А потом… Такого подарка Лоз даже не мог ожидать — вопреки всем правилам, растолкав других претендентов, на Сударбский Престол взобрался сильный и безжалостный Арнит. Считается, что, карабкаясь по ступеням власти, узурпаторы не выбирают средств, этот — выбирал. Изощрённо и тщательно. Он безо всяких подсказок уничтожил Конвентус, сам не подозревая, что тем самым расчищает не только свою дорогу к трону, но и подпускает Рассыпавшегося к себе так близко, как только можно. Осталось научиться манипулировать неуправляемым Императором. Рассыпавшийся уже представлял, как по Империи поползёт въедливый, как ядовитый сок оньрека, слух о том, что не было никаких Творящих и Хранящих, а был, есть и будет лишь он — Лоз…

Что касается Арнита… Конечно, он был подлым, заносчивым, разрушавшим себя и многое вокруг волшебником. Но всё-таки он был человеком, а соответственно чувствовал боль, имел желания и слабости. Даже любил… когда-то. Поэтому он боялся Лоза и ненавидел его. В планы Сударбского Императора могло входить всё, включая бессмертие, но никак не превращение в слепого раба. Один шаг оставался до того, чтобы Арнит из Кридона научился сопротивляться Йокещу, одумался и стал бы Истинным Императором… Однако первый и последний шаги самые трудные. Арнит испугался. Остановился. А потом побежал по привычной уже дорожке ненависти и обиды. Так появился талисман для Цервемзы. Так были уничтожены дюки…

V

Чем можно заняться, чтобы хоть немного отвлечься от потери и не сидеть целыми днями, опустив руки, или не слоняться бесцельно из угла в угол? Наверное, чем-то простым и привычным, не требующим особого напряжения ума, но выматывающим физически. Вот и занялись. Никогда ещё амграманские дома не сверкали такой нездоровой чистотой, а сады, похоже, были подготовлены к наступающим холодам не только этого года, но и следующего. В Амграману за три дня вошла ветреная бесснежная зима, обещавшая обосноваться в этих краях надолго и всерьёз. Собственно, это была даже не зима, а так — предчувствие…

Но сколько ни выдумывай себе занятия — рано или поздно они кончаются. Вечера были пусты и неуютны. Всё та же компания собиралась в общем зале "Неудавшегося гладиолуса" — кто с рукодельем, кто с книгой, кто просто так… Брат Мренд — задумчивый более обыкновенного — лихорадочно работал, не прекращая своих занятий даже на время ужина.

В зале всегда было тепло, а вкусная еда и знаменитое вино несколько примиряли с жизнью. Тихие это были пиры — без шуток и пения. Первый кубок всегда выпивали по старому поминальному обычаю, один на всех, прошептав над ним имя ушедшего, а потом передавая дальше. Однако настоящей болью отзывались в сердцах лишь имена Никуцы и Превя. Хаймер даже поймал себя на странном ощущении, что иногда продолжает безмолвное общение с Октом. Поэтому, принимая чашу, он никогда не говорил: "Прощай, Учитель!", только: "Здравствуй!"

…Время шло и делало своё дело. Горе стало утихать. Надежды — таять. Вечерние посиделки в "Гладиолусе", поначалу объединявшие всех, превратились в ритуал. Цервемза оказался прав — они устали оплакивать дюков. Он ошибся в другом: коротать зиму в своей компании гораздо легче, чем в одиночку. Поэтому однажды установленная традиция не нарушилась ни разу. Только голоса у всех стали ровнее, да взгляды спокойнее… У всех, кроме брата Мренда.

Художник как будто обезумел. Он рисовал и рисовал. С самого раннего утра до позднего вечера. Без моделей и черновиков, но так уверенно, как будто ему удалось увидеть нечто крайне важное и требующее немедленного закрепления на бумаге. С наступлением холодов он окончательно перетащил нехитрое оборудование в общий зал и к себе наверх поднимался только глубокой ночью, уставший, но весь светящийся.

— Можно посмотреть? — однажды спросил слонявшийся без дела Волшебник, заглядывая другу через плечо.

И обмер.

— Ты сам понял, что нарисовал? — Кинранст схватил один из рисунков, внимательно вгляделся в изображение и начал бестолково носиться с ним по залу, то и дело задевая столы и смахивая с них неубранную посуду.

