— Керо, Бориан, выйдите вон, — не терпящим возражений тоном приказал он, и парочка шустро смылась из комнаты в подвале, где проходил урок. — Саннио, займитесь. Альдинг, говорите, прошу вас. В последней фразе был не приказ, но мягкий нажим — кошачья лапа на груди, легкая и гибкая, но все же цепкая, так просто не оставит в покое, и Альдинг действительно заговорил. Руку он отдал на попечение Саннио, так и стоял — напряженный, тонкий, держа раненую ладонь на отлете.

— Мне снилось… за девятину до того, как все… как пришла армия. Мне все снилось. Мне снилось и то, чего я не увидел. Я ведь не видел, как их казнили. Не видел, но… мне потом рассказали. Вышло так, как я видел. Отец… — «Ну да, давай еще губу прокусим, губы тебе тоже бинтовать?» — ворчливо подумал про себя Саннио; это помогало избавиться от ледяной дрожи, которой его било при каждом слове Литто. — Он споткнулся, поднимаясь на… споткнулся, а потом поднялся и улыбнулся. Всем. И палач… он наклонил голову. Будто хотел поклониться, но боялся. Мне рассказали. Потом. Клянусь — потом рассказали, приснилось — раньше! Еще никто не знал…

— Я вам верю, Альдинг, — герцог медленно кивнул. — Продолжайте.

— Мне это все приснилось девятиной раньше! И снилось еще два раза. Еще снилось, как сестра… — несчастный парень все-таки прикусил губу и умолк, слизывая кровь. — Я не могу… не могу об этом!..

— Альдинг, вы не можете не говорить, вы не можете говорить, выказывая свои чувства, — очень мягко и неспешно сказал Гоэллон. — Клянусь, все это останется только между нами. И поймите, что нет ничего постыдного в боли и скорби по собственной семье. Слышите меня?

— Д-да… Саннио медленно, очень медленно и аккуратно бинтовал разрезанным на полосы полотном уже промытую водой пораненную ладонь. Литто постарался от души: десяток мелких порезов и два глубоких. Потом нужно будет наложить мазь, а сейчас довольно и плотной повязки. И дернул же Противостоящий Саннио сунуть в руки юноши не глиняную кружку, а стакан из тонкого голубоватого стекла. Литского стекла, в довершение картины. Если секретаря даже от чужого рассказа трясло, то что пережил этот юноша? Один, ни с кем не делясь, стыдясь своих чувств — дурак, но дурак, достойный уважения и восхищения…

— Сестра… ей семнадцать… было… палач отказался, и тогда нашли другого, а он… он не сумел — сразу. Только на третий раз… Саннио вцепился в запястье руки, которую бинтовал, и тогда Альдинг прикрыл лицо правой, неловко, спрятав лишь глаза, но слез, текущих по щекам, он скрыть не мог. Герцог махнул ладонью, и секретарь понял: приказ отпустить. Черноволосый попытался поднести и вторую руку к лицу, но герцог сделал шаг вперед, притягивая Литто к себе, позволяя уткнуться лицом в кафтан, спрятаться ото всех, и — от себя.

Секретарю очень хотелось куда-нибудь провалиться, но Гоэллон его не отпускал, а, значит, оставалось сидеть тихо-тихо, вспоминая все навыки незаметного присутствия. Не мешать. Выровнять дыхание, успокоить биение крови в висках, разжать зубы. Считать про себя. Не мешать, не быть здесь, быть только тенью, столом и стулом, неважным, незаметным — не тем, кого Альдинг потом будет стыдиться. Это уже слишком для мальчишки. Не было здесь никакого Саннио Васты, ничего он не видел и не слышал! Стену давно пора побелить заново, а то под потолком идут пятна плесени. Потолок низкий. Сводчатый потолок, забавно — что такому делать в подвале. Всего-то на этаж ниже уровня земли, а кажется, что оказался в древних катакомбах. В лабиринтах, хранящих секреты, старые, кровавые секреты… земля впитывает кровь, и остаются темные пятна. Остаются пятна… некстати вспомнились давешние собаки, но — начни сейчас и Саннио переживать, вышло бы совсем не вовремя и не к месту. Пятна. Пятна плесени на стене. Самое крайнее похоже на профиль Керо, если ей сделать взрослую прическу. Надо думать о пятнах… плесени, помогите все святые! Альдинг плакал недолго — наверное, гораздо меньше, чем надо; и — Саннио отлично его понимал — гораздо дольше, чем мог себе позволить. Все же нарыв был вскрыт; теперь он сможет говорить о случившемся. Не сразу и не скоро, но сможет, и будет проще. Герцог найдет, что ему сказать в ответ.

