Когда подхожу поближе к плотине, сердце сжимает нехорошим предчувствием, в верховье долины пасется небольшая отара, даже отарка, штук пятнадцать баранов. Чабана я не вижу, равно как чабанских псов, но какое-то подобие лагеря присутствует. Пускаю Спрайта вскачь, к своему озеру. Добравшись, вздыхаю с облегчением, Спрайт призывно ржет, и мои кобылки вторят ему со склонов. Спешившись, наблюдаю трогательную картину воссоединения семьи, лошади опускают друг дружке головы на спины, трутся щеками, нежно всхрапывают. Пока я любуюсь идиллией, нас догоняет алабай, бока ходят как мехи, изо рта капает слюна. Увидев что мы далеко не убежали, а все здесь, облегченно падает на землю, бросив на меня укоризненный взгляд.

Надо бы ему имечко дать, как-никак уже член нашей маленькой стаи, ну, или табуна, короче обсчества.

– Иди сюда – зову пса – будешь ммм… кем же ты будешь?

Вопросительный взгляд, мол, горшком не обзовешь?

– Будешь Йодой!

Алабай соглашается, махнув для порядка пару раз остатком хвоста. Вообще псина породистая, и уши купированы, да и росточек нехилый, просто болел долго, а так белый и пушистый. Пакость на ране он уже вылизал, там теперь просто плотная коричневая корка, которая сейчас потрескалась от бега и сочится сукровицей.

Утром, весьма поздним, меня будит жара, солнце нагрело палатку, воздух в ней стал густым и тяжелым. Выползаю на улицу, эх, ляпота, лошадки играют, Йода преданно лежит неподалеку от палатки. Надо бы пойти, посмотреть, что там за гости приблудились.

Позавтракав, спускаюсь к Чонг-Кемину, выяснять обстановку. Подъезжаю к стоянке, там перед остывшим кострищем сидит личность. Здороваюсь, начинаю общаться. Выясняется что это казах, но хорошо говорит по-русски, зовут его Аскар. Приглашает меня на чай, отказываюсь, но он так настойчиво упрашивает, что я, махнув рукой, соглашаюсь. Пока чабан налаживает костерок, пока кипятит воду, выслушиваю его историю.

– Я сам, пока молодой был на стройке работал, денег у меня много водилось, а что семьи нет, жил с родителями, дадут зарплату, так я в кабак пойду, гулял пока все деньги не кончаться, потом еще занимал. А потом стройка кончилась, меня уже никуда не берут, таких как я знаешь сколь было? Денег нет, а долги есть, дочка родилась, ей сейчас уже два годика. Стал на галанте своем пассажиров возить, стукнул лексуса, пришлось продавать галанта.

Я киваю как болванчик, хочется сказать ему, а какого ты все поспускал в кабаках, но продолжаю вежливо кивать.

– Устроил меня один знакомый в чабаны, в окрестностях Жамбыла скот пасти, пришлось жену с дочкой оставить, всю зиму почитай баранов пас – Аскар смахивает скупую мужскую слезу

– большое стадо, нас несколько бакташылар[14] было, а тут как случилось все, менiн жолдастар[15] подцепили заразу эту, я вижу – дело плохо, сам ушел и хозяйских баранов сколько смог на жайлау погнал. Как потеплело выше перекочевал. Так и живу, спускаться страшно. Ой как же там моя кровиночка – чабан уже размазывает сопли по усам.

Мне становится противно, не мужик, а тряпка.

– Мне пора – вскакиваю на Спрайта и, без долгих разсусоливаний, мотаю к себе на фазенду. Привалило, блин, щастья, что же мне с этим соседом делать то?

Весь день меня не оставляет противное ощущение несвободы. Злюсь на себя, какой-то левый чабан и вот, уже даже за хлебом, то есть за сурком не сходишь. Как-то неохота вернувшись с охоты, лицезреть очередное ограбление себя любимой. Елки палки! И ведь придется мотать с насиженного места, а как не хочется-то.

«А может не надо мотать» – возникает в голове мыслишка – «нет человека – нет проблемы»

– Бррр! – трясу головой, взбрело же в голову!

