Мне это было несказанно приятно, и вы, конечно, понимаете почему.

Только вечером, когда солнце только что надвинулось на верхушки отдаленного по реке леса, мои старые приятели собрались домой. Все расставленное и разложенное было вновь собрано, связано, уложено. Клетка с ворчливым попугаем установлена обратно в телегу, а Гри-Гри, о которой вы, надеюсь, догадались, отвязана, так как меня поспешили водворить опять в избу, куда собака не допускалась.

Поблагодарив старика за гостеприимство и сказав ему еще какие-то ласковые слова, хозяин простился и повел девочек к тарантасу, на котором они приехали с отцом и матерью.

Мать села рядом с клеткой попугая. Все это я видела из оконца стариковой избушки.

— Прощай, Хруп, до свидания! Мы еще не раз приедем повидать тебя и привезем тебе много, много печений, — кричали милые, серебристые голоса!

Ветер приотворил дверь, и я выскочила вон. Добежав до придорожного деревца, я еще успела увидать вдали катившуюся повозку с моими друзьями.

Ах, зачем эти милые существа не обладали даром проницательности и не слышали моего тайного голоса:

— До свидания славные, хорошие, дорогие мне существа! Хруп сегодня пережил несколько драгоценных в жизни часов.

— А что, Хруп! — буду уж тебя так звать, — сказал старик. — Не пойти ли нам половить рыбку по-своему: удой? Время тихое, спать не хочется. Не будет ли на наше счастье ночного клева?

Я знала из старикова опыта, что ночного клева не бывает, да и старик, наверное, знал это, но у него, как и у меня, вероятно, слишком волновалось в груди от слов доброго хозяина, и он искал занятия, которое успокоило бы его волнующиеся чувства.

Мы пошли и провели на берегу время чуть не до полночи.

Месяц уже ярко светил на небе, когда старик, окончив длинную речь о своих былых делах по лесничеству, которую я, признаться, мало слушала, собрал удочки и промолвил:

— Ну, Хруп. Теперь спать: не до свету же нам вековать тут перед поплавками. Нет нам сегодня счастья…

Старик ошибался: счастья в минувший день выпало очень много!..

Обещанью угостить меня печеньями так и не пришлось осуществиться: в ближайшие дни девочки не приезжали, а вскоре и сам старик выехал вместе со мной с своего насиженного места. Как и куда, — скажу ниже, а теперь опишу мое неожиданное знакомство еще с одной и, пожалуй, опаснейшей для крысиного семейства тварью, в особенности же для их маленьких сородичей, мышей.

Это было в лунную ночь, вскоре после радостного свидания со старыми хозяевами. По обычаю своему, я бродила по окрестным рощам, прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что считала достойным внимания крысы, ошибочно полагая при этом, что все то только и достойно ее внимания, что обладает шерстью или пером. Впрочем, это не совсем так: к рыбам, например, я стала относиться снисходительнее после речей старика.

Старику не представилось ни одного случая поговорить со мной об одних опасных врагах всего живого, не исключая человека, — змеях, поэтому я равнодушно относилась к встречам со всякими чешуйчатыми гадами, как ящерицами, так и змеями. Если со мной до того времени не было особой беды от этих встреч, то я объясняю это тем, что ящерицы — существа вообще безобидные, а змеи, встречавшиеся мне до тех пор, были все безвредные, с огромными желтыми пятнами на затылке. Я не раз видела, как эти большие, длинные существа, стремительно бросаясь, ловили только лягушек. Поймав, они понемногу заглатывали их своей широкой пастью, становившейся необыкновенно просторной, когда добыча втягивалась в рот. Случайно передо мной не было примеров нападений этих животных на мелких зверьков, например мышей, поэтому я была совершенно спокойна не только за свою шкуру, но даже за шкурки моих крошечных родственников. По мимолетным наблюдениям, зубы этих змей казались мне, хотя и острыми, но очень короткими. Кроме того, я видела иногда этих животных на тропинках растерзанными каким-то хищником, что уже положительно не говорило об опасности со стороны каких-либо родственников этих ужасных, как я теперь знаю, пресмыкающихся.

