На борту приземистого маленького буксира находился капитан Роб Мак Джи, распростертый на полу своей рубки. Он размеренно дышал. Но дыхание под действием аметина было замедленным. На его квадратном добродушном лице застыло выражение панического удивления — именно таким представлял себе его Ник, когда слышал его зов.

Итак, единственным, кого Ник не нашел был Джин Лазарини. Дженкинс в сомнении покачал головой. Хотя он всегда недолюбливал нелюдимого землянина, он не понимал, как такой одаренный и трудолюбивый человек мог предать традиции космических инженеров.

И все же Лазарини. Это очевидно. И его нервный срыв, вероятно, был уловкой, чтобы встретиться со своими сообщниками, а вернувшись, возглавить цех, производящий оружие, так как он якобы был не в состоянии работать на буксире.

Ник с горечью сжал губы. Кто же заплатил ему за предательство? Какая планета захватила их приборы и ракеты, воспользовавшись предательством Лазарини? На этот вопрос ответит очередная космическая война.

Неуклюже наклонившись в своем скафандре, Дженкинс взял Мак-Джи за руку и посмотрел на счетчик Гейгера. Стрелка покоилась на черном. Он уставился на нее, его усталое тело стало липким от пота под тяжелой броней. Внезапно он содрогнулся от неудержимой ярости. Он умрет, как все эти люди, но их мечта должна жить.

Ник был уже мертв, убиты все инженеры Фридонии. Об этом кричали все счетчики Гейгера, но он упорно отвергал холодные факты. Они все еще дышали, даже те, кто был в глубокой аметиновой коме. И ему хотелось верить, что у них еще есть шанс. Бранд построил на свои деньги радиационную клинику на Обании, маленьком земном планетоиде, находящемся за шахтами и летающими обломками и служащем базой запасов для Фридонии. Это был очень слабый шанс, так как болезнь под названием сити-шок была непобедимым врагом космической медицины. Но эти ослабевшие тела все еще сохраняли тепло, и невозможно было представить себе, что они обречены. Цепляясь за призрачную надежду на медицинское чудо, которое могло бы спасти жизнь этих людей, Ник принялся перетаскивать девятнадцать неподвижных тел на борт «Прощай, Джейн», чтобы отправиться на Обанию.

По дороге на Обанию Ник неотступно думал о Мартине Бранде. Он вспоминал выражение непоколебимого оптимизма на красном худом лице дяди. Этим воспоминанием словно талисманом, он защищал себя от мыслей о неотвратимости собственной смерти. Ему всегда казалось, что Бранду нипочем любая опасность, которая оказалась бы не по плечу более слабому человеку. Великая традиция космических инженеров сооружением, возведенным из смелой мечты, спаянной с неумолимой реальностью. И Бранд был его могучим архитектором.

Выдающийся инженер никогда не обделял вниманием сестру и племянника, частенько навещал их на Земле, и при этом всегда наслаждался видом, открывавшимся из окон их скромной квартирки на окраине. Он любил гибискус, пальмы, коралловый берег не меньше, чем величественный метрополис, высившийся над тропическим заливом. Очевидно, Солнечный город навевал ему смелые проекты новых городов других миров.

Его приезды вносили разнообразие и веселое оживление в рутину школьной жизни. Бранд привозил восхитительные подарки: пустую раковину илистого дьявола с Венеры, бутылку красного песка с Марса, обломок породы с погибшего Адониса, черепок обвалившегося каллистийского свода, отливающий всеми цветами радуги. Бесценные безделушки, впитавшие очарование далеких миров.

В эти дни подавались изысканные вина и праздничные блюда. Затем были веселые представления, прокуренные ночные клубы, путешествия в горы и даже на Луну. И всегда рядом с ним была девушка, обычно неотразимая золотоволосая актриса, трепетавшая от восторга, когда она шла под руку с отважным космическим инженером.

Мартин Бранд рассказывал.