— И… я видел, и я рассказал. Брату. Потом отцу. Они не поверили! Они мне не поверили, они сказали, что я начитался старых книг! — Юноша уже мог говорить, не запинаясь на каждом слове — хорошо. — Я говорил, что не читал такого… а отец смеялся. Я мог бы их спасти, я не убедил!.. Я должен был!

— Вы не могли ничего с этим сделать! — Герцог встряхнул Литто за плечи. — Вы. Ничего. Не могли. Сделать. Вы сейчас выдумываете, потому что знаете, что сон сбылся. Тогда вы не знали. Не были достаточно уверены. Ваш отец — я его знал, Альдинг, — он никогда не поверил бы сну. Он верил королю, а не снам. Вам было четырнадцать лет, и вы не Воин, и не святой, чтобы творить чудеса. Ясно вам?

— Я… мог… нужно было…

— Альдинг, это гордыня, а она не равна гордости! Вы сделали все, что могли.

Все, что могли тогда. Так ведь? Так. Вы не всемогущи, вы не могли убедить вашего отца. Да я сам не смог бы, слышите меня?

— Да, — кивнул парень.

— Уже хорошо. Мальчик мой, у вас дар, редкий и страшный. Страшный для обладателя, — герцог криво и горько усмехнулся. — Вы будете видеть во сне будущее, но изменить сможете лишь немногое. Лишь в тот момент, когда наяву поймете, что видели во сне то, что происходит, и знаете, что будет через миг.

Миг, мгновение, меньше чем удар сердца — вот все, что у вас будет на осознание и решение. И если вы не успеете — вы должны с этим смириться, принять это, как должное. Если успеете — совершите подвиг, но подвиги на то и подвиги, что совершаются лишь иногда. Понимаете?

— Да. Я знаю. Так уже было, — спокойно ответил Литто. — Это нельзя изменить?

— Я не знаю способов. Вам ведь снятся обрывки, ничего не значащие вещи, и вы их быстро забываете, так?

— Да. Сегодня… я знал, что Бориан за завтраком уронит нож. Но я понял, что уже это видел, когда он… нож уже начал падать. Я просто понял, что знаю, как он за ним потянется и толкнет локтем тарелку. Но даже не знал, упадет тарелка или нет — не видел. Или не помню.

— Это неважно, Альдинг. Рано или поздно вы к этому привыкнете.

— Постойте, герцог. Но те сны… я ведь вспомнил после пробуждения! Мог рассказать. Это же другое!

— И другое, и то же самое, — Гоэллон покачал головой. — Скажите честно, вам ведь снилось и совсем иное? Ваш брат, ставший бароном, свадьба сестры, ваша свадьба…

— Да! Но — откуда вы знаете?

— Неважно, откуда — важно, что знаю. Вы не сновидец. Вы всегда будете понимать, что тот или иной сон был вещим, только когда он начнет сбываться.

Обвинять себя в том, что не отличили сон вещий от обычного — нелепо и недостойно вас. Вы для этого слишком умны. Смиритесь и примите это свое свойство. Вы будете превосходным предсказателем, но не сновидцем. Это и к лучшему.

— Почему? — все, юноша окончательно пришел в себя, и Саннио вздохнул с облегчением, услышав такое привычное холодное любопытство.

— Это вы меня спрашиваете, — улыбнулся герцог. — Вот так-то вы учите уроки, а ведь я еще седмицу назад называл составы для сновидцев. Употребляющие их регулярно живут весьма недолго. Перечитайте вечером. Сейчас идите к Кадолю, он закончит с вашими порезами. Литто вышел, аккуратно прикрыв тяжелую дверь. Гоэллон уселся на край стола, стянул с волос серебряную заколку, задумчиво посмотрел на толстого паука, обхватившего лапками скобу. Приподнятая бровь, усмешка, тени от ресниц мешают разобрать выражение глаз. Герцог, должно быть, безмолвно советовался с серебряным пауком, и Саннио не хотел мешать, но долгое молчание показалось ему противоестественным.

— Может быть, вина, герцог? Я принесу.

— Не нужно, уже время обеда, пора подниматься. Саннио, что вы поняли из нашего разговора с Литто?

— Что я бы так жить не хотел, — ляпнул Саннио. Получилось на редкость глупо, он сам это сразу понял. — То есть, я не то…