Мы едем через переправу. Желтовато-мутный, неспокойный, внизу несет свои воды Одер. Течение уносит на север обгорелые бревна, ящики разбитых телег, какие-то щепки. На крутом берегу слева темнеют кирпичные стены фортов. Впереди — зеленеющие молодой листвой рощицы, высокие каменные дамбы, дома, крытые красной черепицей.

Тут, за Одером, начинается плацдарм прямого берлинского направления. Он пока имеет восемь километров глубины и несколько десятков километров по фронту. Но как немцы ни пытались сбить наши войска с этого плацдарма, у них ничего не получилось. Наступающие части уже успели освоить каждый мало-мальски выгодный рубеж: окопались в полях и на окраинах деревень, в дубовых перелесках установили пушки, прочно прикрыли с воздуха переправы.

Сотрясая воздух, стреляли дальнобойные орудия. От их оглушительных залпов, точно тронутая великаном гигантская струна, басово гудела земля, жалобно дребезжали стекла случайно уцелевших оранжерей и между стволами деревьев мелькали вспышки пламени.

В воздухе беспрерывно патрулировали наши истребители. Быстрые, острые, как стрижи, они носились вдоль покрытых пылью дорог, взмывали вверх, кружились над лесами, устремлялись за линию фронта. Если отдельным немецким самолетам удавалось прорваться к реке, их встречал ураганный огонь зенитной артиллерии. Главная задача, поставленная вражеским командованием, — разрушение переправ через Одер, — оказалась не под силу немецким летчикам.

Перед вечером немцы решили уничтожить переправы наиболее мощным и с их точки зрения «неотразимым» оружием — самолетами-бомбами. В семнадцать часов наши наблюдатели отметили появление двух спаренных самолетов. Дружно защелкали автоматические зенитные пушки. Верхний самолет отцепился, а нижний пошел в пике и, врезавшись в землю, взорвался довольно далеко от переправы. Такой же промах сделали и остальные четыре самолета, раньше времени отцепленные напуганными огнем летчиками.

До этого дня применения вражеских самолетов-бомб на плацдарме еще не было, и наши офицеры решили поговорить с бойцами, разъяснить им назначение и характер расхваленного немцами оружия. Я слышал, что сказал по этому поводу своему офицеру пожилой боец Никифор Медведев.

— Пущай он хоть в четыре этажа городит эти самые самолеты, все равно из этого рая у него не выйдет ничего, — усмехнулся Медведев. — Для того, кто побывал под танками, никакой самолет не страшен.

Вечером мы были в землянках одного из батальонов. Землянки эти, точно норы, вырыты под дамбами, на берегу оросительного канала, на изгибе дороги. Они так хорошо замаскированы, что их почти невозможно найти. Поэтому на каждом стоящем на перекрестке столбе, на деревьях, на стенах разрушенных домов вы встречаете фанерные стрелы с фамилиями командиров подразделений: «Хозяйство Ивушкина», «Хозяйство Дружинина», «Хозяйство Фролова».

Батальонные землянки вызвали у нас изумление. Могу признаться, что мы никак не ожидали увидеть на узкой ленте плацдарма такие добротные, даже комфортабельные землянки: в каждой из них дощатый пол, обшитые картоном или досками стены, столики, стулья, полочки для посуды. Вокруг землянок глубокие укрытия для машин, для лошадей. Все это замаскировано сетями, на которые нашита серая, под цвет земли ветошь, и когда ты идешь по дороге, трудно различить, где кончаются груды придорожных камней и где начинаются землянки.

Тут мы встретили многих ветеранов Кавказской битвы. В офицерском блиндаже Сызранова собрались Герои Советского Союза, закаленные в боях орденоносцы, те, которые прошли страдный путь от Эльбруса до Берлина. Вглядываясь в их мужественные, загорелые лица, мы проникались гордостью за своих старых соратников, долго говорили с ними о былых походах, и перед нами раскрывались прекрасные человеческие судьбы, волнующие подвиги патриотов.

Вот, например, Герой Советского Союза сержант Алексей Тяпушкин. Когда-то он был в плену у немцев, на Северном Кавказе сидел в лагере смерти, откуда его и других освободили войска генерала армии Тюленева. С того памятного дня прошло три года. За это время Алексей Тяпушкин уничтожил из своей пушки пять тяжелых вражеских танков, истребил много гитлеровских солдат и поджег много дзотов.

