Маккейди взял со стола банкноты и протянул ей. Джессалин молча, но решительно покачала головой.

– Возьмите эти деньги, мисс Летти. Ведь если вы не возьмете, мне придется переговорить с моим слишком правильным кузеном. Вряд ли ему понравится новость, что его невеста находится в столь стесненных обстоятельствах, что вынуждена скакать на лошади в воксхолльской ротонде в расшитом блестками трико.

– Ты не посмеешь сказать Кларенсу. Это низко и подло.

– Для человека, уже падшего так низко, как я, подлостью больше, подлостью меньше – особого значения не имеет. – Он взял ее за руку и вложил хрустящие бумажки в горячую ладонь. – Возьми эти деньги.

Джессалин разжала кулак, и банкноты медленно спланировали на пол.

– Если желаешь причинять мне боль, можешь сказать Кларенсу все, что угодно. Но этих денег я не возьму. Я бы не взяла у тебя денег, даже если бы была твоей любовницей. Мило-орд.

Маккейди выпустил ее кисть и сухо кивнул.

– Дункан проводит тебя домой в экипаже. Дункан появился в ту же минуту. На красивом лице застыло привычное мрачное выражение.

– Экипаж уже ждет, мисс. Хлыщи, которые приставали к вам, все еще торчат на улице. Этим бездельникам больше заняться нечем, кроме как… – Заметив выражение лица Маккейди, Дункан осекся. – И нечего бросать на меня такие убийственные взгляды, сэр. Убийство – это вам не долговая тюрьма, так и до виселицы недалеко. И не волнуйтесь, я доставлю мисс домой в целости и сохранности.

Маккейди наконец разжал стиснутые кулаки. Желание избить кого-нибудь, все равно кого, постепенно проходило. С Дунканом Джессалин будет в полной безопасности. Ему очень не хотелось отпускать ее, но каждый изгиб ее тела, казалось, кричал о том, что ей хочется как можно скорее оказаться подальше от него.

Проводив взглядом ее напряженную спину, Маккейди подошел к окну. Джессалин остановилась у дверцы экипажа, и профиль к окну, и ждала, пока извозчик опустит ступеньки. В тумане ее лицо казалось матово-бледным, и лишь непослушная прядь волос горела на щеке, как солнечный луч.

Маккейди судорожно вцепился в портьеру, словно бо* ялся упасть. Он так сильно хотел эту девушку, что даже дышал с трудом.

Наконец извозчик захлопнул дверцу, и экипаж тронулся. Желтый туман тотчас же поглотил его, а вскоре затих п стук колес по мостовой. Джессалин уехала.

Стиснув кулаки, Маккейди запрокинул голову, так что жилы на его шее вздулись, как канаты, и во весь голос крикнул:

– Джессалин!

От сильного удара кулака стекло со звоном разлетелось. Но Маккейди не заметил этого, как не замечал и крови, капавшей из порезанной руки. Она ушла, оставив после себя ничем не восполнимую пустоту. Сердце паровым молотом гулко стучало в груди.

Он хотел ее, хотел ее, хотел.

В богато обставленной гостиной Алоизия Гамильтона на брюссельском ковре горкой громоздились двести замшевых мешочков.

– Неплохое зрелище, правда? – поинтересовался торговец зерном. Взвесив на крупной ладони один из мешочков, он бросил его на пол. Падая, тот издал мелодичный звон. – Двадцать тысяч фунтов чистым золотом. Вы ведь не станете их пересчитывать, верно? – И он раскатисто захохотал, хотя сидевший рядом человек даже не улыбнулся.

– Вы уверены, что не хотите вместо всего этого простой вексель? – Алоизий считал себя обязанным задать такой вопрос, хотя ему очень не хотелось этого делать. Превращение двадцати тысяч фунтов в золотые соверены смутило даже его ко всему привычную торгашескую натуру. Весь прошлый вечер он, запыхавшись, бегал по знакомым ростовщикам, ежесекундно опасаясь, что из этой сомнительной сделки извлекут прибыль одни только лондонские воры. И теперь ему была нестерпима даже сама мысль о том, что все эти хлопоты могут оказаться напрасными.

Однако сидевший перед ним аристократ, казалось, ни в малейшей степени не оценил усилий Алоизия Гамильтона.

