Когда я, въ восемь часовъ, вошелъ въ залу, публика была уже почти въ сборѣ. Вечеръ задался ненастный, вѣтряный, то и дѣло накрапывалъ дождикъ. И эта погода, вѣроятно, значительно благопріятствовала сбору. Двѣ трети залы, особенно задніе ряды, оказались занятыми.

Я прошелъ къ своему креслу и очутился среди цвѣта — скаго общества. Но я не видѣлъ въ первую минуту всѣхъ этихъ кавалеровъ и дамъ, я видѣлъ только, черезъ два кресла отъ меня, прелестное лицо жены «знаменитаго» артиста. Она была все въ томъ-же скромномъ темномъ платьѣ, въ которомъ я ее увидѣлъ въ первый разъ на балу, съ той-же красненькой ленточкой на шеѣ. Она показалась мнѣ очень блѣдной; глаза ея лихорадочно горѣли, ей было такъ неловко, такъ, видимо, тяжело въ этомъ креслѣ перваго ряда, среди обращенныхъ на нее со всѣхъ сторонъ взглядовъ.

Зачѣмъ она здѣсь! Ей лучше было-бы совсѣмъ не показываться, или быть гдѣ-нибудь тамъ, за этой кумачной занавѣсью въ той гостиной, гдѣ навѣрно находится теперь онъ, и откуда онъ долженъ выйти. Зачѣмъ она здѣсь? Навѣрно, это онъ ее заставилъ, какъ тогда, на балу, заставилъ ее танцовать… Она и теперь не осмѣлилась ослушаться, и сидитъ какъ на раскаленныхъ угольяхъ; а вокругъ нея нескромное перешоптываніе, враждебные взгляды, циничныя усмѣшки. Мнѣ захотѣлось подойти къ ней, увести ее отсюда; но я не посмѣлъ даже ей поклониться, потому что она, встрѣтясь съ моимъ взглядомъ, сдѣлала видъ, что меня не замѣчаетъ. Я постарался о ней не думать.

Къ это время въ заднихъ рядахъ стало выражаться нетерпѣніе. Кто-то изо всѣхъ силъ стучалъ палкой, чей-то густой басъ крикнулъ: «пора!» Два ресторанныхъ лакея, пробравшись между рядами публики, скрылись за занавѣсью и старались ее раздернуть, что, однако, никакъ имъ не удавалось. Наконецъ, нѣсколько человѣкъ зрителей пришли имъ на помощь, и кое-какъ удалось сдернуть занавѣсъ въ одну сторону. Теперь передъ зрителями была только одна толстая веревка.

Мнѣ положительно въ первый разъ приходилось, во время представленія, оказаться на сценѣ; но, впрочемъ, никакимъ образомъ нельзя было назвать сценой то, что было предо мною. У дверей и оконъ, выходившихъ на балконъ, было поставлено нѣсколько кадочекъ, съ чахлыми миртами и олеандрами; на полу, въ двухъ шагахъ отъ перваго ряда, красовался старый персидскій коверъ, въ углу зачѣмъ-то поставили деревянную, выкрашенную въ зеленый цвѣтъ колонну и на ней бюстъ Пушкина. Вотъ и все.

Я не утерпѣлъ — взглянулъ на Софи. Глаза ея были совсѣмъ закрыты, на лицѣ выражалось страданіе. Дворъ въ боковую гостиную отворилась — и передъ нами появился Лидинъ-Славскій. Что за фигура! Онъ былъ одѣтъ въ средневѣковый испанскій костюмъ съ громадными буфами на рукахъ и на бедрахъ. Его длинныя и сухія какъ жерди ноги были обтянуты въ трико лиловаго цвѣта, за плечами красовалась коротенькая епанча, съ боку шпага. Онъ оставилъ нетронутыми свои длинные вылѣзшіе волосы и только на лицо въ изобиліи насыпалъ пудры, такъ что оно окончательно превратилось въ маску. Нельзя выразить жалкаго комизма этой невозможной фигуры! И это тутъ, въ двухъ шагахъ отъ зрителей, при блѣдномъ боковомъ освѣщеніи лампъ…

Онъ въ нѣсколько громадныхъ шаговъ, будто на ходуляхъ, вышелъ на середину и величественно поклонился публикѣ. Въ заднихъ рядахъ кто-то фыркнулъ, но впрочемъ тотчасъ же, то тамъ, то здѣсь, раздались нерѣшительныя рукоплесканія. Артистъ помолился еще разъ и, весь какъ-то изогнувшись и положивъ лѣвую руку на эфесъ шпаги, а правой сдѣлавъ неопредѣленный жестъ, началъ, возвышая свой хриплый голосъ:

— Почтеннѣйшая публика! полагаю, что прочтя мои анонсы, изъ которыхъ вы узнали, что будете присутствовать въ первый разъ на сценическомъ конферансѣ, вы были изумлены, не зная и не понимая, что это такое! Да-съ, почтеннѣйшая публика, это нововведеніе, въ искусствѣ, авторомъ котораго являюсь я. Сценическій конферансъ — это то же театральное представленіе, но только соотвѣтствующее цѣлямъ и задачамъ искусства. Представьте — дается пьеса, пьеса великаго драматурга. Что необходимо для того, чтобы знаменитое твореніе произвело должный эффектъ, запечатлѣлось въ душѣ зрителя во всей своей неприкосновенности? Что для этого нужно?

