла – свитер согревал. Постепенно напряжение спало. Это была ее любимая скамейка, главным образом потому что ее ниоткуда не было видно. Еще ребенком она часто здесь пряталась да и сейчас ощущала себя я безопасности.

Что за странная мысль! В безопасности – от чего, от кого? Может, от себя самой? Ночные кошмары, конечно, радость невеликая, но когда видения начинаются днем – пора звать на помощь.

Если ей снова нужен психиатр, то естественно обратиться к Алексу. Но как рассказать ему, что с ней в последнее время происходит? Как признаться в том, что именно с ним уже давно, несколько месяцев, связаны эти кошмары?

А может, поговорить с Лэйрдом? Раньше он всегда выручал ее. Одно плохо – он мужчина. Стыдно рассказывать, что сны ее как-то связаны с сексом. Разумеется, есть еще группа поддержки. Разве не в том состоит цель их объединения, чтобы помогать, когда кому-то плохо? Естественно, со всеми говорить о своих проблемах невозможно, но с кем-нибудь одним – почему бы нет? Вопрос только, с кем именно?

О Глори не может быть и речи, хотя умение этой рыжей постоять за себя восхищало Ариэль. Но от уличной мудрости Глори проку ей мало. Что она может посоветовать? Привязать Алекса к постели да выпороть его собственным ремнем?

Со Стефани ей было легче, может, потому, что обе они во время встреч так редко открывают рты. Конечно, у Стефани своих забот хватает, не слишком-то благородно вешать на нее еще и чужие. Иное дело – Дженис. Она вроде всегда готова прийти на помощь. За обедом она своими тактичными замечаниями, случайными как бы вопросами умеет каждую разговорить. Да, пожалуй, Дженис – лучший вариант.

Остается еще, правда, Шанель, она всегда к ней так внимательна. Как же это она про нее забыла? Лэйрд явно одобряет их дружбу. Да и друг с другом Шанель и Лэйрд отлично ладят; когда они обедали втроем, это было так видно. У них много общих знакомых, и смеются они одним и тем же шуткам, как старые приятели.

В присутствии Лэйрда Шанель совсем не похожа на себя – куда мягче, куда женственнее. Впечатление такое, что они говорят друг с другом на каком-то странном языке без слов. Язык тела – кажется, что-то в этом роде Ариэль слышала. А как она наклоняется к Лэйрду, как понижает голос, обращаясь к нему! Неужели Лэйрд интересует ее как мужчина?

Ариэль почувствовала сильную боль и, забыв про синяки, прижала руки к груди. Ощущая, как боль растекается по всему телу, Ариэль внезапно подумала: ладно, допустим, события вчерашнего дня – это всего лишь галлюцинация, но синяки-то откуда взялись?

В ту ночь Ариэль проснулась от кошмара. Она лежала, съежившись, под одеялом, вся покрытая холодным потом.

В ушах все еще звенел собственный пронзительный крик. Ей отчаянно хотелось зажечь свет, но что, если, протягивая руку к ночнику, она ощутит чье-то прикосновение? Сухое и горячее либо влажное и холодное?

Прикосновение руки, а то и крохотного острого зуба.

«Ну возьми же себя в руки, – говорила она себе, – оставь эти фантазии». Ариэль напрягала слух, но доносилось до нее только собственное хриплое дыхание. А может, это вовсе не ее дыхание? Вроде собственные вдохи-выдохи перекрывает посторонний звук. Да, доносится какой-то слабый шелест, словно змея ползет по сухой траве, хотя змей Ариэль видела – не говоря уж о том, чтобы слышать, – только в зоопарке Сан-Франциско. И еще запах: знакомый и в то же время какой-то странный. Сладкий и одновременно удушливый – как запах призрака из ее кошмаров.

Нет, об этом думать нельзя. Надо подняться – надо, надо! – и зажечь ночник. А потом осмотреть всю комнату и убедиться, что в ней только и есть что большой бельевой ящик и низенький столик с мраморной столешницей, испещренной прожилками, покрытой благородной патиной времени – все такое знакомое, такое привычное.

Тут заскрипела половица, и Ариэль снова рухнула в пучину кошмара. Она была уверена, что кошмар как-то связан со скрипящими половицами и тяжелым дыханием и ощущением чьего-то прикосновения, неуловимого и опасного.

