— Как — домой? — удивился юноша.
— Верхом, — усмехнулся Реми. — Все кончилось. С остальным справится новый комендант. Саннио уже ехал к солдатам, когда герцог Алларэ окликнул его по имени.
— Вы молодец, сокровище! Я не пожалел, что взял вас с собой! — бросил Реми через плечо. Юноша покраснел. Да что он такого, в сущности, делал? Путался под ногами и катался туда-сюда с приказами… Бернар тоже порой хвалил его вот так, на будущее, чтобы ободрить. Незаслуженная похвала не радовала, а казалась немного унизительной, словно все считали его ребенком.
Последствия взрыва были ужасны. Соседние склады попросту разметало на бревна, частью они загорелись. На месте винного склада образовалась огромная дымящаяся яма. Внизу, в подвалах, еще что-то взрывалось, громко ухало. То и дело поднимались языки пламени. Пожарная команда уже орудовала баграми, растаскивая полуразрушенные здания и засыпая тлеющие угли песком. Цепочка добровольных помощников из горожан передавала бадьи с водой. Юноша подозревал, что каждый третий еще пару ночей назад шатался по городу с совсем другими намерениями, но ветер переменился и теперь все эти люди пытались выслужиться перед законной властью. А может, он был не прав. Может быть, все они прятались от погромов и при первой же возможности пришли на помощь солдатам. Саннио больше не знал, где правые, где виноватые, где притворившиеся милыми котятками вчерашние бандиты, где их невинные жертвы. По дороге Саннио прислушивался к разговорам военных, что ехали вокруг. Двое солдат помоложе препирались с пожилым сержантом, который утверждал, что заварушка, конечно, была неприятная, но могло быть много, много хуже, и даже объяснял, что бы делал, реши он устроить в столице настоящий бунт. Пояснения сержанта звучали убедительно, даже слишком.
— Надеюсь, вас не услышат лишние уши, — подмигнул Саннио, и старый эллонец осекся, хмуро взглянув на порученца герцога Алларэ. Из-под завалов выносили трупы. Все они были мародерами, но от этого вид скорченных обгоревших тел не делался менее отвратным и жутким: черные головешки, в которых едва угадывались очертания тел. Некоторые тела сплавились между собой в единую многорукую и многоногую массу. Те, кто вместе пытался проникнуть в здание склада, вместе и погибли. Солдаты вытащили наполовину обгоревший женский труп. Юноша присмотрелся и понял, что она прижимает к груди не бутылку и не бочонок, а мертвого младенца. Безумная баба ломилась в склад, держа на руках младенца… Юношу стошнило. Отерев рукавом липкую зеленоватую слюну, он бросил поводья ближайшему зеваке и отправился помогать солдатам. Как позже выяснилось — напрасно. Теперь запах горелого и воспоминание о мертвой женщине с младенцем прицепились к нему, наверное, навсегда. Тень на потолке отвратительно напоминала обгорелый труп. Саннио застонал и перевернулся на живот, накрыв голову подушкой.
Письмо от отца свалилось неожиданно, хотя Фиор Ларэ ждал его каждый день на протяжении всей девятины святого Окберта. Началась вторая весенняя девятина, и господин управляющий поместьем вдруг поверил, что отец забыл про младшего сына и уже никогда не потребует его назад. Разумеется, глупое и наивное заблуждение было жестоко развенчано. Приказ пришел, и в нем значилось «немедленно, в час получения…». Элграс, хорошо отдохнувший и успокоившийся, воспринял известие стоически. Мальчик только пожал плечами и как-то слишком по-взрослому сказал:
— Рано или поздно это должно было случиться.
— Да, — кивнул Фиор. — Надеюсь, за девятину твои прегрешения подзабылись…
— Это вряд ли, — тряхнул челкой принц. — Ладно, там посмотрим. Ты меня отвезешь?
— Разумеется!
Выехали под вечер — исполняя приказ, да и сумерки предвещали прекрасную ночь. Наконец-то пришла настоящая, непритворная весна. Не то жалкое копошение теплых ветерков и холодных ветров в небе над столицей, которое начинали восхвалять, устав за зиму от снега и вечно затянутого неба. Небо было чистым. Словно кто-то небрежно расстелил от горизонта до горизонта идеально вычищенный плащ из черного бархата — ни пятна, ни пылинки. Ветер угнал тучи на запад, разогнал даже самые крошечные облачка. На деревьях уже появились вполне солидные листья. В воздухе стоял тонкий, пьянящий аромат пыльцы и смолистого сока, которым истекали недавно лопнувшие почки. Деревья были высажены вдоль всей дороги, и шальной, кружащий голову почище любого вина запах сопровождал всадников до самой столицы. На рассвете он стал почти невыносим: должно быть, из-за предчувствия надвигающейся столичной вони. Поутру в Собре пахло первым выпеченным хлебом вперемешку с дерьмом из опорожняемых ночных горшков, и Фиор находил эту смесь непереносимой. Уж лучше честная вонь отхожего места, чем та же — но со сладким привкусом ванили и корицы.
