— Который раз сталкиваюсь с этим чудом, казалось, мог бы и привыкнуть, уже ж ведь знаю, что от Званцева ничего не скроешь, а все равно каждый раз поражаюсь...

— Саша, не отвлекайся, — мягко поторопил его Званцев. — Поехали дальше.

— «Уважаемые дамы и господа!..» — это, заглядывая в бумажку, декламировала уже другая девушка. Она напропалую строила присутствующим глазки — так хотела всем понравиться, аж не могла. Очами, губами и прочими местами она обещала все, на что была способна, и все остальное тоже. Точно я не разглядела, но, по-моему, она даже подмигивала во все стороны — то одним глазом, то другим.

Следующая девица натужно читала по слогам, и Рабинович ее прогнал назад, на скамейку, заметив:

— Барышня еще не все буквы выучила.

По поводу этой модели, не овладевшей, несмотря на свои лет двадцать, навыками беглого чтения, встряла ее менеджер, принявшаяся защищать подопечную:

— Но девочка просто волнуется!

— А можно сложно волноваться? — поинтересовался Рабинович.

— Но она хорошая девочка!

— Хорошая девочка — это не профессия. Ей не директор цирка нужен, а специалист другого профиля.

— Какого?

— Волнительным нужно к невропатологу.

— Если девочка переволновалась, так что ж ее — расстрелять?! — не унималась руководительница.

— Кто говорит — расстрелять? — Видно было, что эту даму Александр Григорьевич расстрелял бы самолично и с удовольствием. — Здесь народу — раз, два и обчелся, и то она, вы говорите, волнуется! А что же будет при аншлаге? Она так разволнуется, что забудет, как ее зовут!

— Ей Олег Сергеевич подскажет, если что!

— Нет, она меня до инфаркта доведет!

— Но у этой девочки есть другие достоинства.

— Какие?

— Мне при всех говорить?..

— Вы замолчите когда-нибудь?

— Но девочка просто очки дома забыла!

— Так переволновалась или очки забыла?

— Но одно другому не противоречит. Сначала очки забыла! Потом из-за этого переволновалась. Или наоборот — сперва переволновалась и поэтому не взяла с собой в цирк очки!..

— Если она плохо видит, ей надо к окулисту! — по лицу и интонациям директора цирка ясно было, что тетка доживает свои последние минуты.

— Я разрешу ваш спор очень просто, — раздался велюровый голос Званцева. Сразу наступила тишина. — Марина (так ведь вас зовут?) не носит очков... Ей их никто никогда не выписывал. Они ей не нужны. У нее стопроцентное зрение.

— Откуда вы знаете? — кокетливо заулыбалась женщина.

— Я же мысли читаю. Вы забыли?..

Следующая девушка читала «с выражением», как это обычно принято на школьных утренниках, а попросту говоря, безвкусно играла своим голосом, избыточно четко произнося каждую букву и чрезмерно, как сурдопереводчик, артикулируя. Очевидно, она была жертвой длительных занятий в самодеятельном драмкружке.

— «Пусть сейчас он задаст любые вопросы Олегу Званцеву», — это уже пятая девушка. Она читала так, будто ее кто-то душит — сдавленным голосом, невразумительно, проглатывая некоторые буквы, без каких-либо интонаций, как робот. В общем, она была полной противоположностью предыдущей барышне. Если их сложить, а потом разделить, то, возможно, вышли бы два нормальных человека.

Периодически встревала тетя «но» — комментировала, давала советы, и Рабинович медленно, но неуклонно продвигался в сторону инфаркта. В паузе, пока очередная конкурсантка еще не вернулась на скамейку, а следующая еще не подошла к нему, директор цирка подозвал одного из подсобников, о чем-то тихо переговорил с ним, после чего тот, коротко взглянув на даму в первом ряду, удалился.

Спустя некоторое время, отодвинув занавес служебного выхода на манеж, появилась усатая голова уссурийского тигра, удивительно похожего на Сталина, который, внимательно глядя своими немигающими желтыми глазами на руководительницу модельного агентства, сидевшую как раз поблизости, начал недвусмысленно облизываться и периодически сглатывать слюну. В результате женщину будто ветром сдуло в фойе, где, как видно было через открытую дверь, она заказала в буфете рюмку водки и нервно закурила.

