Заночевать среди развалин Ани в ноябрьскую темную ночь, подвергаясь опасности нападения курдов, было немыслимо. После долгих совещаний туземных знатоков края, было решено ехать на ночлег в армянскую деревню Байрак-дар («Стена знамени» — по-русски). Осмотр развалин занял, однако, у нас столько времени, что солнце уже зашло, когда мы двинулись в путь. Как нарочно один из чепаров, ездивший на разведки за сторожем, в конец заморил своего коня, и должен был нас покинуть, чтобы заночевать у знакомого курда, близ Ани. Стемнело изрядно, и наши извозчики, знавшие дорогу так же нетвердо, как и чепар, скакавший впереди на своей проголодавшейся, изморенной лошаденке, — по-видимому, то и дело путались, потому что мы проехали верных часа три до деревни, которая, по уверению наших спутников, была всего в 12, 15-ти верстах от Ани. Мы с женою даже стали подумывать, уже не заблудились ли вовсе наши местные чичероне. Однако, к нашему успокоению и искреннему удовольствию, все-таки мы приехали в Байрак-дар, когда еще не были потушены огни. Петр Николаевич Дрампов, направлявший главным образом наше странствование, посоветовал заехать к знакомому ему зажиточному крестьянину, в доме которого была и маленькая деревенская лавка. Гостеприимный старик-армянин встретил нас с истинно-восточным радушием и, кажется, был искренно польщен вниманием, оказанным ему городскими гостями.

Нам было нужно отдохнуть и несколько побаловать себя в уютной обстановке жилого дома после целых почти суток езды по камням, ходьбы по камням, лазанья по камням, да еще на солнечном припеке, в пыли дорог и развалин, без горячей пищи и даже без незаменимого в пути живительного чая.

Вот мы полусидим, полулежим, — кто на огромной тахте, занимающей чуть не пол-комнаты, кто прямо на полу, на ковре, а кто и на стульях, уже успевших вторгнуться даже в кунацкую деревенского богатея, вместе с керосиновою лампою и разною другою обстановкою городской цивилизации. Картина, однако, все-таки характерная и изрядно восточная. Передний угол до самого потолка завален опрятно сложенными друг на друга, как стопки блинов, разноцветными ситцевыми подушками, тюфяками, стеганными одеялами, наготовленными исключительно для гостей. Страшная на вид, седая как ведьма, старая, девяностолетняя бабка, сохранившая, однако, изумительно белые, все до единого целые зубы, — в сущности, добрейшее существо, — стоит с ногами на тахте, прислонясь к этой ситцевой башне вавилонской, и, не глядя на работу подслеповатыми глазами, проворно, как молодая девочка, вяжет что-то на спицах, в то же время добродушно беседуя с нами по-армянски. Наш распорядительный и опытный спутник, Петр Николаевич служил нам переводчиком. Хозяин наш, почтенный муж крупных размеров, весь обросший колючею небритою щетиною, в седых усах, по имени Аретюн-Тер-Матевосов, сидит с нами и любезно занимает нас рассказами о своей семье, о своих делах, о своей деревне, стараясь по временам вставлять в свою армянскую речь российские слова и не без удовольствия попивая из стаканчика привезенное нами вино. Старая бабка, мать Аретюна, тоже охотно опоражнивает подносимые ей стаканчики, и делается после этого еще говорливее. Младшие члены семьи, девицы и ребята, а с ними и несколько любопытных соседей, набились в ярко освещенную лавку, через которую приходится проходить в парадное помещение дома, и молча глазеют оттуда на непривычные им одеяния и обычаи наши, выразительно поталкивая друг друга локтями. Аретюн-Тер-Матевосов, как человек уже цивилизовавшейся, не гонит своих девиц и молодаек в их домашний гинекей, а еще не без хвастовства расписывает нам, какие у него способные и работящие дети, какая красавица и умница невестка. Старуха, должно быть, кричит им войти и поздороваться с такими почетными и редкими гостями, потому что, помявшись минутку в дверях, все они начинают нерешительно входить в нашу комнату и подходить к нам. Впереди всех — яркая и пышная как роза, щегольски разодетая молодайка, только что вышедшая замуж за сына хозяина. Они не только трясут нам руки, но, к нашему изумлению, самым настойчивым образом тянутся поцеловать их, вследствие чего мы, конечно, торопливо вырываем у них свои недостойные длани…

С своей стороны, мы потчуем их грушами, яблоками и конфектами, уцелевшими от нашего пиршества на развалинах Ани. Детки подходят гораздо свободнее и, учась в школе, знают уже немного по-русски. Я не без приятного удивления увидел на полочке, среди армянских книг, несколько русских, между прочим стихотворения Пушкина, Ветхий и Новый Завет в русском переводе, атлас Российской империи и др.