Эти рассказы Дженкинс любил больше всего. Высокий, сухощавый экспансивный человек с размашистыми жестами, всегда в пестром одеянии, Бранд увлеченно говорил о своих удивительных делах и грандиозных планах на будущее. Дженкинс вспоминал его первый визит, когда он с энтузиазмом расписывал проект огромного завода парагравитационной сепарации, предназначенный для очистки урана из морских глубин Венеры:

— Империи необходимы энергетические металлы. Видели бы вы, как моргали и присвистывали эти маленькие желтые человечки, когда я показал им данные о содержании урана в галоидном соединении. — Бранд пожал широкими плечами, обтянутыми переливающимся шелком, вытканным на Венере. — Они было заартачились, когда узнали, что завод обойдется им в девять миллионов, но я им доказал, что это не просто завод, а экономическая независимость от Межпланетной Ассоциации.

В другой раз он с улыбкой посмотрел на холодный бриллиант, сверкающий на тонкой красивой руке и доверительно понизил голос:

— Только между нами, Ники. Один марсианский трест заинтересовался моим проектом атомной печи по производству искусственных бриллиантов из земного материала.

— Бриллианты! — не сдержал восхищения Дженкинс.

— Очень хитроумный процесс. — Бранд ловко подбросил в воздух огромный камень и элегантным жестом поймал его.

— Под давлением реторта нагревается до температуры, превышающей точку плавления технического алмаза, и охлаждается при определенной температуре в течение пяти лет.

Наверное, проект оказался выгодным делом, потому что в следующий раз Мартин Бранд прилетел на Землю на новенькой шестидесятиметровой яхте «Адонис» еще до вскрытия реторт. Его украшали еще более крупные бриллианты, но он говорил уже о следующем предприятии:

— Парагравитационный кессон! — Его низкий голос звучал завораживающе.

— Русские ведут разведку урана и тория на Юпитере, и они полностью поддержат меня.

Дженкинс застыл в благоговении. — Ты действительно хочешь высадиться на Юпитере?

— Не я лично, — ухмыльнулся Бранд. — Я не жажду ощутить тонны метана и аммиака на своей голове, даже с учетом поля отталкивания, смягчающего давление. Я космический инженер, а не самоубийца.

«Ему позволительно перекладывать тяжелую работу на других, — думал тогда Дженкинс. — Его инженерным гением нельзя рисковать». Проект «Безграничная мощь» подтверждал это. Дженкинс верил, что диаграммы в тоненькой голубой книжечке Бранда были самой многообещающей перспективой, открывающей неведомые до сих пор границы познания и человеческих возможностей.

Мартин частенько рассказывал историю этой книжечки за бокалом вина или сигаретой, посмеиваясь над своей наивной мечтой изменить лик всех планет. Дженкинс не переставал благоговеть перед дядиными величием и простотой.

— Впервые эта идея пришла мне в голову, когда я был в Мандате…

Обычно в этом месте Бранд склонял набок голову так, что был виден великолепный профиль его скуластого лица. Его забавляло откровенное поклонение Ника.

— Я только окончил институт и был еще зеленым для космоса. Но я работал с инженером по имени Джим Дрейк и наслушался его прожектов по поводу освоения сити.

И Бранд отбрасывал назад длинные темные волосы, словно делая кому-то вызов.

— Вот тогда-то меня и осенила идея, я вернулся домой и начал работать над ней…

Для жаждущих ушей Ника рокот низкого голоса звучал музыкой.

— Я тогда жил в темной комнатушке, и мне пришлось одалживать деньги, прежде чем я убедил одного издателя выпустить две тысячи экземпляров моего первого проекта нового мира…

Здесь Бранд хитро усмехался.

— Раньше я считал, что следующая космическая война, избавит человечество от многих земных бед. О это безумие молодости! Но моя маленькая книжечка провозгласила начало истинного освобождения — возможности обеспечить каждого человека на любой планете безграничным количеством энергии.

Бранд вознаградил благоговение Ника авторским экземпляром первого издания книги с автографом. И Ник бережно хранил этот бесценный подарок в своем космическом рюкзаке. Он знал наизусть каждое слово книги, каждый знак — он был все еще во власти этой невинной страсти.