— Дюков, судя по всему, — тихо усмехнулся брат Мренд. — Полагаю, что это не великое открытие. Только знаешь что: если ты от полноты чувств сейчас превратишь "Неудавшийся гладиолус" в "Изувеченный" или "Разобранный по камушкам", Рёдоф нас живьём съест. И будет более-менее прав… А не съест, так продолжать наши традиционные посиделки на улице, да ещё в разгар зимы, согласись, не самая лучшая идея. Так что уймись и займись-ка чем-нибудь более толковым!

Кое-как утихомирив друга, Художник усадил его за стол и показал целую папку эскизов, подобных первому. Кинранст переглянулся с другом, и оба невесело улыбнулись, одновременно подумав, что ситуация повторяет легендарную историю сотворения дюков, только тогда ими двигал творческий азарт и надежда на то, что авантюра поможет несколько подправить сударбское прошлое и тем самым изменить к лучшему. Теперь, похоже, все надежды были сожжены последним Лучом. Или всё-таки нет?

Привлечённые необычной суетой, к их столику стали подходить и другие завсегдатаи "Гладиолуса". Пришлось Мренду устраивать вернисаж, расставляя свои творения на сдвинутых вплотную стульях.

— А где это они? — задумчиво спросила Сиэл, увидев незнакомые места.

— Точно не знаю. Кажется, это и есть Немыслимые Пределы. А та его часть, куда попали наши дюки — Тёмные Коридоры.

Кинранст не дал ему договорить и снова заметался по залу, не обращая внимания на звяканье падающих мелочей:

— Интересно знать, кто вообще здесь Волшебник? — бурчал он.

— Выйти-то оттуда они смогут? — спросил Хаймер. — Пусть не сейчас. Хотя бы со временем?

— Смогут. Только сначала будет похоронен оставшийся без могилы, потом получит воздаяние, равное своему преступлению, тот, по чьей вине дюки были вынуждены творить беззакония, — подала голос Римэ. — А ворота откроет Луч Правды, созданный людьми.

— Так… что же это всё значит? — задумался Кинранст и, хлопнув себя ладонью по лбу, продолжил: — Нам необходимо похоронить Превя, разыскать и покарать убийцу Никуцы, найти остальных дюков и попросить их помочь собратьям… А дальше — посмотрим.

— А искать-то их где? — раздалось сразу несколько голосов.

— Полагаю, что вход в эти самые Пределы лежит через тильецадскую галерею, где хранятся брата Мренда, — решительно заявил Первооткрыватель.

Кинранст посмотрел на него с недоумением:

— Думаешь?

— Уверен!

VI

Они еле дождались утра, чтобы отправиться к развалинам Тильецада. Собираясь в скальный замок, друзья были уверены в одном: если даже сразу не получится сыскать дюков, то обследовать помещения им удастся. А там уж как-нибудь они разберутся… Сейчас самое главное — похоронить Превя.

Чем ближе компания подходила к Тильецаду, тем тяжелее становилось у них на душе. Прежде торжественный, но приветливый и душевный пейзаж выглядел холодным и мёртвым. Не только замок, но и окрестности были настолько обожжены магическим огнём, что больше походили на каменную пустыню.

Тильецад больше не существовал.

НАМЕСТНИК ДРОСВОСКРА

I

Цервемза умел решительно всё: выслеживать и убивать, шпионить и хитрить, лгать и требовать. Одному так и не научился старый вояка — наслаждаться жизнью. Сколько Советник себя помнил — он всегда служил. И всегда был одинок. Он мог неоднократно обзавестись семьёй: достаточно знатных дам, а ещё более — амбициозных девиц увлеклось бы его положением, богатством, да и внешность по молодости у него была недурна. Но в своё время Цервемза решил, что не желает ежедневно выслушивать бесконечные жалобы, нелепые капризы и несносную болтовню жены, считающей, что имеет на него какие-то права только потому, что живёт в его доме и тратит его деньги. Что касается продолжения рода, то лишь двое детей не вызывали у него желания уничтожить на месте: маленькая Ревидан да юный господин Арнит. К этим Цервемза относился даже с некоторой нежностью. Поэтому до недавних пор он не связывал себя никакими обязательствами, предпочитая по мере необходимости пользоваться смазливыми придворными бабёнками, лишь бы не приходилось на них помногу тратиться. Отказывать ему обычно не решались, поэтому свои амурные дела вельможа улаживал недорого и без особых проблем. Он позволял себе менять предпочтения, постоянно разнообразя выбор и чем дальше, тем больше убеждаясь в совершеннейшем однообразии жизни.