Во взгляде, обращенном на кучу замшевых мешочков, застыло высокомерное презрение.

– Итак, продолжим наши переговоры, – наконец произнес он.

Алоизий пригласил гостя в дальний конец комнаты, где у изящного стола орехового дерева стояли два кресла. На языке торговца давно вертелся вопрос, почему его титулованный гость хромает, но, видя, что тот пребывает в более чем мрачном настроении, он решил отложить расспросы до другого случая. После того как оба удобно расположились в креслах, Алоизий достал документ, скрепленный ленточкой и испещренный множеством печатей.

– Все, что от вас требуется, милорд, – поставить подпись на последней странице, сразу под моей.

Немного поколебавшись, граф потянулся за увесистым документом.

– Если вы не возражаете, я хотел бы еще раз перечитать.

– Конечно, конечно. Читайте сколько угодно. Это ваше право.

На несколько минут в комнате воцарилась абсолютная тишина. Алоизий, поигрывая золотыми брелоками на цепочке от часов, подкручивал усы. Зря жена настаивает, чтобы он их сбрил, – говорит, что усы в этом сезоне вышли из моды. Алоизий Гамильтон скорее вошел бы в Английский банк с голой задницей, чем с голой верхней губой. Тем более, что он никогда не гнался за модой. Торговля была у него в крови: все, что ему требовалось – вещи либо положение в обществе, он просто покупал.

Гамильтон в который раз украдкой взглянул на графа. Над жестким воротничком модного бархатного плаща поблескивала золотая серьга. Ну прямо как у уличного цыгана, и все же это никак не унижало чувствовавшуюся в нем породу. Верно, подумал Алоизий, такое впитывается с молоком матери – как одеваться, как себя держать, как думать. Возможно, этот граф и впрямь паршивая овца, как о нем болтают, зато у него есть чувство чести, о которой сам Алоизий имел весьма приблизительное понятие. Это не дано понять простому торговцу, пусть даже очень богатому. В голове Гамильтона просто не укладывалось, как можно заплатить двадцать тысяч фунтов, проигранных бестолковым братцем, вовремя догадавшимся покончить с собой.

Честь. Странное понятие. Почему-то было принято годами не платить портному или мяснику, а вот карточные долги считались долгами чести, и их следовало оплатить в первую очередь. И неважно, что его отец умер от вульгарного пьянства, а брат покончил с собой, – все их долги новый граф принимал на себя. Все-таки загадочное творение природы – английский джентльмен.

– Надеюсь, все в порядке? – спросил Алоизий, после того как Сирхэй закончил перечитывать документ.

Маккейди молча потянулся за пером, и Гамильтон обратил внимание на покрасневшую от крови повязку на его правой руке.

– Я вижу, вы попали в потасовку?

– С самим собой, – невозмутимо отозвался граф. – Не следует так небрежно к этому относиться. Мой брат скончался от заражения крови только потому, что… – Взглянув на породистое, высокомерное лицо своего гостя, Алоизий осекся. Этому аристократу была в высшей степени безразлична судьба сына бедного углекопа.

Утопив щеки в жестких складках накрахмаленного воротника, торговец молча смотрел, как изящная рука с тонкими пальцами окунает перо в чернильницу. Но вот перо в последний раз скрипнуло по бумаге, и он с трудом сдержал вздох удовлетворения.

Рука Маккейди чуть заметно дрогнула, когда он клал перо на место. Он поднял на Алоизия почти чёрные, полные печали глаза. Впрочем, тот так и не успел рассмотреть их выражение, потому что они почти сразу же оказались прикрытыми тяжелыми веками.

Алоизий кивком показал на горку мешочков.

– Это все для уплаты долга вашего брата, да?

– Деньги, которые легко даются, так же легко и тратятся, – сухо усмехнулся граф.

– А вы так ничего не надумали по поводу моего второго предложения? Я бы с удовольствием выкупил вашу железнодорожную компанию.

Граф лишь слегка приподнял бровь.

– Вы только что купили мое тело и душу. Разве этого недостаточно?

Гамильтон не случайно стал одним из богатейших людей Англии, в излишней робости его никак нельзя было упрек-путь. Пусть перед ним хоть трижды пэр.