— Мне мама только недавно призналась, кто мой отец. Он бросил маму, когда я должна была родиться, и с тех пор ни разу не поинтересовался ни ею, ни мною.
— Я вижу, когда взрослые обманывают. Но ты не обманываешь, ты говоришь правду. Бедняжечка... — с сочувствием сказала девочка.
— В детском садике, если меня спрашивали: «Где же твой папа, почему за тобой только мама приходит?», я говорила, что он у меня капитан, сейчас в кругосветном плавании. Потом когда спрашивали: «Что ж он так долго не возвращается из плавания?», я объясняла, что его корабль потерпел кораблекрушение, и один только мой папа спасся, потому что он сильный и хорошо плавает, и он живет сейчас на необитаемом острове. Там бесплатные бананы-ананасы растут прямо на деревьях и много смешных обезьян. Но остров далеко от торговых путей, корабли туда заходят только случайно — раз в несколько лет, и папа пока не может выбраться с этого острова. Но он уже строит плот... Я сама верила в свои фантазии. А надо мной смеялись: «Если твой папа на необитаемом острове, откуда же ты об этом знаешь?»
— Мне легче, мой папа хоть иногда приходит...
— Пусть он хотя бы какую-нибудь старую игрушку прислал — потертую куклу-голыша с отбитым носом... Мне больше от него ничего и не нужно было, только бы знать, что он есть, что он обо мне помнит. Я бы за ней ухаживала, купала бы ее, лечила от разных болезней, кормила бы с ложечки... Я бы ее берегла, потому что знала бы, что это — от папы...
— Ты плачешь?..
— Нет, — сказала я, доставая из сумки платочек. — Это просто соринка в глаз попала.
— В оба глаза одновременно?
— Извини, пожалуйста. Это ужасно, когда люди обманывают. Никакой соринки в глазу не было. Я солгала. Я плачу...
— А когда твой папа бросил твою маму, он знал, что у нее будет ребенок?
— Я не уверена, моя мама... не всегда говорит правду.
— Моя тоже...
И я полетела-полетела назад... С детства я знала — мой папа подонок. Он бросил маму беременной, и не то, что фамилии, но даже имени его знать мне не нужно, ни к чему. У меня есть мама, и этого достаточно. В моей метрике в графе «отец» — прочерк, а отчество в паспорте — от имени деда.
Но однажды я спросила: «Он бросил тебя, зная или не зная, что ты беременная?» Мама ответила: «Я же тебе говорила, он бросил меня, а я тогда была беременной, ждала тебя».
«Ты же не на тот вопрос отвечаешь, мамочка, — возразила я. — Я не спросила, какой ты была тогда, ждала ли меня. Меня интересует, знал ли он о твоей беременности или нет?» Она сказала: «Что за прокурорский тон?! Как ты разговариваешь с матерью?» — закашлялась, а затем, твердо глядя мне в глаза, проговорила: «Да, знал. Тем не менее бросил. Наплевал на тебя, дочка».
Как-то она с подругами устроила на 8 Марта девичник. Мне тогда было двенадцать. Меня накормили и отправили в мою комнату смотреть мультики по ящику. Где-то между Белоснежкой и покемонами я заснула в кресле. Пришла мама, выключила телевизор, растолкала меня и уложила в постель. От нее сильно пахло спиртным. Она села на край кровати, подоткнула одеяло и расплакалась.
Тогда я и услышала от нее другой вариант предыстории моего появления на свет. С моим родителем она расписана не бьша, даже не жили вместе, а «встретились один раз...», но тут же мама, отведя глаза в сторону, поправилась: «несколько раз». В результате он сказал, что не хочет продолжать отношений. «Он был второй мужчина в моей жизни, доченька. Я сказала ему: «Ну, и скатертью дорожка». Через некоторое время мама узнала, что у нее будет ребенок. Сначала хотела сделать аборт, и «тогда тебя не было бы», но потом решила все же рожать и воспитать ребенка сама. То есть мой отец и не подозревает о моем существовании.
