— Сю-да-а иди.

Подбежал худой сутулый солдат в очках.

— Иди под третий взвод, — сказал дневальный, и солдат побежал за перегородку. Потом выбежал оттуда, и еще через некоторое время торопливо прошел туда же с чайником.

Все это было, как по телевизору: кто-то проходит, кто-то кричит…

Пришел прапорщик и сказал, что я зачислен во второй взвод.

Вечером казарма наполнилась шумом, топотом, резкими голосами — возвращались со службы караулы.

— Разряжай! — кричал кто-то, и раздавался густой треск — разряжали магазины. — Оружие сдать, на подведение итогов! — Солдаты гурьбой подходили к вешалке, бросали на нее шинели. Кто-то нес целую охапку шинелей… Спиной ко мне — очень близко — остановился один: застегивая ремень, приподняв острые локти. Спина его напрягалась — он кричал кому-то:

— Разрядил? На место поставил?

— Батальон, строиться на ужин! — закричал от поста дневального маленький белоголовый солдат.

— Громче, громче, — говорил ему дневальный. Тот кричал еще и еще, а на площадке возле перегородки стояла одна только шеренга, да еще несколько сидели на табуретках.

Я спросил, где становится второй взвод, встал. Один, другой, третий подходили солдаты, садились напротив на табуретах.

— Равняйсь. Смир-на! — говорил один, с заросшим бровями лбом. Шеренга натянулась, отвердела. Я тоже.

— Сколько? — поднялась рука с вытянутым пальцем.

— Девятнадцать, — отвечали оттуда, куда показывал палец.

— Нефедов!

— Я!

— Головка от… Ко мне!

Из натянутой шеренги выбросило одного к табурету, где сидел бровастый. Я видел только его тонкую шею с ямочкой на затылке.

— Почему спал на посту? — озабоченно спросил бровастый. И, переменив позу, сел вполоборота к стоящему перед ним. — Я тебя спрашиваю, почему спал? Ты что, моей смерти желаешь? Хочешь, чтобы зэк у тебя, дурака, автомат забрал и весь караул расстрелял? А? И меня?

Нога сидящего мелькнула над полом — и стоявший грохнулся подсеченный.

— Батальон, смирна! — ударил крик дневального. Сидящие на табуретах вскочили, заняли место сзади нас.

Замерли все. Надвигался невысокого роста майор: лицо отекшее, сероватого цвета, нос красноватый, глаза выпирают из-под лохматых бровей.

— Здравствуйте, товарищи, — прохрипел он.

— Здра-жла-това-маор! — заметалось по казарме, не умещаясь.

— Рядовой Морев!

— Я-а-а, — послышалось из второй шеренги.

— Выйти из строя.

Вышел и повернулся лицом солдат с легким светлым чубчиком и слегка раскосыми глазами. Лицо у него было обиженным.

— Полюбуйтесь на этого разгильдяя, — захрипел майор. — Пост покинул! Покинул, чтобы зэку вонючему чай принести вот за этот вот сифилисный блокнот!

Майор вскинул руку, затряс ею. Что-то яркое блестело в его руке.

— Автомат в бурьяне спрятал! Сукин вы сын! — гремел майор и с негодованием упирал глаза в солдата. Нос у него пылал. — Под суд пойдете, Морев. Под суд!

Солдат смотрел куда-то поверх голов, кривил губы.

От голоса, бьющего ему в лицо, глаза вздрагивали… И вдруг лицо его стало разъезжаться… Он уронил голову на грудь, послышался быстрый всхлип.

— Завтра я передам дело следователю, — звучал в натянувшейся тишине тяжелый голос. — За связь с осужденными пощады не будет! Встать в строй! Разгильдяй… — Майор метнул взгляд уже в затылок шагнувшего вперед солдата.

Ужин был уже холодным. Перловая каша, точно клейстер, вязла во рту. Хлеб тут был только белый.

Напротив сидел тот самый, со светлым чубчиком. Он сделал из кружки глоток, обернулся и закричал, вздувая на глее жилы:

— Нар-ряд! Наряд, твою мать! Вырос у стола кто-то в сальном хэбэ, без погон и ремня.

— Чаю горячего, бегом!

— Кончился чай, батальон последний ужи… — Не договорил — кружка прошуршала мимо уха.

— Ищи!

Тот побежал к окну раздачи, а вслед ему закувыркался чайник.

