То есть огонь злорадно и насильственно съединяет противоположности — ввергает в брак воздух и землю, легкость и тяжесть, пустоту и частицу Сам он — ни тело, ни пустота, не есть ни вещество, ни идея, ум, но он живет умерщвлением самости всего: земли, воздуха — и когда они перестают быть самими собой, огонь становится огнем. В этом смысле: как всеобручитель, всесъединитель, — огонь так же социален, как вода, только в воде социальность — как потребность, нужда, внутренняя тяга капли к съединению с водоемом; а в огне горя, мы чуем насильственную власть, необходимость! что мы не хотим, а нас — гонит, и сил нет сопротивляться. Вода и огонь — два сапога пара по съединению всего, и недаром между собой они образуют игру противоположностей (как воздух и земля), и если бы надо было представить состав Эроса через стихии, то это огненная вода (напиток Тристана и Изольды), жидкий огонь, пламенный сок Недаром любовь — это пламень, «в крови горит огонь желанья» опять соединены влага (кровь) и огонь, а желанье и есть их съединенье Но недаром искра вспыхивает в закрытом помещении так в двигателе внутреннего сгорания смесь нефти и воздуха становится горючей от сжатия, спрессовыванья — до атома, точки, и тогда точка оборачивается искрой, вспыхивает огонь — такт воспламенения, и точка вдруг оказывается не корпускулой, волной, не атомом, а квантом, энергетическим импульсом, который выжигает все и создает в мире истинную полость, пустоту, вакуум — небытие и бичом расширяющегося небытия разгоняет облака и чадные дымы; их толпы в панике бегут, толкутся во все стороны и производят рабочий ход (в сердце — поршень): загоняют высунувшиеся было морды и щупальца тел по клеткам, унося откраденный пузырь воздуха

Итак, через огонь бытие, материя превращается в ничто — тем, что сжатое в атом предельно тяжелое вещество (т е. казалось бы, самый оплот, сгусток бытия и материи, в себя, домой ушедшее) само превращается в искру, т. е. чистую бестелесную силу, невещественную энергию. И вот уже небытие погоняет бытием в хвост и в гриву

Но уступая место, в страхе разбегаясь, разгромленные остатки бытия — возвращаются к себе домой. Разбегаясь, они выламывают двери темницы и из грудной клетки вырываются на чистый вольный воздух. «Но ты ли это, друг мой, душа моя?» — может спросить воздушный океан, принимая обожженные и угорелые, дымные и чадные клочья чистой души, вошедшей в тело. Таким образом, та двоица, что мы обнаружили в жизни души, воздуха в нас: такты вдоха-выдоха, различение «я» — «не я» — это не воздухом самим произведено, а лишь в воздухе отразилось, слышно, явно нам стало. В самом деле, зачем ровному, разлитому в мире благодушному воздуху — волноваться, стараться входить куда-то и для этого сжиматься, потом высовываться? — не присуще это ему, не к лицу. Значит, тогда он становится игрушкой в чьих-то руках, промежуточной средой, ареной, на которой какое-то действие, борьба разыгрывается, и где сам он страдает, но — безучастен.

20. XII.66. Итак, восходя по человеку снизу вверх, мы от воздуха уже перешли к огню. Что он и где он. Откуда мы о нем имеем идею? Живой — теплый. Мертвый не имеет своей температуры, а ту, что в космосе: в тропиках труп горячий, на севере — студеный. Земля, вода, воздух не самостоятельны, но от меры тепла-холода зависят: лед — вода — пар — одно и то же: значит, есть первопричина, что их и уравнивать и различать может