Когда «лахудра» вернулась в зал на свое место в первом ряду, очередь дошла до моей соседки.

— Девушку зовут... Людмила, — сказал Званцев.

— Да, точно! Ой, я так волнуюсь... — начала серая мышка еще на ходу, на подступах к лобному месту. — Я так счастлива, Олег Иванович... ой, Сергеевич, извините, это такая высокая честь для меня... у меня нету слов... я так волнуюсь... я не готовилась специально... я даже сочинила стихи в вашу честь... можно я прочитаю? Нет, не сейчас? А, вы уже прочитали стихотворение в моей голове? — периодически она зачем-то высовывала язык наружу и вращала им в воздухе, очевидно, на нервной почве. — Спасибо. Вы читаете сейчас все-все мои мысли... это так стыдно, но и... так приятно!.. Такое ощущение, будто я стою перед вами совсем голая... совсем-совсем... ой... не могу сказать, что это неприятно... может, даже наоборот... но я не знаю, осуществимо ли это... ой, я так волнуюсь... не все же мечты осуществляется... ой, вам сейчас могло показаться, будто вы прочитали у меня в голове некую мысль, но вы ошиблись, я совсем ничего такого не подумала. Правда! (Какая-то из девушек присвистнула и тихо высказалась насчет «тихого омута» и кто в нем водится.) Спасибо боль-ШОе; _ это уже Рабиновичу, взяв протянутый им листик с текстом. — «Уважаемые дамы и господа!» Ой, я так волнуюсь...

Кончилось это тем, что Александр Григорьевич отправил ее досрочно назад на скамейку. Настал мой черед.

— А эту девушку зовут...— шелковисто начал Званцев.

И вдруг осекся. Некоторое время недоуменно глядел на меня. Затем ногтями правой руки почесал ребро левой ладони. Потом то же самое, но намного сильнее — будто у него началась чесотка. Напрягся настолько, что лицо побагровело, жилы на шее вздулись. Наконец он натужно выдохнул:

— Что за чертовщина? Впервые с таким сталкиваюсь... Я вас не вижу... внутри... Вы умеете ставить защиту?

Некоторое время я спокойно разглядывала его.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — как можно равнодушнее ответила я. подходя к Рабиновичу на то самое место, где до меня поочередно стояли все девушки, и Званцев оказался за моей спиной вместе с цифровым стендом, к которому он, в свою очередь, тоже стоял затылком. — Меня зовут Лена.

Александр Григорьевич настороженно, будто я была змеей с ампутированным, но неизвестно, насколько качественно, жалом, протянул мне бумажку с текстом. Я отказалась:

— Я уже давно знаю этот текст наизусть. Уважаемые дамы и господа! Мы просили вас делегировать на арену из зала любого из зрителей, желательно того, кого многие из вас хорошо знают, кому доверяют... Этого зрителя вь сами выбрали — пусть сейчас он задаст любые вопросы... — и тут я запнулась

— Мне, — подсказал Олег Званцев за моей спиной.

— А говорила, что наизусть знает, — саркастически заметил Рабинович.

— Мне, — еще раз ласково подсказал Званцев. Среди девушек пробежал смешок.

— Любые вопросы... мне... — повторила я.

Несколько барышень рассмеялись. Чей-то девичий голос произнес шепотом, но акустика в зале была хорошей — цирк был дореволюционной постройки

— Тупая, как сибирский валенок...

— «Мне» в смысле мне, а не вам, — откровенно насмешливо подсказа; Званцев.

— Любые вопросы... мне... в смысле — мне... а не вам...— сказала я растерянно.

Девушки захохотали в голос.

— Господи! Как же вы не понимаете?! — не выдержав, немножко рассердился Званцев, хотя его голос по-прежнему оставался обволакивающим, поглаживающим. — Мне в смысле мне, — он показал рукой на себя, — а не вам! — о? показал рукой на меня.

— Господи! Как же вы не понимаете?! — я добросовестно, как прилежная ученица, скопировала его интонации. — Мне... в смысле мне, — я показала рукой на себя, — а не вам, — я показала рукой на Званцева и застыла с поднятыми плечами и беспомощным видом дурынды, которая искренно не понимает, чего еще от нее хотят.