Ю. ЦИРКУНОВ |Рига). Дождик. Пабло Неруда Это последние стихи Пабло Неруды… Среди них есть строки, написанные за несколько дней до смерти, в госпитале, в Сантьяго де Чили, где больной поэт умирал не только от тяжелой болезни — его добило, фашистская хунта, залившая кровью любимую родину Пабло. Сердце художника не вынесло позора Чили… Лауреат Ленинской премии мира, Нобелевской премии, всемирно известный художник, Пабло Неруда и в этих стихах остается поэтом жизни, верным принципам высокого гуманизма. Стихи П. Неруды переданы в СССР — строну, которую он любил всю свою жизнь, видным чилийским коммунистом Володей Тейтельбоймом. Мы публикуем сегодня некоторые из стихотворений последнего цикла Пабло Неруды в переводах Льва Осповата. Возвращаясь Я столько раз жил бок о бок со смертью, что потому и не умираю, не умею этого делать, чужие смерти меня караулят, а я ухожу со своей, с моей незавидной долей заблудившегося коня на одиноких пастбищах юга Южной Америки: дует железный ветер, гнутся деревья, с рождения им суждено целоваться с землей, с равниной; затем возникает снег, он сделан из тысячи сабель с нескончаемыми клинками. Я давно возвратился оттуда, куда приду, из четверга после дождика, я вернулся с моими колоколами, обосновался здесь, нашел себе луг, с горькой землей целуюсь, как согнутый куст. Ибо необходимо повиноваться зиме, позволить ветру подняться в тебе самом, и вот уже падает снег, сегодня сливается с завтра, ветер — с прошлым, надвигается стужа, под конец мы одни, наконец, замолчим. Спасибо. Посол Я жил в переулке, куда сбегались помочиться собаки и кошки со всего Сантьяго де Чили. Это было в 1925-м. Я запирался и наедине со стихами переносился в Сад Альбера Самена, к пышному Анри де Ренье, под голубые веера Малларме. Нет лучше средства против мочи множества окрестных собак, чем хитроумное стекло, девственно чистое — свет и небо: окно во Францию, в свежие парки, где непорочные статуи — это было в 1925-м — обменивались мраморными одеждами, мягкими от прикосновений долгих изысканнейших веков. В том переулке я был счастлив. Много позднее, годы спустя, став послом, я приехал в Сады. Все Я, может быть, и не я, может быть, не сумел, не состоялся, не видел света, не существую: что это значит? И в котором июне, в какой древесине я рос до сих пор, продолжаю рождаться! Или не рос, не рос, а умирал постепенно! Я вторил в дверях звучанию моря, колоколов. Я спрашивал о себе с восторгом (позднее — с тревогой], звенел бубенцом, журчал, как вода, с нежностью — и всегда опаздывал. Уже мое прошлое миновало, уже я не совпадал сам с собою, много раз потерял себя. И я бросился в первый попавшийся дом, к первой встречной, во все стороны — расспросить о себе, о тебе, обо всех: но где меня не было — не было никого, все пустовало, ибо попросту не было и сегодня, было завтра. Зачем стучать понапрасну в каждую дверь, за которой нас не окажется, потому что мы еще не пришли! Тогда-то мне и открылось, что я был точь-в-точь таким, как ты и как все на свете. Здесь Я поселился здесь, чтобы ведать, чтобы поведать о колоколах,— в море живут они, в море гудят они, в глубине. Приехали несколько аргентинцев Приехали несколько аргентинцев, кто из Жужуя, кто из Мендосы, один инженер, один врач и три девушки — три виноградинки. Мне сказать было нечего. Моим незнакомцам — тоже., Так мы и не поговорили, только дышали вместе резким воздухом Тихого океана, зеленым воздухом расплавленной пампы. Быть может, они увезли его в свои города, как привозят собаку из дальней страны или какие-то дивные крылья трепещущей птицы. Людмила Уварова
Переменная облачность |
