— Принц Элграс уже наказан и будет наказан, но вы настолько далеки от безупречности, что я не рекомендовал бы вам жаловаться на брата! — Лонгин уже не в первый раз выказал умение читать мысли. — Это низко и недостойно наследника короля! Ваше положение обязывает вас спрашивать в первую очередь с себя, с себя, а не с младшего по годам и положению. Как вы будете править государством, если не в состоянии справиться даже с младшим братом?! Голова болела все сильнее, а от бликов перед глазами плясали цветные искры. Араон отвернулся и уставился на портрет отца, висевший по правую руку. Его величество король Ивеллион на картине был на себя абсолютно не похож… по крайней мере, принц его таким не видел. Таким добрым и мудрым, ласково взирающим на своих подданных. Наверное, Араон был плохим подданным. Да уж, если верить епископу Лонгину, то попросту никудышным.
Епископ все говорил и говорил, размахивал рукавами и шелестел одеянием, ходил по комнате. Принц на него не смотрел. В комнате еще полчаса назад было свежо и даже слишком прохладно, а теперь казалось, что нечем дышать. Угли в камине яро и недобро багровели, дождь все лил и лил, разговору было конца-края не видать. Его преосвященство собрался потратить на нотацию весь час свободного времени Араона.
Белая с золотым мантия на портрете отца интересовала принца гораздо больше, чем вся болтовня епископа. Он не хотел слушать Лонгина, не хотел, а еще точнее — не мог, просто не мог слушать целый час о том, что обязан делать; ему никогда не говорили «это делается так», всегда говорили «ты должен». А потом ругали за то, что не сделал или сделал не так. Ведь он справлялся со всем, видят Сотворившие, со всем, кроме брата! Но наставники хотели всего и сразу. Того же хотел и отец: чтобы он учился лучше, умел больше, собирал больше похвал… «Как вы будете править государством, если…» — вспомнил Араон. Как-как, да, побери его Противостоящий, братец женится на какой-нибудь девице из Старших Родов, у которой нет братьев, и уедет управлять владениями; можно будет запретить ему возвращаться в столицу, и все будет хорошо. А если не послушается — так сам виноват. Королем быть гораздо проще, чем принцем.
— Вы свободны, — закончил свою речь епископ. Эти слова принц услышал: он их и ждал, терпеливо отстраняясь от поучений на тему обязанностей и долгов. Он не слишком поспешно встал, по крайней мере, постарался, поклонился, ткнулся губами в протянутую руку и вышел из класса. Братца он не видел со дня драки. Должно быть, Элграса заперли в его покоях. От такого «наказания» Араон и сам бы не отказался. Сиди себе в комнатах, и учителя сами приходят, не нужно мерзнуть в классах. А господа Далорн и Кертор и так всю седмицу проболели. Занятия с капитаном Дензо принц больше за уроки не считал, так что с удовольствием обошелся бы без них. Следующим занятием на сегодня была военная история, после нее — химия, и, наконец, все. Военную историю наследник любил, химию ненавидел, и как обычно не понимал, для чего она ему нужна. Но курс наук составили отец с епископом Лонгином, а спорить с ними было бесполезно. Араон вспомнил, что накануне не слишком внимательно просмотрел свитки, выданные ему преподавателем военной истории, а это было чревато очередным сеансом назидательных бесед, и решил прийти пораньше. Слуга уже принес в кабинет все, что было нужно, и принц раскрутил первый свиток. Из рулона тонкой шелковистой ткани что-то выпало и упорхнуло на пол — маленький белый листок, похожий на бабочку-капустницу. Принц нагнулся и поднял клочок ткани… нет, не ткани: бумаги. Очень тонкой, белой, отлично выделанной бумаги — такую он еще не видел. Даже самая дорогая бумага, на которой записывали королевские указы, была иной — желтоватой или серой, грубой, с темными прожилками. То, что держал в руках Араон, больше напоминало накрахмаленный шелк, но все же это была бумага. Невесомая, мягкая. По диагонали на квадрате бумаги были написаны четыре слова: «После полуночи в саду».
Ни печати, ни подписи, ни даже объяснения о том, в каком именно саду из трех, что были вокруг дворца… Араон отлично знал, что надлежит делать наследнику престола, если он получил подобное письмо. Позвать капитана охраны и отдать ему листик бумаги, чтобы тот провел расследование. И уж, разумеется, ни в коем случае не стоило ходить туда, куда его пригласили. Принц поднес к носу записку. Горьковатый, смолистый запах казался смутно знакомым. Он с острым сожалением сложил квадратик в четыре раза и засунул за манжет камизолы. После полуночи. В саду. Что бы там ни было, а это гораздо интереснее, чем готовиться к очередному уроку или скучать в одиночестве в своих покоях…
— Фьоре, не смущай Анну!
