В его низком голосе зазвучали бархатистые обертона.

– Ну почему же, Джессалин? Ведь это может быть так приятно.

Глубоко вздохнув, чтобы сглотнуть комок, застрявший в горле, Джессалин сказала:

– Я уже не наивная девочка. И на меня не так легко произвести впечатление. Так, например, вы, граф Сирхэй, меня совершенно не впечатляете.

– Я потрясен. Унижен. Раздавлен. – С этими словами Маккейди встал с кресла и начал приближаться к ней, пока не уперся в теплые острые коленки. – Ведь я до сих пор испытываю слабость… – Его палец нежно поглаживал ее губы. – …Слабость к длинноногим рыжеволосым девочкам. – Губы Джессалин приоткрылись и стали мягкими и податливыми. Казалось, она боялась даже дышать, чтобы не нарушить волшебство момента. Горячее дыхание Трелони обжигало губы, ее веки слегка затрепетали.

Маккейди снял перышко, прилипшее к корсажу омерзительного грязно-коричневого платья. И тотчас же заметил еще одно – оно застряло за лентой уродливой черной шляпки.

Щекоча перышками губы Джессалин, Маккейди ехидно поинтересовался:

– Вы сегодня чистили курятник, мисс Летти? Почему же вы забыли переодеться?

Джессалин застыла. Она не могла заставить себя шевельнуться.

Перышки продолжали скользить по ее губам, и она глухо застонала. Ее запах. Запах примулы, цветочного мыла и женщины сводил Маккейди с ума и пьянил сильнее любого бренди. Соблазн. Он так хотел соблазнить эту девушку… в результате соблазнили его.

– Я хочу тебя, – прошептал он, отбросив перышки и проводя пальцем вдоль выпуклой линии губ. Ее рот… Тот, кто хоть раз попробовал его, был обречен на всю жизнь испытывать голод. – Я хочу, чтобы ты лежала в постели рядом со мной, Джессалин. И ты хочешь того же.

Кровь отхлынула от ее губ и прилила к щекам. Но все же Джессалин нашла в себе силы отрицательно покачать головой.

– Нет.

– Да, Джессалин.

Она дышала прерывисто и часто. Глаза потемнели и напоминали теперь осеннее небо перед грозой. Джессалин попыталась встать, и в ту же секунду ее подхватили сильные руки. Ридикюль упал на пол, но ни Джессалин, ни Маккейди этого не заметили. Потому что в этот момент их губы соприкоснулись.

И весь окружающий мир перестал существовать. Желание пронзило Маккейди так сильно, что он покачнулся и, чтобы не упасть, уцепился за жесткую ткань жакета. Ее губы… ее рот… На этом свете не было ничего слаще Джессалин… Сладкой Джессы…

Застонав, он прижал ее к себе, осязая каждую линию ее тела, каждую точку мягкого живота. Ее руки, жадно гладившие его спину, казалось, оставляли за собой огненные следы.

Наконец Джессалин нашла в себе силы оторваться от его губ и пробормотала:

– Маккейди, пожалуйста… мы должны остановиться. – Судорожно вцепившись в его рубаху, она, вместо того чтобы оттолкнуть, еще сильнее привлекла его к себе. – Я слишком сильно люблю тебя… Я…

Каждая мышца тела Маккейди напряглась и одеревенела. Отшатнувшись, он прошептал:

– Не говори так. Пожалуйста, никогда больше не говори так.

Джессалин и не собиралась этого говорить. Просто, как всегда, слова вырвались раньше, чем она успела подумать. И теперь, зажав ладонью рот, она смотрела на него огромными серыми глазами. Глазами, в которых отражалось больше, чем способны выразить слова.

Но вот, отняв руку ото рта, Джессалин гордо выпрямилась и вздернула упрямый подбородок. Эта по-детски воинственная поза была настолько трогательной и забавной, что, будь Маккейди способен соображать, он непременно рассмеялся бы.

– Я ничего не могу с собой поделать, – сказала она. – Я действительно люблю тебя.

Голова Маккейди дернулась, как от удара.

– Не говори об этом, Джессалин. Не смей даже думать об этом. – Он пятился до тех пор, пока не уперся в острый угол стола. Кровь шумела в ушах, и Маккейди тряхнул головой, чтобы избавиться от этого наваждения. – Того чувства, о котором ты говоришь, просто не существует. То, что ты называешь любовью, – не более чем товар, который продается в Ковент-Гардене наравне с салатом, капустой и апельсинами. И приблизительно по той же цене. – Маккейди сглотнул комок, застрявший в горле, пытаясь избавиться от странного стеснения в груди. – Джессалин… Я не могу тебе дать то, чего ты хочешь.

