Впрочем, мне было все равно: была ли здесь рыба в огромном изобилии и часто ли, — так как того запаса, который я нашла в большом углу просторной комнаты, было пока вполне достаточно для скромной путешественницы.
Утолив голод, я приступила к необходимым дальнейшим расследованиям.
Под шум и скрип, раздававшийся сверху, я смело скакала по большой комнате-трюму — это название я узнала впоследствии — и на всякий случай решила прогрызть дыру и в противоположной стенке.
Следующее помещение оказалось каким-то складом веревок, сетей, якорей и было для меня приятно тоже тем, что заключало в себе много чудных крысиных уголков. Я тотчас же разыскала среди этого хаоса связку старого растрепавшегося каната и мигом устроила в нем самую удобную постель. Я заслужила право на хороший отдых.
Когда я вторично проснулась на моем судне, то считала себя уже вполне дома. Однако мне что-то нездоровилось. Хотя мой желудок прекрасно варил всякую провизию, как бы и чем бы она ни пахла, но на этот раз я ре шила, что причиной моего нездоровья была рыба, и я немного огорчилась: неужели придется вновь рыскать по судну в поисках другой провизии?
Однако головокружение и одновременно какая-то неловкость в желудке, впервые мною ощущаемые, хоть не сразу, а начали проходить, а вместе с тем я догадалась о причине моего начинавшегося и так быстро исчезавшего нездоровья: судно сильно качалось, точно подвешенное к чему-то за веревку. Это качанье и расстроило было меня, но, повторяю, я понемногу и к нему привыкла и перестала обращать внимание, так как никаких дурных последствий от него больше уже не ожидала. А качало сильно, так что иной раз я должна была крепче цапаться коготками.
Зная теперь расположение комнат, или, вернее, кают, я отправилась обратно в первую комнату, чтобы из нее, если можно, пробраться наружу. Пролезая через первую проделанную мною щель, я уже видела, что дверь наверх была отперта и даже заметила, как в ней мелькнула нога поднимавшегося по лестнице человека.
Сама комната была пуста, и я смело запрыгала вверх по той же лестнице, будучи, конечно, на страже, в случае чего — юркнуть обратно вниз. Однако ничего подозрительного не случилось, и я благополучно вылезла на палубу.
Пронесясь стрелой ближе к встречным предметам, я кинулась прежде всего в кучу сложенных на палубе канатов, откуда выглянула не раньше, как уверилась, что меня никто видеть не может.
Затем я пробралась к какой-то большой дыре в стенке — так звала я борт палубы, через которую сползала к воде тяжелая цепь, а на конце ее большой якорь. О нем я уже знала из своего предыдущего путешествия. Якорь был подтянут канатами к самой стенке снаружи судна. Мое положение было таково, что я видела через дыру всю воду, а, обернувшись, все, что делалось на судне.
Новизна картины меня поразила, и теперь я не могу отказать себе в удовольствии воспроизвести перед своими глазами эту картину, как я ее вспоминаю.
Широкое водное пространство ошеломило меня своей необъятностью, и с застывшей вытянутой мордочкой, едва пошевеливая усиками, я не могла оторваться от необозримого зеленого полога воды, изборожденного белыми кружевами падающих гребней. Чем дальше, тем море становилось как бы ровнее, белые борозды становились тоньше и смешивались с зеленью, а еще дальше, ближе к светлому, голубому небу, вода казалась успокоившейся и постепенно принимала нежно-лиловую окраску. И куда я ни глядела через широкую якорную дыру, везде мой взор видел одну и ту же воду, колыхающуюся и волнующуюся с белым узором вблизи и ровную, с цветными переливами — вдали. Белые узкокрылые птицы, перекликаясь, плавно летели возле судна, то отставая, то перегоняя его. С неба глядело ослепительно желтое солнце, плывшее по чистой голубой дороге среди редких встречных, точно таявших облаков.
— Так вот что такое море! — подумала я, и, сказать по правде, я ему не обрадовалась: что-то страшное для одинокой крысы было в этом подавляющем величии однообразия.
Наше судно, сильно качаясь, представилось мне огромной птицей с многими странными гладкими крыльями, надувшимися вперед; оно, точно птица, пыталось спорхнуть с воды, но в то же время словно прилипло к ней.