— Я? — братец, разумеется, сам застеснялся, опустил глаза и собрался кланяться. — Госпожа Анна, я ничего дурного в виду не имел, простите…
Анна и вовсе застыла каменной статуей, заалев, аки маков цвет. Вот уж парочка подобралась, оба ни шуток не понимают, ни поговорить толком не могут. Все «простите» да «извините», не хотел и в виду не имел. Двадцать шесть лет двоюродному братцу, а он все краснеет, если ему улыбаются. Интересно, со служанками он так же себя ведет? Впрочем, тут ни одной молодой и симпатичной не отмечено. Сплошь какие-то старые коровы… Нужно его вытащить в Алларэ и научить веселиться, а то скоро плесенью покроется в своем Эноре.
— Фьоре, братец, когда ты к нам в гости приедешь? Нехорошо пренебрегать родственниками!
— Я… с удовольствием, непременно, но обязанности управляющего поместьем…
— Очень легко перекладываются на помощников! — расхохоталась Мио. Нет, ну надо же, какой занудой вырос родственничек, и не скажешь, что наполовину — Алларэ! Его бы в помощники к министру Агайрону, они бы моментально спелись.
Говорят, как родные — обязанности, долг; всякий долг хорош, пока его отдаешь, не упуская того, что полагается тебе. — Фьоре, я обижусь. Мы все обидимся, а Реми — особенно. А если он обидится, то приедет сюда и утащит тебя связанным. Поедешь не в седле, а поперек седла.
— Если его величество будет так любезен, что отпустит меня после празднований…
— Будет, — кивнула Мио. — Непременно будет. Мы попросим об этом Реми. Советник он или кто? Герцогиня Алларэ терпеть не могла Энор. Огромный дворец вечно был на три четверти закрыт. Мрачная громадина с темными окнами навевала тоску. Выстроенный в незапамятные времена и с тех пор только подновлявшийся, дворец напоминал замки тысячелетней давности. Толстые стены с угловыми башнями, узкие окна-бойницы, мощеный камнем внутренний двор… здесь от врагов обороняться, а не отдыхать! Жить можно было только в той четверти, где обитали Фиор и слуги. Здесь хотя бы было хорошо протоплено, и не приходилось кутаться в плащ. Дважды по вечерам гости осматривали королевскую резиденцию, по какому-то недоразумению названную летней. В качестве зимней она тоже никуда не годилась: с осени до весны жуткий холод и сырость, с весны до осени — удушливая жара от раскаленных каменных стен. Вот плутать вечерами по переходам и галереям было весьма приятной забавой. Управляющий содержал дворец в идеальном порядке, любая комната была убрана так, словно слуги час назад закончили наводить чистоту, на любой лестнице не было ни пылинки, но при свете свечей и факелов казалось, что в Эноре уже лет двести никто, кроме призраков, не живет. Фиор рассказывал гостьям увлекательные истории про призраки покойных королей и королевских гостей, убитых или наложивших на себя руки, отравленных или заколотых в замке. Большая часть сказочек была откровенной выдумкой, но Мио не удивилась бы, выйди ей навстречу из-за поворота скелет, бряцающий доспехом или цепями. Впрочем, и не испугалась бы тоже — скорее уж, поболтала бы с живым свидетелем древних времен. Если бы, конечно, скелет согласился… а что ж ему не согласиться? Скучно, наверное, бродить впотьмах по замку и пугать слуг. То ли дело приятная компания герцогини Алларэ! Мио покосилась на Фиора. Странное дело, из сочетания кровей Сеорнов и Алларэ вышло такое вот диво. Не красавец, не урод, а не пойми что. Высок, отлично сложен, роскошные, не хуже, чем у Реми, волосы, но черты лица неправильные, лишенные гармонии. Словно кто-то старательно лепил красивую маску, а в последний момент одним движением смял податливую глину. Слишком широкая переносица, слишком тяжелый подбородок. Глубоко посаженные глаза, словно загнанные в ловушку выступающими скулами, и только цвет их — невозможная темная лазурь, — заставляет вспомнить о древних королях.
