Инсульт, может, и был естественным, но врачей к Сталину пустили, когда было уже поздно.

Его смерть была бесспорным благом для страны. Циничный, но и практичный Берия тут же стал стирать следы самых одиозных глупостей Хозяина. Например, выпустил врачей, которых свихнувшийся диктатор собирался вешать на Красной площади. Я склонна доверять Авторханову: у Берии принципов не было, но он понимал, что страна может развиваться только на западном пути. «Восьмерки» еще не водилось, а он уже в нее хотел. Он собирался в НАТО, он хотел вернуться к НЭПу и перемахнуть через уровень не только хрущевской, но и горбачевской перестройки. Что ж, они с Никитой Сергеевичем занимались одним делом, у обоих руки были по локоть в крови. Но Хрущев играл при Сталине роль шута, а Берия — роль инквизитора. Берия был образованнее, а Никита Сергеевич — проще и добросердечней. Берия собирался отдать землю в частную собственность, распустить лагеря и стать спасителем страны в глазах Запада.

Тонкошеие вожди были людьми опасными; в акульей стае акула акуле — волк. Они жили по закону джунглей и, выбирая вожака после смерти Пахана, могли запросто загрызть. Кагановичи, Маленковы, Молотовы — эти были без выдумки, попроще. А вот два великих перестроечных проекта (дабы увлечь, отсечь, возглавить, увидеть, прийти и победить) были замыслены Хрущевым и Берией (плейбоем, а в остальном вполне Великим Инквизитором из «Братьев Карамазовых»). У этих двоих было что-то вроде социалистического соревнования: кто первый начнет? И надо же, простец Хрущев оказался более матерым хищником: он взял в союзники армию и Жукова, поставил на место МГБ, арестовал Берию. Его судили так же беззаконно, почти что по ОСО, как всех остальных в его эпоху. И обвинение было вполне сталинское: шпионаж в пользу английской разведки. И расстрел в подвале, как у всех: и у жертв, и у палачей, тем паче что вчерашний палач становился сегодняшней жертвой. А Маленков, Ворошилов и K° были объявлены «антипартийной группой». Вместе с какими-то Шепиловыми. Из моего детства выплывает полузабытый частушечный ряд:

И — страшно сказать — естественным продолжением этого ряда (в смысле лживости и византийской стилистики) выглядит не столь уж давняя история про отставку Коржакова, Барсукова и «их духовного отца — Сосковца».

Оттепель не обещала ни почек, ни травки, ни даже подснежников. Однако сталинская ядерная зима была из таких, что брошенные Хрущевым народу крошки показались (да и были) манной небесной, святыми дарами. Хрущев, разоблачая Сталина, сделал верный и безошибочный расчет. Он ставил на народ зэков, не уголовников, но «политических». Только у нас возник этот невиданный статус, немыслимый более нигде и никогда: ни в гитлеровской Германии, ни в Латинской Америке при самых свирепых хунтах: «политические», которые не занимались политикой, но политика ими занялась. Он ставил на интеллигенцию, задушенную, запуганную, но по-прежнему автоматически склонную к мыслепреступлению. Ставка оказалась безошибочной. Интеллигенция никогда не просит ни корма, ни тепла. Но только свободу и комфорта для совести. Благодарность интеллигенции простерлась вплоть до черно-золотого двойственного памятника, изваянного ему Эрнстом Неизвестным (одним из тех художников, которых он величал не иначе как «пидорасами»).

Пока в Кремле делили власть, сохранившие всю свирепость сталинских времен «силовики» (МВД и войска) подавили, кстати, лагерное восстание в Кенгире. А ведь 58-я статья должна была стать опорой для Никиты Сергеевича! Кенгирские узники не дожили. И многие из Карагандинского бассейна — тоже, и половина Экибастуза. Хрущев оказался очень решительным человеком. Я думаю, что он при Сталине натерпелся такого страха, что курочил Мавзолей и сталинские памятники с наслаждением, смакуя это как месть. Подчиненные не восстали при таком крушении святынь и основ мира. Как это описывает Галич: «Оказался наш отец и не отцом, а сукою». И оргвыводы: «И приказано статуй за ночь снять со станции». И ничего, опять-таки никто не восстал. Никто не пошел умирать за «преславную статую».

