Гвардейский минометный дивизион вышел навстречу немецкой колонне, дал по ней залп, зажег много грузовиков и повернул обратно, в направлении на хутор Озрек, где находился зарядный пункт. В нескольких километрах от Озрека, который, оказывается, уже был занят немцами, дивизион был внезапно обстрелян вражескими танками. В грохоте рвущихся снарядов, в дыму и пламени никто не заметил, что одна из машин подбита и остановилась у самой реки.

В той машине находились два человека: командир установки гвардии сержант Дмитрий Жеребко и водитель боевой машины гвардии красноармеец Петр Красненков. Оглушенный взрывом, Красненков выскочил из кабины, быстро осмотрел ходовую часть и доложил Жеребко:

— Разбиты два ската, рессора, труба карданного вала и тормозная трубка. Машина двигаться не может. Что будем делать?

Уже смеркалось. На речной отмели дымились клочья бурьяна. Слева синели горы Скалистого хребта. Холодные волны хлюпали под самым радиатором машины, бессильно уткнувшейся в реку. Справа багровело зарево далекого пожара, а где-то сзади погромыхивали пушки прорвавшихся в тыл немецких танков.

К счастью, немцы не заметили подбитую машину. Увлеченные преследованием, танкисты пронеслись мимо нее и исчезли за холмом.

Коренастый пожилой Красненков, вытирая замасленные ладони о штаны комбинезона, спросил сержанта:

— Ну, Митя, что ж будем делать?

Жеребко опустил голову. Рядом с ним, изуродованная и бессильная, стояла дорогая машина, знаменитая «катюша», о которой гвардейцы уже сложили песни, та самая «катюша», за которой охотились немцы. О, немцы дорого дали бы, чтоб захватить эту машину и раскрыть ее секрет!

— Что ж, Петя, — сказал Жеребко, — давай заложим тол и взорвем машину, а сами будем отбиваться до последнего.

— Знаешь что… давай покурим, — сквозь зубы сказал Красненков, — перед смертью, говорят, всегда хочется покурить.

Они свернули цигарки и закурили, пряча огоньки в кулак. Красненков сердито сплюнул и кинул, затягиваясь крепким дымом:

— Вот помрем мы, Митя, и никто о нас не узнает, ни наши гвардейцы, ни семьи.

— А мы напишем им, — ответил Жеребко, — у меня есть карандаш и бумага. Мы им напишем, Петя, а письмо положим под камень, может, люди найдут когда-нибудь.

Пока Жеребко писал, Красненков ползал под машиной, постукивал ключом по разбитым деталям, примерял какие-то болты, потом высунул голову и сказал:

— Митя! А что, если попробовать?

— Чего?

— Я говорю, что, если попробовать ремонт?

— Попробуй, Петя, — вспыхнул Жеребко — попробуй, дорогой. Все свои силы приложи, сделай все, что можно. Ты ведь знаешь, какая это машина!

Жеребко спрятал письмо под большой дикий камень и стал с винтовкой в стороне, а Красненков начал ремонт. Уже совсем стемнело, вода в реке прибыла и поднялась под машиной на три пальца. Ощупывая ладонями перебитую трубку, Красненков разорвал противогаз, сделал из него шланг и стал прикручивать проволокой. Вода все прибывала, и Красненков, лежа в холодной воде, стучал зубами, дрожал, инструменты валились из его непослушных пальцев, но он не прекращал работу.

Потом он высунул голову и сказал негромко:

— Не выйдет, Митя!

— Почему? — вздрогнул Жеребко.

— Нужна крепкая веревка, чтоб подвязать трубу карданного вала, а веревки у нас нет.

Жеребко подумал, потом наклонился к воде и шепнул:

— Хорошо, Петя, я пойду за веревкой.

— Куда? — не понял Красненков.

— В селение.

— Так там же немцы.

— Ну что ж. Авось добуду. Ты тут смотри. В случае чего, взрывай машину.

Жеребко исчез в темноте, а Красненков, вслушиваясь в ночные звуки, лежал в холодной воде и продолжал ремонт. Потом он подложил домкрат, снял изогнутые диски, взял огромный камень и стал выравнивать диски ударами камня. Ударит раз и остановится, слушает. Потом бьет второй раз, третий, четвертый. Так он выправил оба диска, надел их, снял домкрат, а Жеребко все еще не было.