Вот Герой Советского Союза капитан Мирзоев. Кажется, еще недавно он жил в родном Азербайджане, работал слесарем, потом был военруком средней школы. Мирзоев оборонял Кавказ вместе со своими учениками, громил немцев на Висле и Одере, успел поседеть. А недавно ему и его ученику — в школе Мирзоев учил его стрелять из малокалиберной винтовки — одновременно присвоили звание Героя Советского Союза.

Вот сидят они все, наши старые боевые друзья, возмужалые в сражениях солдаты: лейтенант Георгий Ломов, старшина Галустян, старший сержант Мамед Мириев, ефрейтор Датико Мотелюк, и грудь их украшена многими орденами.

— За это время мы прошли большие дороги, — задумчиво говорит смуглый Мириев, — мы научились побеждать.

— А помнишь, Мамед, под Моздоком? — перебивает его Галустян, и это «а помнишь?» повторяется до ночи.

Мы вспоминаем былое — оно еще не успело остыть в наших сердцах — и говорим о завтрашних боях…

Вокруг нас бушует огненный смерч. Немцы сегодня в пятый раз обстреливают позиции батальона. Мы ползем вверх по дамбе и смотрим вперед. Там, в сорока метрах от нас, горит пустой дом. Слева, из двух стоящих отдельно сараев, строчат немецкие пулеметы.

— Пусть побалуются, — хрипловато басит Ломов, — недолго им осталось обстреливать дамбу. Завтра утром мы их стукнем. Уже есть приказ о расширении плацдарма. Надо расчищать дорогу на Берлин.

Пока мы разговариваем, справа возникает резкий шум. Через Одер, стуча по бревенчатому настилу переправы, идут наши танки. Переправа окутана дымовой завесой. Багряно-розовая, мерцающая в ближних сполохах пожаров, над рекой стоит туча дыма, и в этой величественно-грозной туче гремит несмолкаемый лязг. Танки идут за Одер…

Мне хочется рассказать о трех немецких городах, лежащих на пути к Одеру и составляющих треугольник, вершина которого — Кюстрин — придвинута к самой реке.

Швибус, например, до войны был обычным провинциальным городком. В нем жили четырнадцать тысяч немцев «средней руки»: торговцы, ремесленники, чиновники, огородники, рабочие. Солидная фирма «Ридлер и сыновья» имела в Швибусе четыре суконные фабрики; родственник Ридлера построил картофельный заводик, на котором изготовлял патоку; где-то на окраине ютилась щетинно-щеточная фабрика.

Но вот наступила война. Гитлеровцы довольно быстро и аккуратно «скушали» Бельгию, Голландию, Данию и начали свой церемониальный марш по Европе. Из Бельгии в Швибус были привезены присвоенные немцами заводы резиновых изделий. Эти заводы получили государственный заказ: изготовить огромное количество надувных резиновых лодок, плотов и поплавков. Глядя на тупорылые лодки, обыватели Швибуса самодовольно усмехались и говорили о походе «фюрера» за Вислу и Днепр.

К новому, 1942 году в каменных домах Швибуса появились пианино киевской фабрики, белорусские вышитые полотенца, мебель из Гродно. Обыватели возбужденно подсчитывали «трофеи» и ожидали скорого сообщения о взятии Москвы.

Однако, как говорится, человек предполагает… Ныне Швибус почти пуст. За стеклами витрин, покрытые пылью, красуются электрические утюги, детские соски, конторские линейки, календари, но хозяев нигде не видно.

Гитлеровцы покидали Швибус на предельной скорости и оставили в городе много военного имущества, провианта и фуража. Когда наши бойцы ворвались в Швибус, на кухнях еще горели плиты и кипели немецкие картофельные супы. Те же из обывателей, какие не успели уйти, торопливо подняли белые флаги и встретили советских солдат угодливыми улыбками.

В самом центре Швибуса, в безвкусных комнатах угрюмой большой гостиницы две девушки, ефрейтор Аня Репина из Ленинграда и красноармеец Валя Беликова из Калача, быстро создали наш русский уют, и любой боец, ехавший на близкую линию фронта, находил там тепло и отдых.