Но вот в описываемую мной прогулку я натолкнулась на следующий случай. На небольшой лесной опушке, у старого заплесневелого пня, покрытого опенками, играла парочка лесных мышей. Я залюбовалась отливом их бархатистых спинок, казавшимися ночью почти черными, и мелькавшей белизной их брюшка и лапок. Притом у них были прехорошенькие крупные ушки.

В кустах послышался легкий шорох. Он, очевидно, не был услышан моими зверьками, но меня заставил насторожиться. Однако я тотчас же успокоилась, когда увидела, что это была простая змея, вроде тех, которых я уже встречала, только у нее хвост как-то скоро суживался, не образуя длинной плети, да и по спине шла, не прерываясь, зигзаговая полоса поуже к концам, пошире в середине тела. На затылке тоже не было желтых пятен, и сама голова показалась мне более угловатой, чем у других змей, виденных ранее. Но, повторяю, я не испугалась и, отвернувшись, продолжала смотреть на веселье мышей.

Змея, направившаяся было в мою сторону, свернула вдруг тоже по направлению прыгающих зверьков. Мельком взглянув на нее, я, к удивлению своему, заметила, что взгляд ее блестящих глаз вдруг загорелся каким-то особенным, недобрым красноватым огоньком. Не понимая причины этого взгляда, я стала следить одинаково как за змеей, так и за резвившимися мышами. Последние и не подозревали присутствия своего, как оказалось, врага. Чуть слышно извиваясь телом, словно перебирая, как многоножка, массой невидимых ног, длинная тварь придвинулась к мышам на расстояние одного мышиного скачка и, затаив дыхание, остановилась, как вкопанная, в куще высоких желтых опенков. Раз или два из ее морды выскочил длинный, раздвоенный язычок и, словно сверкнув в лунном свете, скрылся обратно в сомкнутую пасть.

Вдруг неподвижно стоявшая на приподнятой шее голова метнулась, как молния, к мышкам, и мой зоркий глаз ясно увидел блеснувшие белизной два выставленные острые крупные зуба. Раздался слабый писк, и одна из мышек, схваченная, но через секунду снова брошенная, как-то вдруг присела и задрожала.

Другая скрылась в мгновение ока. Мышка, очевидно, раненая, сделала два или три слабых скачка, упала и медленно задвигала всеми четырьмя лапками, лежа на боку. Затем она сделала попытку подняться, что ей удалось. Еле, еле поплелась она в кусты, но, пройдя несколько шагов, вновь остановилась, словно от усталости. Змея, казавшаяся мне теперь ужасной тварью, неподвижно следила за своей жертвой, которую кольнула еще раз ужасными зубами верхней челюсти.

Мышка на моих глазах умирала. Через две минуты еле заметное колебание брюшка ее свидетельствовало, что жизнь от нее отлетает.

Тогда змея схватила свою жертву за морду и, широко раздувая пасть, начала всасывать тело мышки в рот, обливая его сильно выступавшей изо рта слюной.

Не знаю — отчего, но я смотрела на это с заметной дрожью и не могла оторваться от этого отвратительного зрелища ужасного пожиранья.

Однако хищник напрасно торжествовал. В кустах раздался явственный шорох, и из них выбежал… мститель.

Это был мой старый знакомый, еж, когда-то так счастливо для меня заблагорассудивший свернуться.

— Это что? Паф! — сказал он хрюкающей скороговоркой и морща брови. — Змея! Гадюка, да еще за едой. Нет, это не ладно-с! Не ладно-с, сударыня! Я вообще недолюбливаю встреч, ну а таких — и подавно.

И, говоря это, еж спокойно схватил гадюку зубами поперек тела. Бросив мышь, змея яростно накинулась на врага, но ее разинутая пасть встречала всюду одни только колючие иглы. Наконец, извернувшись, она цапнула зубами ежа в шею и даже, как мне показалось, в морду. Однако того это совершенно не смущало, и иглистый приятель принялся самым спокойным образом пожирать свою неожиданную добычу.

Кости змеи захрустели. Еж перегрыз змею надвое. Вьющиеся движения гадины сразу как-то ослабли, но продолжались все-таки в двух отгрызанных друг от друга кусках. Кусок с головой все еще продолжал яростно бросаться из стороны в сторону. Еж на все это не обращал ровно никакого внимания.