Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

И все же главное в том, что в виде утешения предлагается светскому человеку. Ему предлагается жизнь без утешения — или разрыв со светскостью. А почему он согласится на такое зауженное меню? Его кто-то заставит? У него из мозга ментальными инструментами изымут все другие альтернативы? И кто же хочет стать ментальным хирургом? Великий Инквизитор?

Вот реальная повестка дня, содержащая реальные метафизические проблемы, актуальные для современного человечества. Пиама Павловна Гайденко знает об этих проблемах лучше многих. Она занималась экзистенциалистами, которые детальнее, чем кто угодно еще, описали, что такое «смертная болезнь». Вот бы послушать доклад Пиамы Павловны на тему «Смертная болезнь и современное человечество»!

Ну, ответила Пиама Павловна для себя самой на этот вызов в рамках варианта № 1… Или № 2? В любом случае она, как мыслитель, понимает, что этот ответ не удовлетворит ни все человечество, ни даже всех ее сограждан.

А иначе какой Камю? Какой Сартр? Да и с Кьеркегором и Хайдеггером все очень непросто. А ведь сколько с тех пор воды утекло! Но Пиама Павловна хочет обсуждать хилиастические корни скверны, именуемой «большевизм». А также сходных скверн (терроризм, экстремизм и так далее).

Есть такие корни у большевизма?

Наверное… В народных массах Российской империи к началу XX века накопился огромный потенциал хилиастических ожиданий. Не подключи его к своему проекту большевики, они потерпели бы сокрушительное фиаско. Согласившись с этим, я сразу же вынужден оговорить, что использование большевиками народной хилиастической энергетики и наличие у большевизма собственных хилиастических метафизических корней — это не одно и то же. Если Татьяна Ларина решила, что Евгений Онегин — это лорд Байрон (или тотемный Медведь), то это не значит, что Евгений Онегин пишет «Чайльд-Гарольда» или кидается в Миссалонги на помощь восставшим грекам. Не значит это и того, что у него особо обильный волосяной покров, напоминающий медвежью шкуру.

Евгений Онегин или использует ожидания Татьяны Лариной и поступает по-донжуански. Или же не использует. Но он никак не несет ответственности за эти ожидания. Пушкинский Онегин ожиданий Татьяны Лариной не использовал. Большевики ожидания своей Татьяны Лариной использовали на 200 %. Политика — это управление общественной энергией, так ведь? Как ей управлять без архетипов, без образов, без всего того, на что только и откликается такая энергия (она же — «чаяния»)? Не берусь даже определять, было ли такое использование строго манипулятивным. Я так убежден, что нет. Но не в этом главное.

Ясно, что классический большевизм — это родное дитя западного проекта «Модерн». Отсюда — тяга к развитию, сравнение себя с якобинцами и многое другое. Говорить о хилиастических корнях такого большевизма нельзя ни при проведении научного исследования, ни даже при мало-мальски, по-инквизиторски честном ведении идеологической войны. Есть еще и метафизический большевизм.

Экзистенциалистами я занимался несравненно меньше, чем Пиама Павловна (доведя тем не менее свои занятия до способности практического осуществления экзистенциального психоанализа). А вот метафизическим большевизмом я занимался больше, чем Пиама Павловна и кто угодно еще. И со всей ответственностью заявляю, что если у такого метафизического большевизма и существует разветвленная корневая метафизическая система, то эта система ну уж никак не может быть сведена к хилиазму. А кто ее сводит к хилиазму, «покупаются» на очень внешнюю параллель. Этот самый рай на земле.

Но поскольку Пиама Павловна из всех метафизических корней большевизма хочет рассматривать именно хилиастический корешочек, я буду обсуждать именно то, что находится в эпицентре ее внимания. Я буду вчитываться в ее утверждения, надеясь, что это выведет меня на искомое — на актуальную (и именно актуальную) метафизику того самого развития, которому посвящено мое исследование.