Оказалось, что один из сынков Аретюна окончил курс в начальной школе в Александрополе, и это были его учебники и наградные книги. Тем не менее, русскому сердцу было отрадно встретить произведение великого поэта русского в этой глухой азиатской пустыне, в ближайшем соседстве с древнею столицею армянских царей, персидских марзпанов и арабских остиканов…

Семейная дисциплина в армянских семействах, еще не усвоивших себе свободных взглядов нового времени, — по старинному строгая. Домочадцы смотрят на отца, хозяина дома, как на владыку, которому все должны повиноваться беспрекословно. Даже в интеллигентных семьях, старающихся сохранить прежние нравы, взрослые сыновья, племянники, внуки — встают при входе отца или дяди, и не смеют вмешаться в их разговор, пока старшие не обратятся к ним сами. Сам отец семьи исполняет без возражения приказы старшего брата или вообще старшего в роде. Женщины целуют руку всем чужим мужчинам, и если молодая женщина позволить себе заговорить при чужих, — это считается величайшею невежливостью и неуменьем держать себя. Вероятно, вследствие близости Арарата, патриархальные нравы Ноевых времен удержались в Армении прочнее, чем где-нибудь, и, признаюсь, на меня они производили гораздо более утешительное впечатление, чем нахальная развязность модных парижских сынков в их отношениях к модным парижским папашам, откровенно конкурирующим с своими детками в ухаживании за продажными светилами «демимонда».

Что нас удивило, это — совершенное отсутствие икон в армянских домах. Несмотря на свою большую религиозность, проходящую как основной мотив через всю многострадальную историю их, армяне не считают нужным ни носить на шее крестов и образков, ни вешать образа в своих жилищах.

Напротив того, они считают своего рода кощунством — помещать изображения Христа, Божией Матери или святых угодников в тех самых комнатах, где люди спят, едят и совершают все свои житейская потребы. Только в одних храмах Божиих, не оскверняемых ничем плотским, прилично, по их мнению, выставлять святые кресты и иконы.

Путешествуя по Греции, Сербии и Черногории, мы встречали те же взгляды на иконы и те же обычаи. Мне, все-таки, кажется, что как там, так и в Армении, в этих взглядах и обычаях сказалось, может быть, и бессознательное влияние мусульманства, лежавшего таким долгим и тягостным игом на всех этих странах и не допускающего вообще священных изображений. Этим же историческим влиянием можно объяснить и другой обычай армян, странный для православного человека, — ходить в комнатах в шапке, чего ни за что не позволит себе русский человек, и что он искренно считает за «татарский» обычай.

Между тем хозяйка Аретюн-Тер-Матевосова схлопотала нам давно и нетерпеливо желанный самовар, и мы пригласили почтенных хозяев присесть к нам за русский чаек, расспрашивая их, с помощью нашего любезного спутника и толмача, Петра Николаевича, обо всем, что интересовало нас, и с наслаждением опустошая один стаканчик за другим этого горячего, душистого нектара, ничем не заменимого в пути.

Появился на стол и дымящийся пилав с бараниной, изготовленный тою же гостеприимною и расторопною хозяйкою, так что мы вполне отвели душеньку, напившись и наевшись, что называется, до отвалу. Спать нам постелили на огромной тахте, навалили кучи мягких тюфяков, ковров, одеял, подушек. Хотя все мы могли бы без труда поместиться рядом, тем более, что ложились почти не раздеваясь, но наши джентльмены-спутники, из уважения к даме, настояли на том, чтобы спать отдельно от нас, на полу, где тоже разостлали им матрацы и ковры. Нельзя сказать, чтобы сон наш не нарушали никакие мелкие твари, но, тем не менее, мы выспались изрядно и часов в шесть утра вскочили совсем бодрые. Напившись чаю, мы попросили любезного хозяина своего, Аретюна-Тер-Матевосова, пока поили и запрягали лошадей, показать нам его дом и все хозяйство, чтобы воочию познакомиться с бытом зажиточного жителя армянской деревни.