На следующее утро я завела с мамой разговор на эту тему. Но, во-первых, неудачно выбрала время — мама была сонная, с красными глазами. Во-вторых, как я сейчас понимаю, чересчур резковато начала — в лоб спросила: «Мамочка, а когда же ты говорила правду?..» Закончилось тем, что она наорала на меня: «Не знаю, что я тебе по пьяной лавочке наплела вчера, ты не так поняла, я такого не говорила, это тебе вообще приснилось...»
Еще с дошкольного возраста я знала, что мой телепатический дар не распространяется на самых близких родичей, тех, кого принято называть «родственниками первой линии» — попросту говоря, я не могу читать мысли мамы, а вот двоюродного братца — запросто, в полный рост, поэтому так и осталась в неведении, когда мама говорила правду, а когда нет.
И вот мне исполнилось восемнадцать. Мамочка в тот день, прослезившись, стала говорить — как летят годы, дочь у нее уже взрослая... А я тут же возьми и скажи: «Ловлю тебя на слове, раз я взрослая, значит, имею право знать, кто мой отец». В ответ услышала недовольное: «Я столько для тебя сделала, сидела порой до самого утра у твоей детской кроватки, ночей недосыпала, и когда у тебя зубки резались, и когда ты болела разными детскими инфекциями; всегда лучший кусочек — доченьке, а ты его, этого подлеца уже любишь больше меня!..» Я возразила: «Что за глупости, мама, как же я могу любить человека, если его никогда в глаза не видела?» — «Не видела, а уже любишь, я же вижу!»
Только к вечеру маменька сдалась...
Билетов на нужный рейс не оказалось, но когда я начала говорить кассирше в аэропорту о женатом Вите, который у нее на уме...
Настя смотрела на меня, будто изучала. Пытливая девочка.
Вернулась ее мать с тремя бутылками пепси.
— Вы плачете? Дочка вас чем-то... огорчила, обидела?
— Нет, это просто соринка в глаз попа... Хотя нет, это неправда! Никакой соринки не было! Я плачу. Но ваша дочь здесь ни при чем.
— Если девушка плачет, значит, виноват мужчина, — убежденно сказала женщина. — Все мужчины сволочи. Кобели... Всунул, вынул и пошел...
— «А все бабы лживые сучки», — тихо процитировала я человека, который наверное давно уже вышел из ванной и обнаружил, что очередная дочь Евы его в очередной раз обманула, одурачила, околпачила, оставила с носом, обвела вокруг пальца...
— Что-что? — переспросила мать Насти.
— Нет, ничего, это я так... Про себя. Она протянула мне одну из бутылок:
— Вот возьмите, я вам купила тоже попить.
— Спасибо, — я потянулась за деньгами. 1
— Нет-нет, не надо. Я хочу вас угостить.
— Спасибо. I
— Ой, я же забыла открыть... Давайте, сбегаю назад, у них там открывашка есть.
— Терпеть не могу открывашек, — сказала я. — Я предпочитаю вот так, при помощи перстня, — и лихо откупорила все три бутылки.
— Класс! — восхищенно сказала девочка. — Вкуснотища-а! — это уже когда отпила.
— К сведению пассажиров! Объявляется посадка на рейс... — раздался жестяной голос дикторши.
И тут же на табло под потолком защелкали, сменяя друг друга, алюминиевые, лунного цвета таблички.
— Мне пора, — сказала я. — Спасибо вам за всё — за компанию и за то, что не дали умереть от жажды. Удачи вам, Настя и мама Анжела!
И уже за своей спиной услышала голос матери:
— А откуда она знает, как нас зовут?.. А, ты ей сказала?..
— Нет, я не говорила...
На полдороге к дверям накопителя, где дневной свет из окон вытесняется мертвенным электрическим освещением, я услышала сзади звонкий голос девочки:
— Лена, счастливого пути!
Я остановилась. Отчебучила полупируэт и оказалась к ним лицом — с потекшей тушью, с черной слезой, катившейся по щеке, помахала рукой.
— И вам счастливого пути!
И тут до меня дошло. Моя рука застыла в воздухе, а затем медленно опустилась. Я вглядывалась в лицо девочки. Черные волосы, васильковые глаза...
— Настя, а ведь я не говорила тебе, как меня зовут...
— А я ведь тоже не говорила тебе, как меня... сестрица... — ответила девочка, внимательно глядя на меня и зачем-то почесывая при этом ногтями правой руки ребро левой ладони.