Но вот в темноте послышалось фырканье лошади и раздался приглушенный голос:

— Это я, Петя!

У машины вырос Жеребко. Он сидел на немецком обозном коне. Конь был со шлеей и постромками.

— Снимай упряжь, Петя! Режь ее на веревку!

Пока Красненков резал упряжь и подвязывал трубу карданного вала, Жеребко рассказал ему, как он пробрался в селение, заметил немецкий обоз и под самым носом у отдыхающих в хате немцев увел коня.

Они провозились с машиной всю ночь, а перед рассветом Красненков завел мотор. Но двигаться они не решились, так как уже стало совсем светло.

— Знаешь что, — сказал Жеребко, — вот там, ниже, темнеет кустарник, веди машину туда, замаскируем ее и переждем день, а то нас схватят.

Красненков дал газ и переключил рычаг скоростей. Дребезжа, стуча, хлопая, машина тяжело двинулась вперед. Они проехали с полкилометра, укрыли машину в зарослях, наломали веток и замаскировали высокий кузов.

Уже совсем рассвело. Над горами светился розовый туман. Быстрые воды Уруха пенились на камнях. От реки тянуло холодом. Пожар в селении погас, только черный дым стелился в долине. По дороге одна за другой побежали немецкие машины, направляясь на юго-восток.

Красненков и Жеребко просидели в кустах целый день. Их томил голод, они вытряхнули из карманов хлебные крошки, разделили и съели, но от этого есть захотелось еще больше.

Перед вечером у реки показались четыре немецких мотоциклиста. Немцы ехали прямо к зарослям.

— Будут осматривать кусты, — прошептал Жеребко, — давай обстреляем их.

Гвардейцы подпустили немцев ближе и открыли стрельбу. Один из мотоциклистов свалился, трое бросились бежать. Когда они скрылись, Жеребко закричал:

— Петя, садись и давай полный газ!

Закрытая ветками машина поползла вперед, пересекла разбитую снарядами дорогу и пошла по широкой тропе вдоль реки.

За ночь Красненков шесть раз ремонтировал подбитую машину, а Жеребко два раза отстреливался от вражеских солдат, которые бродили у реки. Когда взошло солнце, гвардейцы увидели первых бойцов нашего боевого охранения.

В полдень они подъезжали к селению, где стоял их прославленный гвардейский полк. Товарищи окружили машину со всех сторон, бежали за ней по улице, гладили ее подбитые борта, качали головой, глядя на диски. Сам командир полка, заслуженный старый артиллерист, вышел навстречу машине, и когда с машины сошли покрытые грязью гвардейцы, командир прижал их обоих к своей груди и стал целовать.

Через две недели Дмитрий Жеребко и Петр Красненков были награждены орденами Ленина.

Стоя на четвереньках, человек пьет воду. Рядом с ним, подогнув передние ноги, пьет рыжий конь. Лицо человека почернело от пыли и пота, гимнастерка выцвела на солнце и стала почти белой. Рыжий конь покрыт клочьями пены. Приподняв голову, он устало фыркает, — капли воды звонко падают в реку.

Река узкая, мелкая — на дне видны покрытые бархатным мхом камни. Над рекой исполинские дубы, а вокруг горы, поросшие вековым лесом — ни троп, ни полян — бескрайняя зелень. Только у самых вершин светлеют белым и розовым каменные бока отвесных скал.

Я здороваюсь с человеком. Я узнаю его. За четырнадцать месяцев войны он прошел тяжкий путь — от плавней Прута до кавказских гор; четырежды раненный, он не покинул полк и все сражался с немцами.

— Жив? — радостно спрашиваю я.

— Жив, — улыбается человек, — тянем помаленьку.

Мы садимся на большой серый камень, курим махорку и спрашиваем друг друга о товарищах.

— Да, — говорит он, — дорожка… Вон куда отступила. Больше некуда. Не думал я, что от Ростова аж сюда дойдем…

Помолчав, он треплет гриву коня и неожиданно усмехается:

— Бабка еще надвое ворожила. Побачим. Немец уже шесть раз печатал и по радио передавал, что уничтожил нас, а мы ничего… Бомбили нас на каждом метре, танками душили — выдержали мы. А теперь поборемся…