Слегка склонив голову набок, Джессалин пристально и очень серьезно посмотрела на него.

– И чего же, по твоему мнению, я хочу, Маккейди?

– Того же, чего хотят все женщины. Обещаний вечного счастья, которых еще ни одному мужчине не удавалось сдержать. – «Любви», – подумал он про себя, но вслух не произнес, по той простой причине, что не видел в этом слове никакого смысла, ибо не верил в существование подобного понятия. Никогда, ни одной женщине он не говорил, что любит ее. – Тебе нужны муж и семья. – Джессалин хотела, что-то возразить, но Маккейди не дал ей раскрыть рта.

– Этого я тебе дать не смогу, даже если очень захочу. Мой брат оставил мне огромный долг чести, который я должен выплатить, хотя у меня нет ни гроша. Мой План строительства железной дороги стал общенациональным посмешищем, и я того и гляди угожу в долговую тюрьму. Короче говоря, единственное, что может меня спасти, – это богатая жена.

На губах Джессалин заиграла загадочная улыбка.

– А у меня по-прежнему нет даже двух фасолин, чтобы сварить суп.

Она стояла перед ним очень прямо и оттого казалась еще стройнее. Она спокойно и пристально изучала его лицо. Это была уже не та Джессалин, которая несколько лет назад на том далеком берегу умоляла его не покидать ее. И эту новую Джессалин он хотел еще сильнее, чем прежнюю. Хотел каждой клеточкой своего тела.

– Ну что ж, – проговорила наконец Джессалин. – Ты не можешь любить меня и не можешь на мне жениться. Что же ты можешь мне предложить в таком случае?

Прямота этого вопроса слегка шокировала Маккейди, но он не замешкался с ответом. Тем более, что эти самые слова ему множество раз приходилось говорить десяткам других женщин.

– Удовольствие. До тех пор, пока оно будет взаимным.

И снова на губах Джессалин появилась загадочная улыбка.

– Другими словами, ты хочешь, чтобы я была твоей любовницей, пока не надоем тебе.

– Боюсь, что я надоем тебе гораздо раньше, – цинично ухмыльнулся Маккейди.

Повернувшись к нему спиной, Джессалин подошла к окну и отодвинула темно-красную парчовую портьеру. На фоне темной тяжелой ткани ее рука казалась особенно тоненькой и хрупкой. Маккейди видел отражение Джессалин в мутном оконном стекле, но не мог рассмотреть выражения ее лица. Кровь бешено стучала у него в висках, а тело налилось тяжестью и горело от желания.

– Я хочу тебя, Джессалин, – повторил он и увидел, как по стройной, узкой спине пробежала легкая дрожь. – Я хочу целовать твои губы. Я хочу трогать твою обнаженную грудь. Я хочу лежать с тобой в постели и входить в тебя снова и снова. Я хочу, чтобы ты была моей.

Джессалин вздрагивала от каждого его слова, но продолжала стоять лицом к окну, не поворачиваясь. Маккейди отчетливо представлял себе, как подойдет к ней и сожмет в объятиях. Он понимал, что стоит ему это сделать, и она уже не сможет сопротивляться той страсти, которая охватывала их, когда они оставались наедине. И тем не менее он медлил. Мешала странная, непонятно откуда взявшаяся потребность оберегать и защищать, ее. Эта потребность всегда возникала в нем, когда он думал о Джессалин, и Маккейди не умел, да и не хотел с ней бороться.

Молчание затянулось. В гулкой тишине комнаты слышалось лишь равномерное тиканье часов. Наконец Джессалин обернулась.

– Я заслуживаю большего, Маккейди. И ты тоже. Присев на корточки, Джессалин принялась собирать высыпавшиеся из ридикюля вещицы. Ее согнутая, напряженная спина напоминала туго натянутый лук. Но он не собирался умолять ее. Он ни разу в своей жизни ни о чем не просил женщину и не собирался менять свои привычки.

Джессалин выпрямилась и направилась к двери.

– Джессалин!

Она повернулась, и в свете канделябра в глазах предательски блеснули старательно спрятанные слезы.