Так значит, речь идет просто о мере? А кто взвесил степень идеальности, совместимую с жизнью? И почему нельзя стремиться к тому, чтобы эта степень возрастала? Развитие-то что должно обеспечивать? Именно возрастание степени идеальности, повышение качества идеальности, а иначе это и не развитие вовсе. По крайней мере, не восхождение.

Рай на земле проблематичен, не спорю. Но с чем борются наши антихилиасты? Не в том ли дело, что рай на земле для немногих им нравится? А рай для всех — нет?

Что их устраивает рай на земле, если он «пивной», «мебельный», «джинсовый» и так далее? (Рекламу-то, идеологизированную насквозь, почитайте). И не нужен, если речь идет об Отечестве как «весне человечества» (Маяковский), то есть об Идеальном?

Мне скажут, что сама Пиама Павловна, да и весь ее круг, не в восторге от «пивных», «мебельных» и прочих «раев». Ну, не знаю… Может, это так, а может, нет. «Фифти-фифти». Но то, что наша философская и иная гуманитарно-политическая интеллигенция, прочно связанная с коммунистической системой и исступленно ставшая ее разрушать, оказалась (вопреки своим доперестроечным жизненным манифестациям) очень падкой до материального и вполне готовой развращать этим материальным народ, дабы он не вернулся в лоно «ужасного коммунистического хилиазма», это точно.

И неужели круг этот (а он ведь существует) так никогда и не даст обществу внятный ответ на прямо поставленный вопрос: всякий ли хилиазм ему не люб? И кто все-таки более люб-то? Прежние красные хилиасты с их пафосом аскетизма, подвижничества или нынешняя мамона без берегов? Ответ, по-моему, очевиден. Иначе не выкорчевыванием хилиазма занимались бы (настойчиво подчеркивая, что речь идет о красном хилиазме), а чем-то другим.

Все становится по-настоящему ясным, когда оказывается, что нет хилиазма вообще, а есть два хилиазма. И что круг, который я обсуждаю, на деле поддерживал и поддерживает один хилиазм в его борьбе с другим.

Давайте всмотримся в то, что имеем. И спросим себя: разве грубейший рай для избранных — с «Бентли» и элитными унитазами — не воплощен теми, для кого был так отвратителен тот, в массах страждущих и униженных взращенный, иной хилиазм, в котором заявлялись, а в чем-то даже реализовывались и принцип равенства, и принцип «не хлебом единым»? Это что, были не христианские принципы? Ах да, забыл… Эти принципы утверждались с помощью насилия… А христианство как себя утверждало? Да и вообще — есть, увы, трагически нерешенная проблема соотношения развития и насилия.

Тянуть человечество наверх или толкать его вниз? Вот основной вопрос. И из него следуют все остальные. Например, если вниз оно, человечество это, может двигаться безнасильственно (демократически, как это теперь называется), то безнасильственность легитимирует нисходящий характер движения? А если в силу определенных исторических причин тянуть наверх можно только насильственно (авторитарно то бишь), то что? То тянуть наверх не надо?

Я ничего в данном случае не утверждаю. Я вопросы задаю. И, согласитесь, в нынешней нашей ситуации вопросы эти не лишены актуальности.

Голодный человек не должен мечтать о том, что булки вырастут на деревьях. Это грубо и недостойно. А рассуждать, причмокивая, в полуголодной стране о бутылках вина по тридцать тысяч евро — это нормально? Заостряю вопрос до предела: не означает ли запрет на построение рая на земле карт-бланш на построение ада на земле? Причем с опорой на весьма тяготеющую к подобному аду прорву?

И то ведь: если НАД жизнью нет судьи, то ПОД жизнью обнажается Бездна. Нет судьи НАД Эго? Сразу появляется Оно, Тень, Тьма… Царица Смерти… Снежная королева, тварь хищная…

И что же? Это метафизическое «ПОД» надо поселить в христианстве?

Рассмотрим христианство как институт (то есть форму) и как идею (то есть содержание). Идея христианства в том, чтобы противопоставить Смерти, духу мертвому дух живой.

Предположим, что в институт, который сформировался ради воплощения идеи такого противопоставления, поселяют это самое «ПОД», то есть идею смерти, идею мертвого духа.

