Во-первых, о. Сергей Булгаков — отнюдь не канонический религиозный авторитет.

Во-вторых, он по-разному высказывался по поводу апокатастасиса. И приведение именно этого его высказывания весьма индикативно в плане выявления позиций А. Кураева.

Специфическим образом сославшись на С.Булгакова, Кураев сам начинает заниматься адографией. Определяя ад как место, обладающее следующими свойствами: «Невозможно ничего изменить. Человек поставил себя вне Бога. С Богом он жить не научился. Он не научился той радости, которую Бог хотел нам дать. Бог человеку хочет и может дать только одно — Самого Себя. Если человек не испытал этой духовной жажды и этой радости прикосновения к Богу при жизни, не научился этому радоваться здесь, ему это не будет в радость и там».

Опять речь идет о содержании адских мучений («место, в котором невозможно ничего изменить»), а не об их длительности. Вы живете в доме, в котором ничего нельзя изменить. Но дом-то этот когда-нибудь рухнет или нет? И в этом кураевском высказывании точки над «i» не расставлены. То есть, конечно же, из сказанного следует, что дом никогда не рухнет. Ибо смысла нет его рушить. Если его обитатель лишен способности любить, духовной жажды и прочего и если ои, не обретя эту способность при жизни, не может обрести ее впоследствии, то зачем рушить дом, в котором он обитает сообразно отсутствию этой способности?

Но я опять обращаю внимание на то, что Кураев выстраивает некую систему, избегая всяческой прямолинейности и однозначности. И чем больше знакомишься с тем, как он ее выстраивает, тем сильнее ощущаешь, что за этим избеганием стоит желание создать гибкие и эффективные средства разгрома концепции апокатастасиса. То, что в народе называется «мягко стелет, но жестко спать».

Кураев далее приводит бытовой пример, делающий его позицию несколько (но именно несколько!) более определенной: «Представьте, что вас приговорили бы к жуткой казни — заперли бы на месяц в консерватории. Если у вас перед этим воспитан музыкальный вкус, вы будете даже очень рады, что в течение месяца у вас будет возможность слушать замечательных мастеров. Но если вы воспитаны только на хард-роке, то вас ждет очень тяжелый месяц. Потому что это не тот хлеб, которым вы кормили свою душу. А беда в том, что любое другое, остальная «чернуха» — она исчезнет, растворится, будет сожжена, и останется только Бог. И Бог говорит — вот Я, прими Меня, разреши Мне быть в тебе. А мы говорим — ну в этом нам радости мало, нам бы другую радость, нам бы кто поллитра дал бы…»

Согласитесь, яркий, сочный образ. Согласно этому образу, Бог в итоге (после Конца Света то есть) создает мир без зла (без пол-литры, хард-рока, «чернухи» и прочего). И тогда адом становится для тех, кто хочет только зла, отсутствие оного. А также неспособность соединиться с предлагаемым Богом окончательным метафизическим благом (консерваторией, по Кураеву).

Но этот образ справедлив только для тех, кто АБСОЛЮТНО лишен мук совести, раскаяния, способности к любви. Между тем вначале говорилось, что именно из этих мук состоит ад у православных.

А значит, речь у Кураева идет о двух качественно разных адах! Том, который уготован многим до Конца Света, и том, который уготован немногим после Конца Света. Что ж, пусть так. Это возможно. Но если первый ад основан только на муках совести, то в нем будущие обитатели второго ада мучиться не могут. Потому что будущие обитатели ада — это те, кого будет терзать вечная консерватория. Она и только она. Терзать их будет отсутствие привычной среды обитания с вожделенными формами зла (хард-роком, пол-литрой). Для того, чтобы они могли так терзаться абсолютной консерваторией, они должны быть абсолютно несовместимы со всем, что исходит из консерватории, и даже антагонистичны исходящему. А значит, у них не должно быть никаких каналов связи с Богом. Каналами же являются раскаяние, любовь и так далее.

Что именно вытекает из этой концепции — понятно. Наличие сущностей, вообще неподвластных божественной любви. Идея теодицеи тут доводится до предельного радикализма.

