– Они не были грубы с вами? – спросил Джьянни.

– Не-ет. Меня они и пальцем не тронули. Я слишком стар. Если бы они били меня, я бы умер без всякого прока для них. Кроме того, я обладаю un posto nel loggione.

Это выражение означало “место среди богов” и было характерно для речи старика, который за семьдесят лет жизни в Америке развил и отточил для собственного употребления некий жаргон, смесь английского с простонародным итальянским. Профессор приехал в Нью-Йорк с новобрачной и высокими рекомендациями Королевской академии искусств в Риме – и больше не уехал. Свадебное путешествие было его наградой за конкурсную картину; это полотно до сих пор висело в гостиной. Со своего места за кухонным столом Джьянни мог ее видеть, эту мрачную картину маслом, изображающую кораблекрушение, в котором погибли сотни людей, в том числе родители Серини и его сестра. Она вызывала тяжелое настроение.

– Чем интересовалась полиция? – спросил Джьянни.

– Они хотели знать, где находитесь ты и Витторио. А поскольку я этого не знал, разговор вышел короткий. – Серини вздохнул. – А о чем ты хочешь меня спросить?

– О том же, о чем спрашивала полиция.

– Разве ты не знаешь, где ты находишься, Джьянни?

– Не вполне, профессор. И вряд ли буду это знать, пока не найду Витторио.

– Почему ты думаешь, что мне известно, где находится этот бешеный assassino[19]?

– Но мы же только что установили, что вы знаете все на свете.

Старик кивнул, словно это был и впрямь ответ на вопрос. Некоторое время он молчал, попивая свой эспрессо.

– Скажу тебе по-честному, – заговорил он. – Я слышу имя Витторио, и мне хочется блевать.

– Почему?

– Потому что у него было все… буквально все… самое лучшее. А он превратил себя в первоклассный кусок дерьма. Veramente prima classe[20]. Я не мог этого терпеть. Я смотрю на тебя и вижу, каким он мог стать. И мне очень больно.

– Мы с ним совершенно разные люди.

– Чепуха. Вы были с ним одно. Братья. Начинали в одном сортире. Но ты выбрался оттуда, а он так и плавает в дерьме.

– Я кончу тем же, если не отыщу его, профессор.

– Не понимаю.

– Просто поверьте мне на слово и помогите. Можете вы это сделать?

Эдуарде Серини глядел куда-то вдаль. Наконец он кивнул.

– Я считаю, что Витторио последний раз приходил повидаться с вами лет десять назад, – сказал Джьянни. – Верно?

– Si.

– И чего он хотел?

– Показать мне картину.

– Чью?

– Свою.

– Расскажите мне о ней.

– Не о чем особенно говорить. К тому же я не вижу…

– Пожалуйста, профессор. Просто расскажите мне, как это было.

Старик несколько минут собирался с мыслями.

– Да нелепо все это было, – сказал он. – Витторио показывает мне картину и говорит, что совсем недавно ее закончил. Хочет знать, удачная ли она. С моей точки зрения. Я сказал, что удачная. Он спрашивает, годится ли она на продажу. И я опять ему сказал, что годится. – Серини посмотрел на художника через стол. – Ну, он говорит, что это первая его картина за несколько лет, и как, мол, уверен ли я, что просто не хочу сделать ему приятное. А я ему в ответ: мол, не собираюсь делать приятное вонючему убийце. Это смертный грех, когда данный Богом талант меняют на дерьмо, как это сделал он. И пошел, говорю, к чертям из моего дома, пока я тебя отсюда не вышвырнул.

– А дальше что?

– А дальше этот помешанный ублюдок начинает смеяться и целует меня в обе щеки. Заявляет, что всегда любил меня, и жалеет, что все эти годы был вонючим убийцей, но, может, у него еще есть время исправиться.

– Это все?

Профессор кивнул.

– И вы его больше не видели?

– Нет.

Они посидели молча со своими чашками черного кофе.

Профессор выпрямился.

– Витторио мне звонил один раз, – сказал он.

– Когда?

– Не уверен, что помню точно. Но думаю, не больше двух или трех лет назад.

– Зачем он звонил?

– Чтобы с большим запозданием поблагодарить меня. А также сообщить мне, что у него есть сын, одаренный истинным talento[21] в области la bella arte[22], и что сын не растратит ни капельки этого дара, как сделал вонючий убийца, то есть его padre[23].

– Откуда он звонил?

– Не сказал. Но откуда-то издалека.

– Как вы узнали?

– Это был платный телефон, и Витторио бросал в него очень много монет.

– Вы слышали, как они звякают?

– Да.

– Тогда вы, наверное, слышали, как оператор говорит ему, сколько монет бросить.

– Probabilemente[24].

– О’кей, – произнес Джьянни. – Ну а на каком языке изъяснялся оператор?

Серини молча смотрел на него.

– Ну же, профессор. Подумайте. Вы понимали, что говорит телефонистка?

– Да.

– Это был английский?

Старик устало покачал головой:

– Нет. Настолько-то я разбираюсь.

– А какие другие языки вы понимаете?

– Solamente italiano[25].

Они посмотрели друг на друга.

Позже, добравшись до уличного автомата, Джьянни Гарецки позвонил по 911 и сообщил, что кто-то связанный лежит на крыше дома номер 45 по Малбери-стрит.

Генри Дарнинг покинул в этот день министерство юстиции в пять часов пополудни и попросил шофера отвезти себя в огромный отель “Мариотт Маркиз” в Мидтауне.

Он вошел в один из отдаленных от входа лифтов, поднялся на тридцать третий этаж и по застеленному ковром коридору прошел к номеру 3307, не встретив по пути ни души; отпер дверь ключом, который сегодня утром прислали в его собственный номер в “Уолдорфе”.

Он намеренно приехал раньше назначенного времени встречи. Снял пиджак и налил себе “Перье” вместо привычного “Джека Дэниелса”. Со стаканом в руке подошел к большому обзорному окну, выходящему на запад, и постоял в лучах предвечернего солнца. Далеко внизу по реке двигалось подгоняемое приливом грузовое судно.

В эти минуты он чувствовал только полную апатию.

Впрочем, первоначальное потрясение сохраняло почти всю свою силу: уж слишком быстрыми и неожиданными оказались происшедшие события.

Думая сейчас об этом, он не мог как следует сосредоточиться. Мозг, казалось, то включался, то отключался, словно неисправный механизм, но уйти от этого Дарнинг не мог. Да и как уйдешь от того, что внезапно сделалось главной проблемой жизни. От результата зависело само его существование.

Ровно неделю назад пережил он некое персональное землетрясение, и толчки все еще продолжались.

Письмо в обычном белом конверте пришло к нему домой в Джорджтаун десять дней назад; на конверте стояла пометка: “Личное”. Доставили его обычной почтой, обратного адреса не было. На почтовой марке штемпель Фрипорта – городка на южном побережье Лонг-Айленда.

В конверте находился текст, плохо отпечатанный на машинке:

Генри Дарнинг прочитал письмо пять раз подряд. И каждый раз испытывал первобытный ужас. Тем не менее через двадцать минут после первого знакомства с текстом он уже набирал номер Майка.