Чтобы не искушать себя криминальными желаниями, принимаюсь паковать лагерь. Седлаю коняшек, На Спрайте поеду, Фанта пущай везет все моё, а Колу, чтобы не расслаблялась, да и седло удобнее на лошади везти, чем в сумке. Пока пакуюсь, размышляю куда бы двинуть, где б обосноваться, чтобы никакая сволочь не мешала.

«Чем ниже по ущелью, тем больше вероятность встретиться с людьми или даже нежитью»

«Через Озерный… нет, только не туда» – меня аж передергивает.

«А может попробовать через Туристов в Левый Талгар?» – спрашиваю себя и тут же отрицательно машу головой – «Не, сомневаюсь что лошадки пройдут, человек и собака точно, а насчет лошадей – маловероятно».

«Григорьевское сильно заселено, там киргизов всегда масса была, еще бы, такое замечательное ущелье и выходит прямо к Иссык-Кулю. А ежели через Григорьевкое в Жангырык?» – продолжаю рассуждать я.

«Нее, нафик, нафик мне эта мексиканская пустыня сдалась». Пустыня, это не потому что там жарко или сухо, а потому что все ущелье, от самого начала зеленки заросла буйными, на манер кактусов, непроходимыми колючками. Кусты, доходящие до плеч, с мелкими листьями, как у акации, но каждый листик, каждая веточка дублируется длинным тонким шипом. На основных стволах шипы длиной в палец.

Так и не определившись с местом новой дислокации решаю пообедать. Практически все вещи уже ожидают меня в симпатичной аккуратной кучке. Не собраны только актуальная посуда, кус войлока, ну и оружие. На автомате запаливаю костерок, подогреваю варево, оставшееся с утра, завариваю чай из чабреца и зизифоры, которые набрала по дороге из Чолпон-Аты. Продолжаю вяло размышлять, куда бы бедной мне податься, прихлебываю супчик, заедая подсохшей, но ужасно вкусной лепешкой. В этот момент, ломая мне весь кайф от сего чревоугодия, возникает на валу фигурка чабана, бодро и целенаправленно чапающая в мою сторону.

Плюхается рядом, на войлочную подстилку, как буд-то так и надо.

– Салем, карындас.[16]

– Салем, салем – скривившись отвечаю ему, продолжая прихлебывать суп.

– Урттайсынба?[17] – протягивает мне пластиковую бутылку из под какого-то напитка. В сосуде плещется прозрачная жидкость, из горлышко противно бьет в нос водярой.

Я понимаю, что этот гад уже хорошо поддал. Удивляет меня, правда, одна вещь, если он любитель залить за воротник, то сколько же выпивки надо было носить с собой, чтобы хватило на время его скитаний, а если не носил, где берет? Любопытство кошку погубило, не удержавшись спрашиваю:

– Где взял?

– Я, сiнiлiм, арак как лекарство ношу с собой. Не пил, вот, все это время. А тут, смотрю, соседка, такая красивая кызым – подмигивает пастух.

– Я не пью – отодвигаюсь на край кошмы.

– Да ладно тебе, иногда можно, я ведь тоже не пью.

Не, верным решением было мотать сегодня же, соседушка прилипчив как банный лист и, как все колхозники, не чувствует, что противен собеседнику. В быстром темпе работаю ложкой, выкидывать еду физически не получается, синдром ленинградца, а то бы вылила, да уехала. Пока я дохлебываю обед, прилипала о чем-то распространяется на казак тiлi. С казахским у меня не очень, понимать – понимаю, но только когда напрягаюсь, а тут можно просто пропускать журчащую речь мимо ушей.

– Сенiм сулулыгына суйсынып турмын[18] – рука с грязными, нестриженными ногтями ложится мне на колено.

Мои ногти не лучше, но от переполнившего меня омерзения рассуждалка отказывает напрочь. Ненависть жаркой волной ударяет в голову. Вскакиваю и стреляю в живот колхознику из неведомо каким образом оказавшегося в руке пистолета. Тот валится навзничь.

– Пить вредно, от этого садится печень – еще один выстрел в правое подреберье.

– И мозги высыхают – выстрел в голову.

Та брызжет на кошму. Жмурюсь, снова открываю глаза, пелена, застилавшая их до этого начинает таять. Наклоняюсь, дотрагиваюсь левой рукой до серо красной массы и, с удивлением, смотрю на окрасившиеся красным пальцы. От пяток вверх бежит холодок.

Я. Только что. Убила. Человека. Просто так.