— А также лицемерит, водит за нос и вешает лапшу на уши... — подсказала я.

— Спасибо, суфлер. Она же считает, что она одна умная, а все дураки, она всех обведет вокруг пальца, разведет, как лохов. И ты для нее лох, которого, она уверена, одурачить, околпачить — проще пареной репы. Обманула дурака на четыре кулака! — вдруг закричал он, пританцовывая. — Извини, у меня на такую хитрозадую просто стоять перестает. Потому, что противно. Опротивела. Хоть кричи, хоть плачь! Не стоит, и всё тут. Что с ней делать? А ничего не делать. Бросать надо... Встречаешь следующую... Э, нет! Стоп! Не хо-чу! Лучше не любить, не влюбляться. Иначе ждет тебя, парень, жестокое разочарование. Слишком больно будет, когда заглянешь...

— Может, лучше не заглядывать?

— Это невозможно. Рано или поздно не удержишься. Хочется же знать, с кем ты рядышком идешь по жизни. А там... такого начитаешься, что ой-ой-ой... Может, ты и исключение... Может, ты и не лукавишь... Хотя сомневаюсь... Все равно — извини, что я с тобой так... прости подлеца... Не надо было мне все это говорить...

Он совершил некое движение — ноги слегка переставил, одно плечо уже пошло вперед-вбок — как обычно, когда собираются повернуться и уйти.

— А знаешь, я тебя понимаю, — сказала я.

Плечо удивленно вернулось на место, ноги переставились назад, он с шумом выдохнул воздух через губы, вытянутые трубочкой:

— Фуф-ф... Поскольку без вас... вас... — без женщин! — не обойдешься... Ладно... А что же тогда остается? Удовлетворение основного инстинкта? Ладненько. Получите и распишитесь.

Он вновь намерился было идти в ванную, но я его остановила: подошла поближе и сказала:

— И в результате о тебе пошла слава: Званцев-Дон Жуан — очередную соблазнил и бросил?

— Ага, Казанову нашли, — кивнул он, шмыгнув носом, совсем как маленький обиженный мальчик. — Словечко-то какое придумали: «со-блаз-нил». Скорее надо бы сказать «она сама напросилась», и не «бросил», а надо бы говорить «бежал» от нее. От очередной фальшивой сучки: думает одно, говорит другое, делает третье.

— Неужели не бывает искренних, правдивых женщин?

— Бывает. Но я не встречал. Лгут, очень много лгут бабоньки. Кому, как не мне знать. Если она не девственница, то спешит обязательно сообщить, что ты У нее второй. Через некоторое время это начинает надоедать. Ну, не могу же я, блин, у всех и у каждой быть вторым! У кого-то же я должен быть третьим! или восьмым...

— Может, они боялись, что ты о них плохо подумаешь, сочтешь распущенными. Потому и врали.

— Благими намерениями вымощена дорога в ад. Это понятно, что лгут, чтобы казаться лучше. А мне какая разница, почему, по какой причине меня обманывают?! Оправдание для вранья всегда можно найти. Но так или иначе, а ложь есть ложь. Строить душевные отношения на лжи? Душевные не получатся. Только-с шютские-с отношения-с.

— Тем не менее ты женился.

— Женился. На дуре набитой. Да-да. Потому, что она просто не умеет лгать. Это слишком сложно для ее умишка. Я в мысли жены последние годы и не заглядываю, а зачем: что на уме, то и на языке. Мне с ней хотя бы спокойно...

— Мне всегда казалось, что телепатия — это здорово, это подарок небес...

— Это проклятие. Это означает — мир без любви. Любви не будет. Лишь попытки любви. Поползновения любви. Потуги любви. Это кара Господня, а не Божий дар. Многие знания — многие печали. Лучше не уметь читать чужие мысли, Лена. Счастливее будешь. Любить и читать мысли — две вещи несовместимые. Или нужно быть матерью Терезой...Ты мне нравишься уже хотя бы потому, что я не могу заглянуть в твою головушку, похоже, светлую, я не вижу твоих мыслей, не знаю, обманываешь ли ты... — он махнул рукой.

Я не удержалась и нежно, едва касаясь, погладила его ладонью по щеке. После этого он ушел купаться.

Предварительно он отмочил еще один полупируэт, чуть не упав. Пробормотал: «Я, кажется, догадываюсь, кто ты...» И скрылся за дверью ванной.