Онъ входилъ въ азартъ и начиналъ шагать по старому персидскому ковру, отъ одного его края до другого.

— Для этого нуженъ ансамбль, — продолжалъ онъ:- необходимо, чтобы всѣ силы исполнителей были равны, — чтобы всѣ роли, начиная отъ главной и до самой незначительной, игрались съ одинаковымъ талантомъ и пониманіемъ. А этого, по крайней мѣрѣ у насъ, въ Россіи, нельзя достигнуть. Нѣтъ ни одной труппы въ провинціи, — я уже не говорю о столицахъ, — которая могла бы хоть нѣсколько подходить къ ансамблю: Если найдется одинъ хорошій исполнитель, то рядомъ съ нимъ непремѣнно нѣсколько негодныхъ, которые не только не исполняютъ хорошо своихъ ролей, но портятъ игру хорошаго исполнителя… Вы видите, я одинъ, рядомъ со мною нѣту другихъ артистовъ и артистокъ. Между тѣмъ мнѣ гораздо легче, чѣмъ съ помощью цѣлой труппы, передать вамъ великое драматическое произведеніе во всей его красотѣ и блескѣ, передать такимъ образомъ, что если-бы творецъ этого произведенія присутствовалъ, — то пролилъ бы слезы восторга! Я одинъ, мнѣ никто не мѣшаетъ и, такъ какъ мое амплуа обширно, я могу одновременно исполнять нѣсколько ролей. И это будетъ вовсе не чтеніе драмы, а именно — ея исполненіе, настоящая игра!.. Конечно, окажется недостача въ нѣкоторой иллюзіи, но, быть можетъ, такая недостача очень скоро забудется. Заставлю ли я васъ забыть ее или нѣтъ — не знаю…

Онъ развелъ руками, скромно опустилъ глаза — и улыбнулся.

— Попро-обую!.. — протянулъ онъ.

Это было довольно неожиданно и почти вся зала слушала съ интересомъ…

Что же будетъ дальше?

А дальше было вотъ что. — Лидинъ-Славскій перемѣнилъ тонъ и остановился посреди ковра, снова принимая неестественную позу и опираясь на эфесъ шпаги.

— Для начала, — заговорилъ онъ:- для перваго опыта сценическаго конферанса я остановлюсь на произведеніи великаго Шиллера. Произведеніе это — «Донъ-Карлосъ, инфантъ испанскій». Находясь среди просвѣщенной публики, я увѣренъ, что всѣ зрители знакомы съ произведеніемъ великаго германскаго поэта…

По залѣ прошло нѣкоторое движеніе, изъ котораго, по крайней мѣрѣ для меня, явствовало, что большинство «просвѣщенной публики» съ произведеніемъ, великаго нѣмецкаго поэта совсѣмъ незнакомо.

— Да, вы всѣ знаете эту чудную драму и поэтому я не стану объ ней распространяться, не стану передавать содержаніе первыхъ двухъ актовъ. Я прямо приступаю къ третьему…

Кто-то громко зѣвнулъ въ заднихъ рядахъ. Кто-то шикнулъ.

— И такъ, дѣйствіе третье! — воскликнулъ Лидинъ-Славскій. — Передъ вами спальня короля. Свѣчи догораютъ на столѣ. Къ глубинѣ сцены молодые пажи сидя спятъ. Король сидитъ у стола, въ глубокомъ раздумьи…

Онъ оглянулся, и вдругъ замѣтилъ, что ни стола, ни стула нѣтъ. Онъ подбѣжалъ къ двери, крикнулъ: «Скорѣй столъ и стулъ!» — и вернулся.

Столъ и стулъ принесли, поставили на коверъ. Онъ сѣлъ и склонился къ столу «въ глубокомъ раздумьи».

— Передъ королемъ бумаги и медальонъ… — хрипло сказалъ онъ.

На столѣ ничего не было, но онъ не обратилъ на это вниманія. Голосъ его мгновенно измѣнился, сдѣлался совсѣмъ неестественнымъ, когда онъ началъ:

Онъ вдругъ поднялъ голову, провелъ по своему напудренному лбу рукою, поднялся со стула, наклонился впередъ всѣмъ длиннымъ корпусомъ — и сталъ какъ бы вглядываться.

Но вся его поза, выраженіе лица были таковы, что мнѣ, да я думаю и всей залѣ, показалось будто онъ нюхаетъ…