— А ты откуда взялся? — остановил на мне резко-серые глаза.

— Перевели. Из пятой роты.

— За что?

— Просто.

— Не свисти, просто не переводят. Я не ответил, потому что он опять обернулся и закричал:

— Нар-ряд!

А кто-то толкнул меня в бок:

— Со стола убирай…

На вечерней поверке все было, как в роте. Только команда к построению прозвучала не без десяти минут десять, а много позже — около половины двенадцатого.

Строй собирался, собирался — и вдруг незаметно начинал рядеть, рассыпаться… Когда читали список вечерней поверки, то и дело останавливались, и кто-то из первой шеренги бежал кого-то искать.

Потом румяный, выпирающий из гладкого кителя лейтенант вызывал из строя в чем-то провинившихся — «в распоряжение дежурного».

— Отбой, внутренние войска! — сказал он наконец. Вышел и встал перед взводом высокий, с нежным лицом сержант, замковзвода, видно.

Сзади уже уходили. Сержант сказал кому-то через головы:

— Ставь трехлитровую банку — с первой роты еще придут. Чай в тумбочке у меня. — Опустил глаза на стоящих. — Так, завтра — на «Институт», с подъема сразу — заправка коек и на завтрак. Если Грачев начнет на физзарядку выгонять, пошлите его на… Все понятно?

— Так точно, товарищ сержант!

— Так, новенький… — Сержант посмотрел на меня. — Здесь останешься. Будешь следить, чтобы по тумбочкам нашим не лазили. Увидишь кого — скажи дежурному, а вечером мне его покажешь.

— Есть.

— Отбой, дивизия!

…Утром после завтрака я надел висевший на вешалке старый бушлат и вышел в знобкую темень. Идти было некуда, но — быть в батальоне… ну его на фиг.

Я обошел казарму и увидел проступающее из сумерек огромное здание. Я уже знал, что нахожусь в самом полку, значит, — это штаб полка. Подальше… Пересек пустынный, наполненный ветром плац… Какое-то серое одноэтажное здание с шершавыми стенами. Обогнул его. Штабель покрытых инеем досок. Затишка. В кармане у меня — целая сигарета. И спички есть.

Я сидел долго. Потом с трудом разогнул онемевшее тело, встал. Сделал тридцать приседаний, сел снова…

Наконец я не выдержал и вышел из укрытия. К зданию, за которым я сидел, медленно подъезжал автозак.

Я уже проходил мимо, как вдруг ноги сами остановились…

Из кабины выпрыгнул офицер с кобурой на боку, открыл в фургоне дверь с решетчатым оконцем. Оттуда выскочили двое солдат, тоже с кобурами. Они встали по обе стороны открытой двери. Офицер сказал негромко: «Давай!» На белую от инея землю спрыгнул… Воскобович. Он был в хэбэ без погон и петлиц, ремня на нем не было. Руки держал за спиной.

Дверь в сером здании уже была открыта. Офицер стоял рядом.

Припадая на левую ногу, Воскобович пошел на черный провал. У самого порога он оглянулся и показал серое лицо с кривыми губами. Офицер подтолкнул его…

День прошел. Вечером на боевом расчете назвали мою фамилию в списке караула, назначенного на какую-то «Консерваторию». Потом узнал, что «Консерватория», «Институт» и «Детский сад» — строительные объекты в городе, где работают осужденные. И еще есть жилая зона.

До отбоя прошла целая вечность, наполненная незнакомыми голосами, топотом ног и криками дневального. Какой-то чернявый ефрейтор дергал меня за ремень: «Подтяни!» Кто-то послал за кружкой…

На вечерней поверке появился замполит. Список зачитали, но отбоя все не было. Строй гудел, колыхался…

Поблескивая иссиня-черной головой, замполит вышел на середину.

— Так, внимание сюда… Мне необходимо кое-что довести до вашего сведения… — Он сделал паузу, потыкал утихающий строй цепкими глазами. Наступила полная тишина. — Как вам уже известно, во втором батальоне имел место быть случай самострела. Кто забыл, напомню: рядовой Воскобович, находясь на посту, прострелил себе ногу. Как он говорит, нечаянно… Следствие установило…

Слова стучали в голове. Воскобович… Ссутуленный, остановился у черного провала… Оглянулся. Серое лицо. Губы кривые…

— …Злонамеренное членовредительство. Дело передано в военный трибунал…

— Чека вонючий, — проговорил кто-то сзади.