Но, очевидно, лишь вода имеет свою постоянную температуру: и в лютую зиму вода подо льдом, чтоб оставаться водой, имеет 4°. И тем еще подтверждается, что вода — образ жизни. Значит, наше постоянство — от ровного тепла в нас. Когда оно нарушено, я — не я: в жару и в бреду, в дрожи и ознобе я вышел из себя, или мир прорвал, мою меру, мою плотину — и готов забрать?.. Значит, наше «я», постоянство наше не только от формы фигуры и вида лица, по которым мы друг друга узнаем, — но каждый из нас держится как определенная планета, не рассыпающееся и не рассеивающееся вещество, но живое тело и существо, которое, блюдя свою меру и постоянство состава, втягивает в себя свободные частицы мира и выталкивает излишние — т. е. проходит по миру, пропуская его сквозь себя, — именно благодаря мере тепла, которое держит в определенном равновесии агрегатные состояния веществ в нас: землю, воду и воздух. Потому, когда мы больны, мы в жару — и слизь, как разогретая магма в вулкане, выбивается и заливает голову, застит свет, заливает легкие — нечем дышать. Когда в ознобе, бледнеем, застывает кровь, мы цепенеем, превращаемся в столп и пласт земли. Но это все от нарушения меры тепла-холода в нас происходит

Значит, если земля — это разные частицы, атомы (и как земля, частицы, прах, мы тяготеем или рассыпаться, или без конца нагромождаться); если вода — однородная капля (и как вода, мы стремимся слиться, потонуть в общем, исчезнуть как особь); если воздух — вообще неделимость, непрерывное пространство (и как душа мы не собой, но как отрасль мирового духа живы, и воздух все время отзывает нас назад из пленения); значит, если при том, что все стихии презрительны к нашему особенному существованию, мы все же не расползаемся и не нагромождаемся до человека-горы, не сливаемся и не улетучиваемся, но пребываем как вот эта определенная форма, фигура, рост и узнаемся на личность и имеем образ, — что-то в нас должно быть, что пронзает все стихии, и связует не как внешняя форма, но внутренняя скрепа, заданность, идеал и образец, организация, руководство которой все стихии принимают, чтобы продолжать оставаться в человеке самими собой и не пожрать друг друга в анархии и не самоуничтожиться. То есть то, что человек есть не хаос, а космос (т. е. строй, порядок), дается тем, что в человеке есть всепроницающий огонь, который внутри нас мы знаем как ровное тепло, что спаивает нас воедино, а вне нас знаем как свет. Но нельзя играть с огнем, и мы живы, только пока в нас мера огня: поддерживается священный огонь ровным пламенем — иначе воспламеняемся и испепеляемся. Значит, жизнь наша, наше «я», постоянство нашей особи есть мера огня. Потому, если земля — атом, частица; вода — капля, шар; воздух — необъятность, бесконечность, — то огонь — мера, квант. Другими стихиями я наполнен, огнем я — сам (с усам). Огнем я — импульс, средоточие, источник жизни, центр движения, куда хочу, туда и пойду и сделаю

Огнем я стянут в кулак: сгущенное в точку вещество мира стало искрой, как в двигателе внутреннего сгорания (а человек именно и жив внутренним сгоранием и есть таковой двигатель: сжатое до отказа бытие и вещество ушло через искру в небытие и пустоту, зато энергию развило). Огнем я — воля и самодвигатель и перпе-туум мобиле. Пушкин недаром для человека-поэта приводит образ огня на алтаре и жертвенного треножника («Поэту»). Человек здесь так же горит мерами, — как и космос Гераклита

Но как огонь во мне выступает, где виден. Мера огня есть квант, вспышка, язык пламени. Но ведь каждый человек есть оболочка языка пламени, на него нанизан, взвивается огнем, и глаз — искра, уже над языком пламени. Ведь и вертикальная походка откуда? Земля дает вертикаль вниз, действующую как сплющиванье, вода — растеканье по горизонтали, воздух — истаивание во все стороны, в объем пространства. Но язык пламени есть живая вертикаль, и вся фигура человека и по виду сродни с языком пламени: внизу узок, в середине утолщение, туловище, кверху сужение. Человек снизу кверху взвивается огнем1 — и глаз есть уже искра, что от языка пламени отрывается, взлетает вверх и в мир улетает: глазом мы сообщаемся уже не с веществом, а с мировым светом И роль огня: привести землю, воду, воздух — к свету, а наше тело — к глазу и уму. Глаз — искра: узенькие ворота, с пуговку, а весь мир и все величины сквозь них проходят: и небо, и насекомое. Искры — из глаз. Также и искра — точка, а от нее взрыв и исчезновение Хиросимы. Для света, как и для ума, не имеют значения величины, но идеи (виды) вещей и всего. И как идея в уме, вселенная равна слезинке младенца