Вот странно: содержание этих жутких кошмаров она никогда не может вспомнить, запоминается только страх. При пробуждении всегда одно и то же. Обливаясь потом, она испытывает лишь парализующий ее ужас и пошевелиться не может. Только когда Алекс лежит рядом, можно быть уверенной, что кошмары не доконают ее. Он отпугивает даже самые страшные из них.

Возникли новые звуки. Шум уличного движения. Женский голос, подзывающий кошку: «Сюда, сюда, малышка».

Звук пролетающего самолета. Лай соседской собаки.

Вслушиваясь в эти обычные звуки, Ариэль откинулась на подушке в надежде, что все плохое осталось позади. Лишь при самом пробуждении испытывала она чувство ужасной отъединенности от мира. Может, это тоже часть кошмара? Может, нужно какое-то время, чтобы он рассеялся?

Как бы то ни было, теперь она могла двигаться, могла протянуть руку и зажечь лампу. От хлынувшего в комнату света Ариэль стало так легко на душе, что она даже улыбнулась. Но тут же улыбка погасла – в дверь громко постучали.

– Ариэль, ты здесь? Тебе ничего не нужно?

Услышь Ариэль эти слова несколькими мгновениями раньше, она бы от счастья обомлела при звуке одного голоса.

Она бы умоляла Алекса войти и остаться с ней до утра. Но сейчас, когда кошмар прошел, она даже не шелохнулась в надежде, что Алекс подумает, будто она спит, и уйдет.

Но дверь открылась, и слышно было, как шаги приблизились к кровати. Ариэль лежала с закрытыми глазами и старалась дышать как можно спокойнее, хотя и не сомневалась, что Алекса ей не обмануть.

– Ариэль, я знаю, что ты не спишь. Я уже лежал в постели, читал и тут услышал твой крик. В чем дело? Что, опять кошмары?

Ариэль со вздохом открыла глаза. На Алексе была пижама из гладкого блестящего шелка. Причуда, разумеется, но вполне безобидная, как-то сказал ей Алекс, – он любит ощущать во сне ласкающее прикосновение шелка.

– Да, – ответила Ариэль, – но теперь все прошло.

Алекс не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

Сорвав одеяло, он опустился на колени у самого изголовья и наклонился к ней. Глаза его лихорадочно блестели. Пижама на бедрах натянулась, и Ариэль увидела, что Алекс изнемогает от желания. Чего это он так возбудился, смутно подумала она, от ее страха, что ли?

И тем не менее Ариэль послушно подвинулась, уступая ему место на кровати, и не сопротивлялась, когда он задрал ее ночную рубашку. На мгновение ей показалось, что, увидев синяки у нее на груди, он смутился, но нет, Алекс, не говоря ни слова, опустил голову, и, почувствовав прикосновение его влажных, горячих губ, Ариэль испугалась, что однажды, удовлетворяя свое неистовое желание, он просто проглотит ее целиком.

По-прежнему молча Алекс потянулся к лампе и выключил свет. Услышав шелест ткани, она поняла, что он раздевается, и в следующее мгновение почувствовала, как он устраивается подле нее.

– Ну же, – требовательно сказал он, и Ариэль, повиновавшись, стала ласкать его, как он учил, предчувствуя, что вот-вот и в ней проснется темное желание.

Она знала, что, удовлетворив свою похоть, Алекс и ей сделает хорошо, так откуда же это ощущение, будто вываляли ее в зловонной грязи? И осмелится ли она когда-нибудь кому-то – психиатру, исповеднику, другу, Лэйрду – сказать всю правду? Как признаться в том, что, пусть и вызывает у нее отвращение то, чем занимаются они в темноте, все равно оттолкнуть Алекса она не может, ибо слишком сильно нужен ей секс, пусть даже в такой, извращенной форме?

Потом, когда Алекс уже вернулся к себе в комнату, Ариэль снова зажгла свет и бросила взгляд на небольшие часы из слоновой кости, стоявшие на ночном столике. Только десять, Стефани наверняка еще на ногах. Порывшись в столе, Ариэль извлекла список телефонов, что дала ей Дженис, и обнаженная, как была, набрала номер.