Теперь я разскажу объ одномъ обстоятельствѣ, которое произвело на Достоевскаго сильное впечатлѣніе, чему я былъ свидѣтелемъ, и о которомъ знаютъ очень немногіе.

Въ концѣ 1877 года, въ ноябрѣ, я заѣхалъ къ нему по обыкновенію около двухъ часовъ и засталъ его, что случалось не часто въ эти часы, въ хорошемъ, даже веселомъ настроеніи духа. Его ничто не раздражало, онъ любилъ всѣхъ и все, проповѣдывалъ снисходительность…

Просидѣвъ часовъ до четырехъ, я уже собрался уѣзжать, какъ вдругъ онъ остановилъ меня и спросилъ:

— Да, вотъ чуть было не забылъ, — вы знаете гадалку-францужешеу Фильдъ?

— Знаю, а что?

— Мнѣ говорилъ про нее вашъ братъ; разсказалъ много интереснаго. Вы какъ ее знаете?

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, — отвѣчалъ я, — одна моя знакомая старушка, жившая тогда въ Москвѣ, упросила меня побывать у этой Фильдъ, показать ей ея фотографическій портретъ, выслушать то, что она скажетъ, и затѣмъ сообщать ей. Старушка увѣряла меня, что Фильдъ эта никакъ не можетъ назваться обыкновенной гадалкой, что это замѣчательная предсказательница; при этомъ она передала мнѣ много интересныхъ случаевъ ея сбывшихся пророчествъ. Я мало заинтересовался этими разсказами, но желая исполнить обѣщаніе, данное мною почтенной старушкѣ, пріѣхавъ въ Петербургъ, сейчасъ же отправился съ ея портретомъ въ этой француженкѣ.

— Ну, и что же? Какое она произвела на васъ впечатлѣніе? — живо и съ видимымъ интересомъ спросилъ Достоевскій.

— Странное, — это маленькая, живая старушка съ какимн-то особенными, черными глазами и необыкновеннымъ даромъ слова. Она меня совсѣмъ заговорила и заинтересовала, потому что очень вѣрно и опредѣленно описала характеръ моей знакомой, съ портретомъ которой я явился…

— Неужели вы ее ничего относительно себя не спросили?

— Спросилъ. Она предсказывала мнѣ больше часу, наговорила много вздору, но въ числѣ этого вздора сказала и такія вещи, которыя, какъ мнѣ тогда казалось, никакимъ образомъ не могли случиться и которыя, тѣмъ не менѣе, случились со мною во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ, ею предсказанныхъ. Я былъ у нея еще разъ и она опять говорила мнѣ много вздору и много правды. Во всякомъ случаѣ это интересная женщина и, мнѣ кажется, у нея бываютъ минуты вдохновенія.

— Ну вотъ, да, все это именно то, что я ужъ не разъ про нее слышалъ. Видите ли, не вѣрить въ возможность предсказаній нельзя, никакъ нельзя… это вздоръ! ужъ не говоря о томъ, что въ исторіи сохранилось многое въ этомъ родѣ, но почти каждый человѣкъ на себѣ знаетъ. Всѣ вѣрятъ и если не признаются, то единственно изъ малодушія, котораго въ насъ такъ много. Самъ вѣритъ, вѣритъ, можетъ быть, даже больше, чѣмъ бы слѣдовало — и въ то же время смѣется, глумится надъ искреннимъ человѣкомъ, который такъ прямо и скажетъ, что вѣритъ… Вы знаете ея адресъ? Пойдемте сейчасъ же, я хочу знать, что она мнѣ скажетъ!..

— Пойдемте, если она только живетъ тамъ же, гдѣ я былъ у нея въ послѣдній разъ, это недалеко — въ Басковомъ переулкѣ.

Мы отправились. Фильдъ жила въ томъ же домѣ и приняла насъ.

Ѳедоръ Михайловичъ былъ очень серьезенъ. Онъ попросилъ ое, чтобы она предсказывала ему въ моемъ присутствіи. Но француженка рѣшительно отказалась — это было не въ ея правилахъ.

— Въ такомъ случаѣ дѣлать нечего, — шепнулъ онъ мнѣ,- но я даю вамъ словѣ, не утаивъ, разсказать вамъ все, что она мнѣ скажетъ.

Я остался ждать въ крохотной гостиной и проскучалъ больше часу.

Наконецъ, Достоевскій вышелъ. Онъ былъ взволнованъ, глаза его блестѣли.

— Пойдемте, пойдемте! — таинственно шепнулъ онъ мнѣ.

Мы вышли и отправились пѣшкомъ. Онъ нѣсколько минутъ шелъ молча, опустивъ голову. Потомъ вдругъ остановился, схватилъ меня за руку и заговорилъ:

— Да, она интересная женщина, и я радъ, что мы къ ней отправились. Можетъ, она и наврала, но я давно не испытывалъ такого сильнаго впечатлѣнія. О, какъ она умѣетъ обрисовывать людей! Еслибъ вы знали, какъ она разсказала мнѣ мою обстановку!

— Что же она вамъ говорила? Вѣдь вы дали мнѣ слово размазать все безъ утайки!