Страна была управляема, и вожжи, натянутые твердой рукой, могли привести ее куда угодно. Начальство могло все. А ведь те, кто равнодушно тащил Сталина из Мавзолея, совсем недавно душились и рыдали на его похоронах. И ничего, утешились. Не утешились только органы и вохра. И еще часть грузин (самых глупых). В 1956 году после XX съезда они устроили в Тбилиси чуть ли не мятеж (это как раз те умники, у которых потом «батька усатый» торчал за ветровым стеклом). И что же? Хрущев подавил и этот мятеж, очень жестоко и быстро. Просто расстрелял. Так что у Берии и с НАТО мог номер пройти. Надо было просто приказать: строить капитализм, бить стукачей, крушить ленинские памятники. Замордованный народ был как tabula rasa (чистая доска).

Но знал ли Хрущев, куда вести народ? Он сам ничего, кроме социализма и коммунизма, не представлял себе. А у меня молодежь еще спрашивает: «А почему у нас не было Нюрнбергского процесса?» Ну конечно, при таком-то видении мира! Все равно как если бы Гитлера осудил Гиммлер, а Геринга — Борман. Ни у Хрущева, ни у Твардовского не было никакой новой идеи, кроме социалистической. Люди были слепы, как двухдневные котята. Стоять на ногах не умели, только ползали. Ведь когда распустили лагеря, процесс «реабилитажа» был похож на надругательство. Людям прощали то, что они, невиновные, потеряли здоровье (и часто жизнь) на каторге. И еще прощали не всем и не до конца! Только сталинистам и прощали. А двадцатилетний студент, распространявший листовки против Сталина в 1948 году и расстрелянный за это, был «реабилитирован» так: ему снизили наказание, заменили расстрел пятью годами тюрьмы. И прислали родным эту бумажку! И не нашлось никого, кто бы швырнул комиссиям в лицо: «Не нуждаюсь! И в вашей преступной партии восстанавливаться не хочу!» Были в НИИ собрания (всех потом исключили из КПСС), чтобы закрыть КГБ, но не было выкриков: «Закройте КПСС, запретите коммунистическую деятельность, как запретили фашистскую! Это одно и то же!»

Страна поголовного рабства и поголовной слепоты не была благодарна и Хрущеву. Его обвиняли даже в том, что исчезло мясо и стали пропадать сыры, колбасы, масло; в том, что росли цены. А это было прямое следствие роспуска лагерей. Не было больше у экономики этого дешевого ресурса: рабского труда. И бывшие зэки тоже стали в очереди, тоже захотели что-то съесть. Никита Сергеевич не убивал направо и налево, позволил каждому забраться в норку личной жизни, иногда делал народу подарки. За это он получил кличку «кукурузник», определение «волюнтарист» и кучу анекдотов. За это его и убрали тихие серые волки, не простившие ему XX съезд и навечно подорванный алтарь абсолютной веры.

А ведь Хрущев был хорошим бригадиром для своего советского колхоза, заботился о «большой пайке». Настроил домов и квартир надавал, хотел покормить кукурузой (да не выросла), устроил нам покорение Дальнего Запада (то есть Казахстана и целины), чтобы завалиться пшеницей, хотел к 80-м построить коммунизм, как у Войновича. И без конца «сюрпризы»: Белка, Стрелка, Гагарин, обещания мясца, маслица, яичек — побольше, чем в США (космос мы получили, а вот с мясом не вышло). Обыватели получили полную свободу хвалить начальство, кричать «ура!» и любить коммунизм, не боясь ночного ареста. Или даже просто молчать (но тогда уж без карьеры и загранки). А настоящих граждан (инакомыслящих) били по рукам и по голове очень жестоко: Венгрия, Новочеркасск, ужесточение режима в политлагерях (уже без шуток политических). Оттепель утонула с головой в коммунистической утопии. Дело было за морозом, чтобы все вместе ушло под лед.