И мы простились.
VIII.
Однако, что же я узналъ? Внѣшнія обстоятельства этихъ двухъ людей, такъ поразившихъ меня своей противоположностью. Узналъ я, какимъ образомъ совмѣстилось, повидимому, несовмѣстимое. Но я не былъ удовлетворенъ. Неужели я, встрѣчавшій въ жизни столько людей, столько разъ обманывавшійся въ нихъ и наконецъ увѣрившій себя въ томъ, что знаю ихъ достаточно, что уже не способенъ на грубыя ошибки, снова попалъ въ просакъ? Неужели опять юная идеализація, которая теперь уже мнѣ совсѣмъ не къ лицу? Опять грубая, пошлая дѣйствительность, являющаяся въ легкихъ, неземныхъ очертаніяхъ поэтической грезы?..
Въ немъ, въ этомъ единственномъ драматическомъ артистѣ, я, конечно, не ошибся. Онъ ясенъ сразу. Но она… да, вѣдь, это вѣрно барышня изъ нынѣшнихъ дѣвицъ. Надоѣло жить въ деревнѣ съ бабушкой, захотѣлось необузданной, ничѣмъ не стѣсняемой свободы… Заговорили дурные инстинкты, до времени искаженное, исковерканное воображеніе… И вотъ ухватилась за перваго встрѣчнаго, найдя, что чѣмъ онъ невозможнѣе во всѣхъ отношеніяхъ, тѣмъ лучше. Безжалостно бросила воспитавшую се старуху, забрала деньги и убѣжала. Вѣдь, еще нѣтъ году… Теперь вотъ они вмѣстѣ, она еще обдумываетъ, готовится, присматривается, а черезъ годъ какой-нибудь, гдѣ и въ какой обстановкѣ, въ какомъ видѣ можно встрѣтиться съ этой отбросившей старыя традиціи особой? Я уже наталкивался на такихъ, и типъ этотъ мнѣ не новость…
Я почти рѣшилъ, что это такъ. Но на слѣдующее утро я встрѣтился съ нею въ паркѣ. На мой поклонъ она отвѣтила мнѣ хотя вѣжливо, но очень сухо. Я увидѣлъ ясно, что она даже боится — какъ бы я не остановилъ ее, не пошелъ бы съ нею. Я, конечно, не сдѣлалъ этого, но мнѣ достаточно было разглядѣть ее снова, при дневномъ свѣтѣ, чтобы измѣнить свой новый на нее взглядъ. Опять отъ всей ея прелестной фигуры пахнуло на меня чѣмъ-то неизъяснимо грустнымъ, мучительнымъ, идеальнымъ. Нѣтъ, это не то, совсѣмъ иное, — сказалъ я себѣ,- и снова заинтересовался ею, и снова она стояла передо мною неразъяснимой загадкой… мнѣ все мерещился ея взглядъ, устремленный во время вчерашняго бала на Лидина-Славскаго… Нѣтъ, душа ея чиста, она непричастна ни къ какому извращенію мысли и чувства. Она не изъ знакомыхъ мнѣ типовъ современной гадости и дряблости, которую теперь снисходительно называютъ психопатіей. Тутъ что-то глубже, стихійнѣе. Но все же… развѣ можетъ она любить его? Вѣдь, ужъ, пожалуй, въ одномъ этомъ- недугъ душевный…
Прошло три дня, и эти три дня совсѣмъ не подвинули впередъ моихъ наблюденій. Мнѣ какъ-то не удавалось приблизиться къ Лидинымъ-Славскимъ. Я видѣлъ ихъ все издали. Онъ величественно раскланивался со мною, она едва замѣтно кивала мнѣ головой и сейчасъ же отъ меня отворачивалась; очевидно, я чѣмъ-то заслужилъ ея особое нерасположеніе. Мнѣ даже обидно было: но я скоро понялъ причину такой немилости: я еще на балу не сумѣлъ, значитъ, скрыть отъ нея, что очень заинтересовался ею, что за ней наблюдаю, ну, а это ей непріятно, и тяжело даже. Остановясь на такомъ объясненіи, я уже не смѣлъ подходить къ нимъ.
Невозможная, шутовская фигура Лидина-Славскаго и красота его жены, конечно, обратили на себя вниманіе всего — ска. Стоило имъ появиться въ аллеѣ, въ ресторанѣ или на музыкѣ, какъ они становились центромъ всѣхъ взглядовъ. О нихъ говорилось громкимъ шопотомъ, котораго нельзя было не слышать. Сейчасъ же, въ одинъ день, создалось нѣсколько легендъ и версій. Одни увѣряли, что она княгиня такая-то, убѣжавшая отъ мужа, что они вовсе не женаты. Другіе спорили, доказывая, что она просто жидовка, наѣздница изъ цирка въ Москвѣ. Третьи были ближе къ истинѣ, но говорили, что она отравила свою бабушку и обокрала ее. Какъ бы то ни было, надъ его фигурой, его невозможными жабо и гофрировками, которыхъ онъ не покидалъ, надъ его чваннымъ видомъ и лицомъ, похожимъ на алебастровую маску, очень смѣялись. Въ отношеніи къ ней сказывалась упорная враждебность. Если бы взглядъ ея мечтательныхъ чудесныхъ глазъ не скользилъ только по этимъ лицамъ, не стремился выше этой толпы встрѣчныхъ, если бы она не была такъ разсѣяна, а захотѣла вглядѣться и вслушаться во все, что ее окружало, она врядъ-ли бы появлялась въ паркѣ и на музыкѣ. Она увидѣла бы обидныя, презрительныя мины женщинъ, циничные взгляды и перемигиванія мужчинъ, увидѣла бы, что находится въ самой враждебной и безпощадной средѣ.