С чем мы тогда имеем дело? С формой, которая воюет с собственным содержанием. То есть с превращенной формой.

А что такое перестройка? Разрыв формы и содержания, внедрение в форму, оторванную от своего содержания, некоего Антисодержания, организация войны формы, наделенной Антисодержанием, с тем содержанием, от которого форма отчуждена.

Почему бы творцам «перестройки–2» не превратить в вышеуказанном смысле уже не коммунистическую, как в ходе «перестройки–1», а христианскую форму? А как иначе осуществить «перестройку–2»?

Перестройка–1, перестройка–2… перестройка—n, перестройка—… Куда движется ряд перестроек? К чему он, говоря математическим языком, сходится?

Превратили одну форму, другую, третью… Когда превратили все формы — что получили? Тьму, враждебную духу Формы, Творению то есть… Она и есть благое высшее начало гностиков, противостоящее злому еврейскому демиургу и жизни как его никчемному порождению.

Христианство минус «X». Чему равен «X»? Справедливости, состраданию, милости, суду, преображению, развитию, истории. Но ведь мало сказать «минус это». Надо еще сказать «плюс нечто другое». Минус «X» плюс «Y». Что такое «Y»? Танатос… Минус — зачем нужно? Чтобы кайфу жизни ничто не препятствовало. Устранили препятствие — получили смерть. Технология перестройки, она же «побуждение к превращению форм», она же Танатос, она же… Она же Тьма.

В самом деле, освободились от христианства ради не искаженной страданием светлой гармонии — Аполлона. Устранили все препятствия на пути к Аполлону! Убрали Разум (Сократа)! А получили-то Тьму (Диониса). «Минус препятствие» равно осуществлению того, что антагонистично заявленной цели. Минус «слеза ребенка» это — по факту — растерзанные в сериях этнических конфликтов дети. От Ферганы и Сумгаита — к Цхинвалу. Перестройка, что за твоими покровами?..

Перестройка коммунизма, перестройка христианства, перестройка античного гуманизма… Куда несешься ты, советско-антисоветская Прорва? КТО твой метафизический кучер?

Дают ли адресации к Платону и Плотину основания для таких реконструкций? Убежден, что да. Я люблю и Платона, и Плотина. Платона же — особенно. И ничуть не меньше, чем Блаженного Августина. Анализирую же я не «козни греков как таковых», а логику превращения «греков» в антибольшевистскую дубину. Логику Ницше и ВСЕХ, кто решит пройти подобным путем. Это я анализирую. И — макросоциальный контекст. Что же касается Платона и Плотина как таковых…

Платон — гений, открывший человечеству невиданные духовные высоты. Но для Платона любое Новое — это метафизический (и политический) бунт. Не высшая позитивная инстанция в творческом порыве нечто улучшает и развивает. Нет, отпадает человечество от Золотого века, портится все на свете: земной мир, космос в целом. Неизменными остаются некие интеллектуальные сущности — эйдосы. Да, есть нечто, изливающее на мир порции блага. Но мир эти порции может лишь проедать и, прощая, ухудшать. Чем грубее мир, тем меньше изливаемого блага ему достается. И тем ниже качество этого блага. А также тем быстрей оно проедается. Задача — проедать поэкономнее. И — сдерживать, сдерживать ухудшение мира. Потому что улучшение невозможно. Время лишь ухудшает мир.

Фактически говорится: «Так научимся же тому, чтобы замедлять это ухудшение, поелику возможно. Открыватели Нового? Новое — это хорошо забытое Старое. Новое — это ухудшенное Старое. Улучшить мир с помощью Нового нельзя. А вот ухудшить не только можно, но и… Нельзя не ухудшать мир новизной! Она на то и новизна, чтобы его ухудшать. Если хотим, чтобы мир ухудшался помедленнее, его нужно надежно оградить от Нового. И — от Времени, этого безжалостного, неумолимого ухудшителя».

Конечно же, у каждого свой Платон. Но если Платона надо использовать инструментально — для борьбы с большевизмом и его предтечами, — то веер толкований великой философии Платона резко сворачивается. И остается некая, вполне небезопасная назидательность: «Люди, бойтесь исторических бурь! Я их пережил и осознал, что дело это исключительно скверное и бессмысленное».