Но никто, даже я сама, ухом не слышала этого моего крика…

Только теперь, успокоившись, я заметила, что кругом вовсе не было так безмолвно, как мне сначала показалось. Был день, поэтому все живое жило своей обыденной бурной жизнью.

Откуда-то слышались самые разнообразные голоса: где-то лаяла собака, но только не Гри-Гри, кудахтали куры, а над домом скрипел какой-то железный лист, поворачивавшийся от ветра. Много было и других звуков далеких и близких. По кустам чирикали разные птицы, в траве слышались жужжанье, трескотня и шорох. Все это навело меня на мысль о необходимости отыскать где-нибудь временное убежище, чтобы наблюдать все в достаточной безопасности.

Вдруг знакомые мне голоса сразу привели меня к определенному решению, и я, не долго думая, бросилась в воды спокойного пруда и, сколько было сил, поплыла на ту сторону. Один голос принадлежал старшей девочке, Нюте, которая громко кричала, сбегая с веранды:

— Хруп убежал, Хруп убежал! Няня, Федор, люди!.. Ищите Хрупа, ловите Хрупа! Он ручной — далеко не убежит. Да заприте, уберите Матюшу, гоните кошек, а то они съедят нашего глупого Хрупа! Ищите Хрупа, все ищите… Он недалеко: где-нибудь в доме или около дома… Он убежал из кабинета: папа сам видел, как Серенький отчего-то шарахнулся. Ищите, ищите Хрупа!..

В голосе девочки слышались слезы, но не время было обращать на них внимание.

Я перепугалась не на шутку, тем более, что вслед за девочкой выскочила Гри-Гри, и я ясно услышала ее прерывистый лай:

— Чую запах, чую запах… кто-то бежал по веранде и по лестнице. Здесь он скакнул, сюда завернул. Да, да… кто-то бежал вон туда, на площадку… чую запах…

По звуку лая я слышала, что собака, хотя и мечется из стороны в сторону, но бежит по моим настоящим следам. Этой способности я в Гри-Гри не предполагала. Она была бы гибельная для меня, если бы я не была на берегу спасительного пруда, в воды которого кинулась.

Я быстро поплыла вперед, даже не поздравив себя с неожиданным уменьем плавать. Назад я не оборачивалась и спешно работала всеми четырьмя лапами. Из-под воды выставлялась только моя мордочка, часть спины да иногда хвост. Это меня очень смущало и я боялась, что меня заметят.

Но судьба была за меня, и вскоре я уже вылезала на противоположный берег. Выйдя на него, я впервые решилась обернуться.

Из своего безопасного далека я видела около дома бродивших людей, а между ними мечущуюся собаку, которая то и дело возвращалась к моим следам у берега. Хлебнув языком раза два воды из пруда, собака пускалась вновь на розыски, непрерывно махая своим гибким хвостом, и что-то тихонько подлаивала, но что, — я не разбирала.

Итак, я была на полной свободе, но уже не в качестве простой подпольной крысы, знающей одни только крысиные уловки, а в качестве четвероногого путешественника, обладающего знанием языка животных громогласных и молчаливых.

Однако мой внешний вид исключал всякое представление о каком-либо преимуществе моем перед другими крысами, и, откровенно скажу, что мокрая крыса имеет далеко непривлекательный вид, пожалуй, даже непривлекательнее мокрой курицы, про которую так любят говорить люди. Прежде, чем предпринимать что-либо дальнейшее, надо было обратить внимание на свой вымоченный костюм, и я старательно принялась за туалет. Туалет занял, однако, очень немного времени, и я скоро оправилась. Тогда я взглянула в последний раз на покинутый приют, населенный моими знакомыми, славными, добрыми людьми. Воспоминание о двух детских личиках, с любовью смотревших на меня в былые времена, вызвало во мне что-то вроде щемления в сердце. Я выбралась по косогору повыше и залезла в темный угол между корнями высокого дерева — первого, встретившегося мне по дороге.

Прежде, чем начинать новую жизнь, я должна была выспаться, чтоб сном подкрепить бодрость духа. Я имела, ведь, так много испытаний в течение минувшего дня.

