Простившись с нашим спутником, Степаном Ив. К-ном, которому давно уже пора было ехать домой, и на беду которого Алагёз за последние две ночи весь с макушки до пяток покрылся снегом, прихватившим и шоссейную дорогу, — отправились мы рано утром на поезд, отходивший в Карс.

Признаюсь, об этой новой, еще совсем не осевшей и далеко не оборудованной железной дороге мы еще в Тифлисе слышали столько ужасающих рассказов, читали в газетах про столько кровавых катастроф следовавших иногда по нескольку одна за другою, — что не без жуткого чувства готовились сесть в поданный поезд вместе с нашим инженером-строителем, который нисколько не обнадеживал нас в этом отношении; действительно, от дороги, едва оконченной вчерне, открывшей только временное движение и не имевшей еще настоящего служебного персонала, необходимого для ее эксплуатации, невозможно было и требовать, чтобы ее ничтожный по числу и по вознаграждению временный состав нижних служащих, — из которых каждый вынужден был исполнять в одиночку работу троих, — успевал все предусмотреть и все предупредить. Но, перекрестившись, надо было пускаться в путь, на спасительный русский «авось»! С нами отправился и старший участковый инженер, г. Р., человек бывалый и опытный, успевший прекрасно познакомиться со всеми местными условиями края, и потому очень интересный для меня.

Позавтракал с нами на прощанье, в компании К-на и нескольких молодых инженеров, на недостроенном еще обширном александропольском вокзале, и наш недавний знакомец, субботник Попов. Выпили за здоровье друг друга и особенно за то, чтобы целыми доехать до Карса, и расселись по своим вагонам.

Инженер Р. производил изыскания уже начатой другой железной дороги из Александрополя в Эривань, и мог поэтому сообщить нам точные сведения о ней.

Дорога — стратегическая и вместе транзитная; она должна идти на Сардар-Абад, мимо Эчмиадзина, на Нахичевань и Джульфу. От Джульфы предполагается персидская железная дорога, для чего уже производятся предварительные изыскания партиею наших инженеров. Хотя армяне и жалуются, что новая дорога совсем не заходит в Эривань и проходит мимо Эчмиадзина, но их жалобы неосновательны, по мнению г-на Р. Стратегическая и транзитная дорога должна быть по возможности короче; заезд же на Эривань заставил бы каждый пуд груза и каждого пассажира платить даром за несколько десятков верст и терять полдня времени. Между тем уже утверждена ветка на Эривань от главной линии, — следовательно, все товары Эривани найдут себе свободный выход; а от Эчмиадзина дорога проходит всего версты две, три, и он не имеет ни малейшего торгового значения.

Да и Эривань, по мнению Р., все равно, не могла бы при железной дороге сохранить свое теперешнее значение складочного места для окрестного хлопка, идущего теперь через Акстафу в Тифлис и Москву. Лодзинские и московские фабриканты, покупающие здесь хлопок и имеющие свои плантации, конечно, при постройке железной дороги стали бы прессовать свой хлопок уже не в Эривани, а на ближайших станциях железной дороги, откуда бы и отправляли прямо в Тифлис и далее.

Особенные трудности для проведения этой дороги представляет Алагёз; со всех других сторон он дает массы воды, а с той стороны, где его огибает новая дорога по пути к Сардар-Абаду, он не дает ровно ничего; у подножия его стелется настоящая библейская пустыня, — ни жителей, ни полей, одни камни. Там оказалось необходимым устроить крайне дорогой и трудный водопровод. Пришлось поднимать воду из Арпачая на огромную высоту в запасный бассейн, и уже оттуда пускать воду вниз по чугунным трубам, зарытым в земле. Сооружение это стоит до 800.000 рублей.

Курдов Алагёза Р. знает отлично. Он не раз бывал в их селениях и даже гостил у них. В 1895 г., всего через месяц после убийства пристава Монастырского, который преследовал одного убийцу-курда, курдские деревни праздновали освобождение из тюрьмы своего земляка и приглашали к себе на пир Р. Он ехал через их селения с урядником пристава, самым отчаянным из разбойников, не успевшим только попасться. Курды встречали его вооруженными отрядами, богато разодетые, с дорогим оружием, и целою сотнею джигитовали вокруг его коляски.