Элграс веселился — Фиор упрямо отгонял от себя слово «напоследок», — от души.
Своего коня он то посылал в галоп, то пускал шагом, давая жеребцу отдохнуть, как положено, но едва выждав положенный срок, вновь мчался по пустой ночной дороге. Эскорт из трех солдат и офицера, взятый управляющим в Эноре, мрачно ругался, но не спорил с господином. Ларэ же не считал нужным одергивать мальчика. Лошади отдыхают — и ладно. Пусть мальчишка хорошенько, но не слишком устанет и прочистит голову свежим рассветным ветром — тогда предстанет перед отцом спокойным и терпеливым.
Въехав в Собру, Фиор несколько опешил. О «беспорядках» он слышал, но масштаба возмущений пока не представлял. Столица же не стала стесняться королевского бастарда, и как дурно воспитанная жена пекаря принялась показывать синяки и ссадины, наставленные ей пьяным мужем. Сожженные дома, уже пустые виселицы, мостовая, на которой до сих пор поблескивали битые стекла, поваленные деревья, оттащенные по сторонам улицы, влажные пепелища, рассыпанное и еще не сметенное зерно, густой смрад горелого и дотлевающего…
— Ха! — осадил коня Элграс и оказался поближе к брату. — С кем это мы воевали?
— Были беспорядки, — уклончиво ответил Ларэ. — Подробностей я не знаю. То ли отец был так зол из-за бунта, то ли все было решено заранее, но королевский прием ошеломил Фиора Ларэ. Его величество изволил принять сыновей не в своих покоях, а в Золотой приемной, где ожидали аудиенции еще человек двадцать придворных. Элграсу король уделил примерно три минуты. Ровно столько, сколько у него занял небрежный кивок в ответ на поклоны, протягивание сыновьям руки для поцелуя, ожидание, пока они вернутся на положенное место, и громогласное вынесение вердикта.
— Сын мой Элграс! — провозгласил король, который вполне мог заменить своего же герольда. — Ваши провинности велики, а потому я велю вам сегодня же отбыть в баронство Брулен, где вы будете исполнять обязанности пажа при баронессе Брулен. Надеюсь, что эта достойная благородная дама сумеет вразумить вас.
— Отлично… только не спорь, — еле слышно прошептал Фиор, державший руку у брата на плече и почувствовавший, как мальчик дернулся. Оставалось надеяться, что король не расслышит. — Тебе повезло! То ли отец все-таки услышал, то ли заметил шевеление губ сына.
— Вам же, мой сын Фиор, я велю сегодня же вернуться в поместье Энор! Элграса увели гвардейцы, окружив словно преступника. Вероятно, мальчик успел расслышать торопливый шепот брата, или вспомнил рассказы Эмиля о западном баронстве у моря, потому что он улыбался, хоть и склонил голову в притворном испуге и скорби. Брулен — да лучше не придумаешь! Море, корабли, веселые и мудрые мореходы, хитрые и упрямые рыбаки, и баронесса Брулен — весьма разумная женщина… И до столицы — не меньше двух седмиц пути, если менять коней на каждом королевском постоялом дворе. То, что и нужно брату. К добрым людям поближе, от Араона подальше…
В Энор — так в Энор. Ни пропавшая гарью Собра, ни дворец Фиора не привлекали. Отец не удостоил его разговором наедине? Какое облегчение… Бастард был воспитан в безусловном подчинении царственному родителю, но крайне сомневался, что воспитание поможет, коль скоро речь зайдет об Элграсе. Отец сам позаботился о том, чтобы у Ларэ не было ни возможности, ни повода его разгневать — и славно, славно! На ступенях дворца Фиор встретил алларскую парочку, известную своим постоянством в дружбе: Реми Алларэ и Эмиля Далорна. Эмиль выглядел вполне обычно, не считая свежей ссадины на скуле, уже затянувшейся тонкой розовой кожицей, а вот Реми на себя был не похож. Он попросту спал на ходу. Опухшее лицо, странным образом не лишившееся красоты и сейчас, след от шва на подушке через правую щеку, кое-как зашнурованная камизола…