— И разскажу, только не распространяйте этого между посторонними до времени; можетъ, все наврала, глупо выйдетъ…

Онъ передалъ мнѣ все, что она говорила ему о различныхъ его семейныхъ обстоятельствахъ. Потомъ оказалось, что больше половины не сбылось, но кой-что и сбылось. Она сказала ему, между прочимъ, что весною у него будетъ смерть въ домѣ. И хотя въ подробностяхъ этого предсказанія было много вздорнаго, но смерть дѣйствительно случилась: тою же весною: умеръ его маленькій сынъ, внезапная кончина котораго сильно потрясла его. Но дѣло не въ этомъ, а въ другихъ предсказаніяхъ. Не догадываясь кто онъ и не умѣя опредѣлить его дѣятельность, Фильдъ предрекла ему большую славу, которая начнется въ скоромъ времени.

— Она сказала, — говорилъ онъ, — что меня ожидаетъ такая извѣстность, такой почетъ, о которыхъ я никогда не могъ и мечтать. Повѣрить ей, такъ меня на рукахъ будутъ носить, засыпать цвѣтами — и все это будетъ возростать съ каждымъ годомъ, и я умру наверху этой славы… Ну, вотъ, голубчикъ, можетъ быть, она врунья, только интересная… интересная врунья! А вѣдь я все-таки же теперь и буду ждать этой славы, и ужъ это утѣшительно!

— Хорошо, что она предсказала вамъ славу, — замѣтилъ я;- но вѣдь вотъ же она предсказала и семейное горе…

— Да, и я теперь такъ и думаю, что оно навѣрное будетъ. Я вамъ говорю: она произвела на меня очень сильное впечатлѣніе. Вѣдь другіе говорятъ общими мѣстами, болѣе или менѣе ловко; но сейчасъ же и замѣчаешь шарлатанство, каждое предсказаніе можно повернуть такъ или иначе — ну, а у нея все ясно, опредѣленно. Интересная женщина!..

Мы стали припоминать историческіе факты сбывшихся предсказаній, но онъ то и дѣло возвращался къ словамъ Фильдъ, повторялъ каждую ея фразу.

Я оставилъ его въ очень возбужденномъ состояніи.

Вернувшись домой, я засталъ у себя моего брата, въ тотъ же вечеръ у меня былъ Аполлонъ Николаевичъ Майковъ, и такъ какъ они оба были близки съ Ѳедоромъ Михайловичемъ и я зналъ, что сообщенное имъ не будетъ распространено, то и рѣшился разсказать имъ подробности предсказанія, сдѣланнаго француженкой.

Потомъ и самъ Ѳедоръ Михайловичъ сообщилъ кой-кому объ этомъ предсказаніи.

Ему недолго пришлось дожидаться его исполненія — всеобщее сочувствіе, горячее поклоненіе молодежи пришли внезапно, усиливаясь съ каждымъ днемъ, выражаясь шумными оваціями, подносимыми вѣнками и цвѣтами. Достоевскій достигъ такой популярности, какая еще до него не выпадала на долю русскаго писателя… И онъ скончался наверху этихъ успѣховъ.

Въ послѣдніе дни жизни этому вѣчному труженику, такъ долго плохо цѣнимому, улыбнулось счастіе… улыбнулась слава. Онъ успѣлъ взглянуть на эту улыбку, что удается немногимъ даже изъ самыхъ знаменитыхъ дѣятелей

И хорошо, что «интересная» француженка не могла предсказать, что ему такъ мало остается жить, хорошо, что смерть пришла внезапно и застала его среди плановъ, надеждъ, среди мыслей о жизни… Печальное утѣшеніе — но все же онъ умеръ хорошей для него смертью.

Вспоминается мнѣ еще одно изъ нашихъ свиданій. Мнѣ нужны были для статьи біографическія свѣдѣнія о Ѳедорѣ Михайловичѣ, и я обратился къ нему за ними. Онъ охотно вызвался сообщить мнѣ все, что о себѣ помнилъ. Началъ, ограничиваясь перечнемъ чиселъ и фактовъ, но скоро, по своему обыкновенію, увлекся, сталъ разсказывать.

— Эхъ, жаль, что вы не можете помѣстить въ статью свою очень много интереснаго изъ моей жизни, но все же запомните, можетъ быть, потомъ кому-нибудь и скажете. Вы думаете у меня есть друзья? Когда-нибудь были? Да, въ юности, до Сибири, пожалуй что были друзья настоящіе, а потомъ, кромѣ самаго малаго числа людей, которые можетъ быть нѣсколько и расположены ко мнѣ, никогда друзей у меня не было. Мнѣ это доказано, слишкомъ доказано! Слушайте! Когда я вернулся въ Петербургъ, послѣ столькихъ-то лѣтъ, меня многіе изъ прежнихъ пріятелей и узнать не захотѣли, и потомъ всегда, всю жизнь друзья появлялись ко мнѣ вмѣстѣ съ успѣхомъ. Уходилъ успѣхъ и тотчасъ же и друзья уходили. Смѣшно это, конечно, старо, извѣстно всѣмъ и каждому, а между тѣмъ, всякій разъ больно, мучительно… Я узнавалъ о степени успѣха новой моей работы по количеству навѣщавшихъ меня друзей, по степени ихъ вниманія, по числу ихъ визитовъ. Расчетъ никогда не обманывалъ. О, у людей чутье, тонкое чутье! Помню я, какъ всѣ кинулись ко мнѣ послѣ успѣха «Преступленія и наказанія!» — кто годами не бывалъ — вдругъ явились, такіе ласковые… а потомъ и опять всѣ схлынули, два-три человѣка осталось. Да, два-три человѣка!..