Не знаю, долго ли я спала, грезя ужасами погони и образами прошлой жизни, но только, когда я проснулась, была уже глубокая ночь, и небо было сплошь усеяно тысячами сверкавших далеких огоньков. Я не сразу сообразила свое положение, но, овладев мыслями, нисколько не испугалась привычной мне темноты. Напротив, я рада была сделать первые шаги своей самостоятельной жизни под защитой ночи, покровительницы крыс.

Прежде всего нужно было промыслить себе чего-нибудь закусить. Разумеется, будучи крысой, я не имела с собой дорожной провизии, но я носила в себе одну успокоительно действовавшую на меня мысль, которая исключала всякую боязнь голода:

— Мир населен крысами!

Если так, то всюду, значит, найдется для них еда. Однако есть-то все-таки было надобно, пора одних только глубокомысленных рассуждений прошла.

Я двинулась в путь.

Кругом колыхались расплывчатые черные тени вершин деревьев. С их ветвей и в траве, казавшейся ночью особенно густой, несся неясный гул ночной жизни. Чудилось, листья шептались, а в траве ютились целые колонии маленьких шумливых тварей. Но, кроме этого неясного шума, мой тонкий слух не слышал пока ничего.

Вдруг в темноте блеснули два зеленоватых огонька и, мне показалось, направились в мою сторону. Я мигом спряталась за древесным пеньком и тихонько из-под облупившейся коры посмотрела на место, где мелькнули подозрительные глаза. Из-за кустов тихо прокрадывалось какое-то животное поменьше Гри-Гри, но с явными признаками собачьего рода.

— А!.. Лиса! — подумала я и решила, что самое благоразумное будет — изобразить из себя на время полного истукана. Свернутый ветром кусок коры прекрасно закрывал меня от врага, и за таким прикрытием я могла спокойно наблюдать за ним. То, что я прочла на физиономии лисы, было весьма неутешительно.

— Плохо, — говорила вся фигура и морда лисы. — Ничего, решительно ничего съестного…

— Но чем-то все-таки пахнет, я это положительно чую, и несет, очевидно, вот оттуда — и лиса повела носом в мою сторону.

В сердце у меня екнуло. Первый шаг на свободе и такой опасный.

— Положительно пахнет, — продолжала лиса, садясь поблизости.

Этого еще недоставало.

— Должно быть, здесь кто-нибудь да сидел, только ужасно трудно выслеживать добычу в такой чаще. Однако все-таки я голодна…

И лиса начала снова внюхиваться во все стороны. Затем встала и пошла прямо на мой пенек.

Я считала себя в большой опасности, так как, хоть была и образованная крыса, но едва ли могла рассчитывать на снисхождение голодных лисиц, которые, наверное, равнодушны к уму своей добычи. Я боялась тронуться с места, не сомневаясь, что таким образом только облегчила бы лисе ловлю.

От людей я слыхала, что на небе для них горят какие-то счастливые звездочки, и я невольно взглянула в черную высь, ища там своего счастья. Может быть, и моя звездочка ярко горела в эту ночь на небе, так как в то время, как лиса была всего в каких-либо двух шагах от прикрывавшего меня куска коры, невдалеке вдруг послышался чей-то приближавшийся сердитый, ворчливый голос. Хоть плохо, но я все же разобрала:

— Это положительно безобразие, я этого никогда допустить не могу, — кричал этот голос, похожий не то на хрюканье, не то на знакомое мне ворчание хорька.

— Ах, проклятая собачонка, опять бродила тут возле моей норы. Эдак придется, пожалуй, вновь перебираться в другое помещение.

— Это еще кто? — грозно захрюкал мой неожиданный спаситель, вылезая из кустов и решительно направляясь к лисе.

— А, еще новое лицо! Соседка, что выжила меня из верхних нор! Ну, матушка, я теперь сердит и потому не советую попадаться мне на дороге. Извольте убираться прочь! — и новое для меня существо рысцой побежало на лису, которая, не медля, скрылась в темноте. Продолжая ворчать о том, что какая-то «поганая собачонка» портит ему часто настроение духа, мой спаситель принялся мордой и лапами копаться в трухлявых корнях приютившего меня пня. Я видела, как он выворачивал из-под земли каких-то белых съежившихся червяков и жадно поедал их.