На палубе ходили и сидели люди. Один из них стоял на одном месте и держал в руках длинное бревно, прикрепленное другим концом к задней части судна.
Мне припомнились такие же люди и на пароходах, плывших по реке мимо нашей баржи. У всех у них было одно общее: они не обращали, видимо, никакого внимания на других и больше глядели вперед, куда-то не то на небо, не то на воду.
Иногда я слышала какие-то строгие крики, приказывавшие людям то отвязывать, то привязывать какие-то веревки, которые звали почему-то другими именами. Впрочем, как я заметила, человек, стоявший у бревна, больше обращал внимание не на эти крики, а на какой-то ящик, лежавший перед ним.
В следующую же ночь, пользуясь темнотой, я незаметно успела рассмотреть этот ящик с качающейся в нем стрелкой. Разумеется, ни тогда, ни теперь я устройства этого ящика не поняла, да он меня с этой стороны мало и интересовал. Мне было достаточно того, что я разрешила вопрос: куда это часто глядят люди, стоящие у руля, — так зовут подвижное бревно.
Когда такой человек подвигал руль, крылья паруса начинали слегка волноваться, потом опять надувались, если поправляли веревки от поперечных палок, к которым паруса были привязаны. Палки эти люди иногда звали реями. Самое же судно вдруг начинало поворачиваться, и я чувствовала, как боковая качка менялась на продольную.
Так прошли день и ночь. Наступил второй день. Не много времени прошло, а я уж заскучала и собиралась бранить себя за свою выдумку отправиться в путешествие. Лучше было бы продолжать свою жизнь среди диковинных зверей. Все-таки там было общество, а здесь — кроме опасных для меня людей да белых вялых птиц, летавших возле, я не видела ни одного существа.
В молчаливых взглядах птиц я читала простое любопытство, а речи людей касались предметов, мало мне интересных. Правда, я из этих речей слышала, что мы куда-то придем, но при этом не могла дознаться, будет ли это что-либо вроде людского селения или какое-либо новое море.
Один раз слышала даже разговор про себя:
— А что, паря, куда таперя эта самая крыса задевалась? — спрашивал знакомый голос.
— Знамо, в трюм, куда еще? Одно им место. Ну, да ладно, не больно ей там сладко будет одной-то. Мы, это, недавно с хозяином всех, поди, крыс перетравили. А которые живы остались, чай со страху на берег ушли.
Каким образом эти злые люди перетравили моих сотоварок, за какие их провинности и действительно ли сбежали все с судна, — я не узнала, хотя и пыталась вслушиваться в разговор.
Больше о нас, крысах, на палубе речи не было, а ночью случилось то, что не только исключало всякую возможность расследований в этом направлении, но привело к ужасной по событиям разлуке моей с моими спутниками. После слов, слышанных наверху, я, конечно, занялась разыскиванием следов присутствия на судне крыс. Я и раньше видела эти следы, но мало обращала на них внимания. Кроме того, после последнего уничтожения крыс владельцем судна, должно быть, многое было зачинено и поправлено, иначе я могла бы пользоваться ходами своих предшественниц. Мои изыскания привели только к открытию, что крысы бродили, действительно, по всему судну и не только наверх и по комнатам трюма, но и куда-то ниже под пол, где слышалось странное бульканье воды. Разыскав один из таких заделанных людьми ходов, я вновь его расчистила и спустилась вниз. Там было темно, как ночью, и страшно сыро. Я могла идти на разведку только уж под руководством своих ушей и носа.
Стены, сначала сухие, ниже становились сырыми и имели мягкий, слегка подгнивший наружный слой. Пуская в ход свои когти и хвост, я сползала все ниже и ниже, и, наконец, добралась до уровня воды, налитой на самом дне.
Здесь, внизу, не так качало, но вода все-таки то и дело мочила меня, когда я пробиралась вдоль стенок Вдруг я ощутила что-то мягкое, ударившее меня по всему боку. В страхе я отскочила, но неловко, и получила новый слабый удар. Его было достаточно, чтобы узнать ужасную истину: это был труп моей родственницы, большой крысы-пасюка!