Между Александрополем и Карсом тянется так называемое Духоборье. Земли, покинутый турками, ушедшими за нашу границу после присоединения Карсской области, правительство заселило русскими сектантами, сосланными в Закавказье, особенно духоборами. Эти трудолюбивые, трезвые и умные люди в короткое время превратили пустынный край в житницу Кавказа и сами достигли такого благосостояния, о котором жители коренной России не имеют понятия. К великому прискорбию всех честных людей, неумелые меры местной администрации привели к необходимости выселить громадное большинство этих незаменимых хозяев вон из отечества и обезлюдить хуже чем бедствиями войны эту прежде цветущую местность. Русские пограничные рубежи, без того заселенные почти везде татарами, курдами, армянами, лишились через это могучего русского ядра, которое становилось было надежнейшим оплотом русского влияния и русской власти в этих далеких враждебных окраинах. Эту несчастную меру можно сравнить только с безумным кровопусканием из истощенного организма, нуждающегося в усиленном подъеме своего питания.

Духоборские опустевшие селения встречаются нам одно за другим и производят гнетущее впечатление каких-то громадных кладбищ.

Вот Кирилловка, куда начинают понемножку переселяться несколько семейств с Кубани. Ее караулят теперь чепары. Большие, чистые избы духоборов и их хозяйственно устроенные обширные дворы отдаются переселенцам за определенную плату. Пустые стоят также Спасовка, Покровка, Терпенье, переименованное, по приказу местного начальства, в «Плодородное», и много других сел.

Говорят, будто в последнее время возвратилось два, три семейства духоборов из Канады, где хозяйство требует слишком больших денег и не под силу многим из них, привыкшим к дешевому вольному хозяйству наших окраин.

Духоборы, по словам наших спутников, ушли, впрочем, не все. Процентов десять их осталось на старых местах и подчинились всем требованиям правительства. Остались именно так называемые «мясники», допускающие употребление мяса; все же остальные, вегетарианцы, — или травоеды, если хотите, — ушли в Америку. О причине их ухода говорят здесь разно. Одни уверяют, будто они слышать не хотели не только о солдатчине, но вообще ни о какой службе; а большинство стоит за то, что их не умели уговорить и уяснить им дело, что с ними обращались слишком резко и грубо, — казаки, будто бы, без церемонии грабили у них все. Духоборов возмущало особенно то обстоятельство, что им не позволяли откупаться от военной службы, между тем как всем кавказским татарам дозволено платить деньги вместо отправления воинской повинности.

Продаю, конечно, за что купил, не подтверждая и не отрицая фактов, переданных мне местными жителями.

Что духоборы были вообще народ мирный и послушный — это утверждают здесь единогласно все, кто жил с ними. Р. видел своими глазами, как всего только два чепара вели в тюрьму целое население духоборской деревни; эти рослые, здоровые, закаленные в труде люди шли смирно, как стадо овец, распевая псалмы, радуясь своему мученичеству; а женщины их сидели и стояли на скалах кругом дороги, по которой их гнали, и тоже пели им в напутствие священные гимны. Даже простой народ плакал, глядя на эту трогательную картину, напоминавшую библейские времена.

У духоборов не полагается священных книг. Они признают, как уверяли меня, одну «животную книгу», — «написанную в сердце живую совесть человеческую», — и на этом основании считают справедливым подчиняться только Богу, а не людям.

Село Терпенье — за станциею «Ставка Караял»; тут еще осталось несколько богатых «мясников» из духоборов. Недавно одного из них убил и ограбил рублей на семьсот разбойник Тали-Юсуф. Он — житель соседней татарской деревни Ак-бабы и, как рассказывают, сделался разбойником совсем случайно. Он завел себе винтовку, вопреки строгому запрещению; александропольский уездный начальник узнал про это и вызвал его в город, чтобы отобрать оружие. Тали-Юсуф не захотел расстаться с приобретенною драгоценностью, которая для него была дороже жены и детей; он скрылся из города; послали вдогонку за ним чепаров, поднялась перестрелка, — и Тали-Юсуф вынужден был после этого уйти в горы и стать разбойником.