Я сняла халат его жены, аккуратно уложила на кровать. Подумав, скрестила рукава у халата на груди, отчего хлопчатобумажное изделие приобрело и задумчиво-выжидательный, и иронично-независимый вид. Текстильные раздумья, например, о том, кому только не приходилось служить в этой квартире.

Надела свои джинсы, рубашку с аппликациями; перебросила ремешок сумочки через плечо и направилась к выходу.

Уже на лестничной площадке через несколько секунд после того, как за мной щелкнул английский замок квартиры Званцева, я вдруг поймала себя на том, что тщательно вытираю подошвы о тряпку, лежавшую на резиновом коврике.

— Ч-черт! Рассеянная с улицы Бассейной! Я же на выходе, а не на входе... — сказала сама себе.

На улице, как только я ступила на краешек тротуара и приподняла руку, сразу тормознула «мазда».

— В аэропорт.

— А сколько вы платите? — спросил пожилой водитель — толстый, с огромным животом, будто беременный.

— Сколько скажете, столько и заплачу.

— Полтинник устраивает?

— Да, конечно, — сказала я, садясь в машину. И когда мы уже поехали, добавила, глядя на него и машинально почесывая ногтями ребро левой ладони — разумеется, предварительно дождавшись нашей остановки на светофоре: — Следите внимательнее за дорогой, Михаил Степанович. Не следует отвлекаться на раздражительные мысли по поводу вашей дражайшей тещи. Клавдия Никитична, конечно, стерва та еще, но стоит ли самого себя накручивать, особенно если учесть ваш возраст, избыточный вес, давле... Что с вами?! Вам плохо?..

Я выбрала скамейку напротив туннеля-выхода на посадку. Место было удачным: стоит поднять глаза — прямо перед тобой табло с объявлениями о вылете. Хам сидела молодая женщина с раскрытой книжкой и тетрадкой на коленях, а рядом стояла девочка лет семи с большим надувным мячом.

— Здесь свободно?

— Да, пожалуйста. Я села.

— Мам! Мама-а! Ну, поиграй со мной... — канючила девочка по имени

Настя.

— Мне надо готовиться к экзамену, у меня же сессия на носу!

— А ты ее вот так вот — шелобанчиком с носа. Ну, мама, ну, хоть немножко-о!..

— Отстань.

— А сама небось думает: «Меня эти формулы забодали. На фиг мне нужен этот долбаный институт, может, бросить его на хрен?»

— Что за выражения?! Где ты таких слов набралась?!

— От тебя и набралась, мамочка, от кого же еще.

— Если я употребляю в разговоре с подругами какие-то... не очень хорошие слова, то я взрослая, мне можно! А ты маленькая! Ты не должна подслушивать! И тем более повторять такие слова!

— Тетя, поиграй со мной, — переключилась Настя на меня.

— Давай.

— Не приставай к человеку!

— Ничего страшного, — сказала я. — Мне ведь все равно нечего делать. Я жду посадки.

— А наш рейс второй раз откладывают, — вздохнула женщина и перевернула страницу конспекта со множеством формул-уравнений.

Девочка стала бросать мяч мне, я отпасовывала ей назад — скорее это был не мяч, а воздушный шарик, очень легкий, и я посылала его девочке раз за разом, лишь подставляя палец — мяч отскакивал, Настя счастливо смеялась.

— Мама, я хочу пить, — вдруг сказала она.

— Ой, горе ты мое луковое, — вздохнула мать, поднимаясь. — То пить, то писать. Присмотрите пока?

— Да, конечно, — сказала я.

— Я быстро, — сказала она и направилась в сторону буфета.

Вскоре девочке надоела перепасовка. Она обняла шарик обеими руками, прижала к своему тельцу и застенчиво-улыбчиво уставилась на меня.

— А мы едем к бабушке. Я первый раз буду ехать на самолете! Но там у бабушки такие ту-учи. Мы ждем, когда тучи пройдут и будет солнышко.

— На самолете не едут, а летят, — поправила я.

— Ага. А ты куда летишь?

— Домой.

— А-а, значит, ты сюда приехала, прилетела в... — она наморщилась, вспоминая слово, — в командировку?

— Я прилетела в этот город, чтобы познакомиться со своим отцом.

— Ну, да?! — иронично-недоверчиво сказада она. — Вот я еще маленькая... пока!., и то знаю своего папу! Он ко мне на день рождения приходит и еще... Ну, не каждый месяц... А ты такая большая... и...