Такое отношеніе было понятно. Не признать ея красоты, граціи, изящества, особенно выдѣлявшихся среди этой пестрой, безвкусной и совсѣмъ некрасивой толпы — не было возможности. Всѣ это понимали, всѣхъ это обижало и всѣ были довольны, что ея странное, почти двусмысленное положеніе рядомъ съ гофрированнымъ шутомъ дозволяло проявляться злорадству. Ея красота и прелесть были оскорбительны для женщинъ. Ея скромность, не желаніе знакомиться, разговаривать, шутить, ея немногосложныя отвѣты и строгіе взгляды прекрасныхъ глазъ были оскорбительны для мужчинъ, желавшихъ найти въ ней совсѣмъ иное…
Дней черезъ пять послѣ нашей встрѣчи на балу, Лидинъ-Славскій постучался ко мнѣ въ комнату.
— Можно войти, сосѣдъ?
— Входите…
Дѣло было въ послѣобѣденную пору. Онъ оказался въ значительно возбужденномъ состояніи; отъ него пахло виномъ.
— Васъ что-то совсѣмъ не видно, — хрипло сказалъ онъ, почти падая въ мое кресло. — Впрочемъ… не то, а вотъ что: вы слышали, это будетъ завтра…
— Что — это?!
— А мой первый сценическій конферансъ…
— Нѣтъ, не слыхалъ.
— Да, завтра, уже и объявленія печатныя всюду вывѣшены… Уфъ! рѣшился… Попробую!.. Авось, здѣшняя публика окажется малую толику смыслящей… Билеты въ курзалѣ, въ буфетѣ продаются… поспѣшите, а то въ первомъ ряду не достанете, — прибавилъ онъ вдругъ совсѣмъ уже инымъ тономъ.
— Поспѣшу, — сказалъ я. — Но что-же это за сценическій конферансъ?
Онъ скривилъ ротъ и какъ-то фыркнулъ.
— Нѣ-ѣтъ-съ, батюшка, я этого вамъ не скажу-съ! Это тайна… секретъ до завтрашняго вечера. Это видите, моя идея собственная: никогда никто до меня придумать не могъ. И не спрашивайте, не скажу!.. Сюрпризъ будетъ публикѣ; такъ и на афишахъ сказано — сценическій конферансъ — и больше ничего; эффектъ, надѣюсь, будетъ полный… Ну-съ, а теперь до свиданія… мнѣ еще приготовиться надо.
Онъ поднялся, величественно кивнулъ мнѣ головою и ушелъ.
Черезъ нѣсколько минутъ изъ его комнаты до меня донеслось какое-то завываніе его хриплаго голоса. Потомъ онъ вдругъ будто взвизгнулъ. Онъ читалъ что-то уже не своимъ, а пронзительнымъ, пискливымъ голосомъ. Потомъ опять хриплый басъ. Меня это почему-то раздражать стало. Я ушелъ въ паркъ и первое, что бросилось мнѣ въ глаза: вокругъ всего курзала и на многихъ деревьяхъ расклеенныя огромныя розовыя, зеленыя и синія афиши, на которыхъ крупнѣйшими буквами было обозначено:
Къ курзалѣ первое представленіе знаменитаго драматическаго артиста Лидина-Славскаго. Художественная новость, никогда еще до сихъ поръ не практиковавшаяся не только въ Россіи, но и во всемъ цивилизованномъ мірѣ, даже въ Америкѣ — сценическій конферансъ. Билеты можно получать въ буфетѣ курзала.
Я отправился въ буфетъ и, заплативъ пять рублей, получилъ кресло перваго ряда.
IX.
Большая зала была приготовлена для представленія «знаменитаго драматическаго артиста», для его «сценическаго конферанса». Впрочемъ, приготовленій особенныхъ не потребовалось. Лидинъ-Славскій или не пожелалъ входить въ излишніе расходы, или рѣшилъ, что для его таланта не нужна обстановка, — какъ-бы то ни было, театральныхъ подмостковъ не существовало. Съ одной стороны залы были заперты двери, выходившія на балконъ, и отъ стѣны до стѣны протянута была на толстой веревкѣ красная кумачная занавѣска, настолько невысокая, что скрывала отъ публики окна и двери только наполовину. Знакомые желтые вѣнскіе стулья были разставлены тѣсными рядами. Первый-же рядъ, у самой занавѣски, состоялъ изъ откуда-то взятыхъ креселъ, весьма сомнительной крѣпости, и еще болѣе- сомнительной чистоты.