Пиама Павловна начинает с утверждения о том, что у хилиазма — иудейские мессианские корни. При этом она настаивает: «Ветхозаветная традиция подчеркивает именно катастрофический аспект спасения. Чтобы перейти от нынешнего состояния мира к другому, необходимо разрушение всего того, что было создано в истории, нужно до основания снести с лица земли все здание старого миропорядка».

Я вынужден обратиться к Пиаме Павловне с вопросом: сделала ли Пиама Павловна некое выдающееся гуманитарное открытие и доказала (где и каким образом?), что ветхозаветная традиция в большей степени, чем другие, подчеркивает именно катастрофический аспект спасения? Или же это произвольная формулировка, не претендующая на доказательность? Но тогда это не идеологическая борьба даже, а заход по принципу: «Поскольку, как известно, дважды два равно пяти, то…»

Разберемся с одним из наиболее известных ветхозаветных катастрофизмов. Он называется Всемирный потоп. Может ли наличие этого катастрофизма говорить о том, что именно ветхозаветная традиция тяготеет особым образом к «катастрофике»? А что, миф о потопе не является кросскультурным? Пиама Павловна нашла способ доказать, что этот миф уникален? Что его нет в религии древних шумеров или ацтеков? Она может доказать, что греческие боги вели себя с обидевшими их племенами более гуманно, нежели Бог евреев? Она построила доказательную шкалу катастрофики, шкалу мягкости и жесткости богов разных религий? Она провела нормировку этой шкалы временным фактором? А вот у евреев есть, как мы знаем, конкурент по части монополии во всем, что касается жестокости и склонности к катастрофике. Это ислам.

И что, мы на краю бездны будем обмениваться упреками по поводу того, чья традиция катастрофичнее, отдавая себе отчет в том, что иудейский катастрофизм, ничем не отличающийся от других, — это неизымаемая часть той традиции, в рамках которой Пиама Павловна выступает с докладом? Рождественские Чтения как-никак…

Ну, так все же кто-то считает, что альфа и омега катастрофики — Всемирный потоп — не является кросскультурным мифом? Так, значит, краеугольный миф кросскультурен, а породившая его ветхозаветная традиция уникально катастрофична?

Гдe больше катастрофики — у Иоанна Богослова или у пророка Исайи? Что такое эсхатология без катастрофики? Что такое наша религиозная традиция без эсхатологии? И на кого рассчитан такой заход? На аудиторию, состоящую из тех или иных модификаций «4Д-дженерейшн»?

Итак, согласно Пиаме Павловне, корни хилиазма — мессианско-иудаистические. А «ветхозаветная традиция» подчеркивает именно катастрофический аспект спасения, то есть призывает «до основания снести с земли все здание старого миропорядка».

Несколько ниже говорится о том, что для всех хилиастических движений характерно болезненно-острое (всегда хотел знать, чем болезненно-острое отличается от острого) переживание царящих в мире зла и страдания. Понятно, почему надо говорить «болезненное». Потому что просто сказать, что характерно острое или чрезвычайно острое переживание царящих в мире зла и страдания, недостаточно. Скажешь так — и люди подумают! «А чем плохо-то? Как иначе это переживать?» А вот если скажешь «болезненное» — это другое дело.

Дальше Пиама Павловна говорит о «всепоглощающей страсти разрушения, которая отличает революционеров всех мастей — приверженцев как утопий социоцентрических и атеистических, так и утопий метафизически-религиозных».

Страсти разрушения чего? Часто приходится слышать обывательское: «Как же! Разрушим до основанья, а затем…» На это ерничанье можно лишь возразить, что в тексте Интернационала сказано о разрушении мира насилья. И тот, кому это не нравится, должен твердо сказать, что ему НРАВИТСЯ мир насилья. Нравится также, чтобы паразиты всегда владели землей. Не «никогда», а всегда. Что надо делать с миром насилья, если он совсем распоясался? Пасовать перед ним?

И о чем вообще речь? О том, что у хилиазма — еврейско-мессианские корни, хилиазм этот является источником революционных гадостей… Ну, и… И обнаружен, наконец, общий корень всех скверн. Пресловутое «Что со слонами сделали?» — отдыхает.

64
{"b":"284311","o":1}