Свобода этих сущностей оказывается важнее любви. И сильнее ее.

А как иначе? В противном случае пришлось бы признать, что глухота этих сущностей по отношению к божественной музыке посильнее самой музыки.

Но тогда сразу же возникает вопрос о генезисе этого «посильнее».

Впрочем, та же проблема возникает и со свободой. Бог говорит этим глухим сущностям: «Вот моя любовь (музыка), но вы можете обернуться в итоге и к другому. Насильно мил не будешь». То, что насильно мил не будешь, понятно. Но сущностям-то после Второго пришествия, если верить Кураеву, уже, кроме Бога, обернуться не к кому. Нет уже для них свободы обернуться к другому, ибо другого нет. А. Кураев в своих рассуждениях — о хард-роке и пол-литре и прочем разном — говорит это с полной определенностью.

А значит, дело не в том, что указанные сущности после Второго пришествия НЕ ХОТЯТ обернуться к Богу, предпочитая ему нечто другое в силу наличия свободы воли. Дело в том, что они уже НЕ МОГУТ обернуться к Богу. Что значит НЕ МОГУТ? Это значит, что они лишены СПОСОБНОСТИ это сделать. Не ЖЕЛАНИЯ, а СПОСОБНОСТИ.

Такая метафизическая модель порождает ряд вопросов. Никоим образом не хочу сказать, что какая-либо другая модель не порождает других вопросов. Я просто хочу указать на те вопросы, которые порождает эта модель.

Начнем с того, что деление людей (да и сущностей вообще) не по их желанию (свободному влечению к добру и злу), а по их способностям, которые у одних есть, а у других не задавлены, а полностью отсутствуют, — это свойство одной метафизической системы. Гностической. В ней люди изначально делятся на тех, кто обладает определенными высшими («консерваторскими») способностями (пневматики). И тех, кто обладает только способностью наслаждаться хард-роком и пол-литрой (гилики).

Я понимаю, что в данном случае нечто неявным образом сходное формируется лишь после Второго пришествия, а не существует изначально. Но я понимаю также и то, что формируется-то нечто сходное! И даже очень сходное.

Читатель вправе указать мне на то, что мои рассуждения не менее обтекаемы, чем рассуждения Кураева и ничуть не более однозначны. И что если я хочу не утонуть в этих рассуждениях и добиться определенного метафизического, а уж тем более, политического результата, то мне нужно рискнуть. И не уподобляться Кураеву в изысканности, гибкости и недосказанности, а резать правду-матку. Или вообще помалкивать.

Понимая, что читатель прав, я рискну. Окажусь подударным. Возможно, неверно понятым. Но рискну. И без обиняков заявлю о том, что является квинтэссенцией моей мысли, блуждающей, как и любая другая мысль человеческая, в весьма всегда запутанных метафизических лабиринтах.

Вот в чем эта подударная квинтэссенция.

1) Если после Второго пришествия возникает нечто, окончательно недоступное Богу («антиконсерваторское»), если это недоступное является недоступным не в силу свободы воли, а по другим причинам (свободы воли нет, ибо испытание завершено, уклоняться не к чему и так далее), то речь идет о ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ недоступности Богу некой территории. Фундаментально недоступная Богу территория, возникающая в конце метаистории, очень напоминает Предвечную Тьму. Мне возразят: «Вам напоминает, а нам нет». Так я же не зря согласился резать правду-матку, то есть говорить только о том, что это МНЕ напоминает, и ни о чем больше. Может быть, это не только мне напоминает вышеназванное. И тогда будет с кем «перестукиваться». Может быть, кто-то просто поверит моей интуиции. Но если я буду деликатнее и уклончивее, то мысль вообще уйдет в песок и непонятно будет, ради чего я весь этот разговор затеял.

2) Фундаментально недоступное Богу и его «консерваторским» окончательным упражнениям — чье оно? Кто царь в этом втором царстве при том, что оно абсолютно темное? Почему наличие подобной экстерриториальности надо считать победой Бога, а не победой его антагониста, который, если верить Мильтону (не худший, между прочим, авторитет), только этой экстерриториальности и добивался: