— Только одну утку въ три дня и убилъ? — спрашивала жена.

— Дичи нѣтъ, совсѣмъ нынче дичи нѣтъ, — жаловался Петръ Михайлычъ и икнулъ.

Было осеннее утро. Дулъ вѣтеръ, гналъ по небу сѣрыя тучи и обрывалъ съ березы желтый листъ. Погода была неприглядная. На крылечкѣ сборной охотничьей избы сидѣлъ егерь Амфилотей въ своемъ сильно поношенномъ сѣромъ пиджакѣ съ зеленой оторочкой и набивалъ порохомъ и дробью металлическіе патроны, постукивая машинкой при надѣваніи на гильзу пистона. Подошелъ тщедушный мужикъ въ рваной шапкѣ, изъ которой въ нѣсколькихъ мѣстахъ торчала вата. Въ рукахъ онъ держалъ корзинку съ пяткомъ большихъ изросшихся красныхъ грибовъ. Передвинувъ передъ егеремъ шапку со лба на затылокъ, онъ сказалъ:

— Богъ на помочь. Къ Петру Михайлычу можно?..

— Какой тутъ Петръ Михайлычъ! Петръ Михайлычъ вчера еще уѣхалъ, — пробормоталъ егерь, не отвѣчая ни на поклонъ, ни на привѣтствіе и продолжая заниматься своимъ дѣломъ. — Пріѣхала за нимъ его жена и увезла домой.

— Вотъ-те на! — почесалъ затылокъ мужикъ. — А я разлетѣлся къ нему съ грибами. Думаю, не купитъ-ли онъ у меня грибковъ за пятіалтынничекъ мнѣ на поправку. Страсть, башка сегодня трещитъ.

— Уѣхалъ, уѣхалъ. И такъ ужъ три дня тутъ чертилъ.

— Незадача. А какъ-же мнѣ на деревнѣ въ кабакѣ сказали, что онъ здѣсь? Я нарочно и въ лѣсъ сходилъ, чтобы вотъ пособрать грибочковъ себѣ на похмелье…

— Мало-ли что въ кабакѣ говорятъ.

— Касьянъ къ нему тоже собирается. Три бѣличьи шкурки у него. Продать хочетъ.

— Пущай собирается.

— А кто-же здѣсь изъ охотниковъ есть? Кому это ты патроны-то набиваешь? — допытывался мужикъ. — Нельзя-ли ему?..

— Сурьезный человѣкъ.

— Изъ какихъ? Не изъ купцовъ?

— Да сначала-то мы думали, что онъ въ Петербургѣ зубы рветъ, а потомъ оказался анхитекторъ. Этотъ не купитъ.

— А можетъ и купитъ? Что-жъ, грибы хотя и большіе, но ядреные. На закуску ладно.

— Говорю, что не купитъ. Онъ и мясо-то съ собой привезъ, что вотъ теперь ему хозяйка на бикштесъ жаритъ. Понимаешь ты, безъ фляжки даже на охоту ѣздитъ. Совсѣмъ сурьезный человѣкъ.

— Ну?! — удивленно протянулъ мужикъ. — Неужто безъ фляжки?

— Зачѣмъ-же ему фляжка, ежели онъ и водки не пьетъ?

— Водки не пьетъ? Вотъ такъ охотникъ! Какой-же это охотникъ послѣ этого?!

— Есть у насъ такіе. Кромѣ его кабатчикъ одинъ ѣздитъ. Тотъ не пьетъ. Только чай…

— Ну, кабатчикъ это больше изъ жадности. А то вдругъ анхитекторъ!..

— И этотъ не изъ тароватыхъ. Вотъ за бутылкой пива мальчишку въ кабакъ послалъ, чтобы послѣ ѣды выпитъ, да на томъ и заговѣется.

— И тебѣ не поднесетъ?

— И мнѣ не поднесетъ.

— Егерю и не поднесетъ! Это ужъ что за охотникъ! Это срамъ, а не охотникъ,

— Такой ужъ сурьезный охотникъ. Впрочемъ, у него положеніе: при отъѣздѣ егерю двугривенный.

— Это за все-то про все безпокойство? Ты съ нимъ цѣлый день прошляешься, а онъ…

— Онъ одинъ ходитъ на охоту безъ провожатыхъ. И стрѣлокъ хорошій. Да эдакіе намъ лучше. Безъ хлопотъ.

— Однако вотъ гильзы-то ты ему набиваешь.

— Три копѣйки за штуку платитъ.

— Да ужъ по мнѣ лучше за работу не заплати, а поднеси.

— Такой ужъ сурьезный человѣкъ.

Мужикъ переминался съ ноги на ногу и не уходилъ.

— Башка-то у меня очень ужъ трещитъ послѣ вчерашняго, а опохмелиться не на что, — сказалъ онъ, опять почесывая затылокъ.

— Поди домой и выспись, а потомъ отпейся водой, — посовѣтовалъ егерь.

— Да не заснешь. Пилилъ я тутъ дрова на мельницѣ. Вчера утречкомъ получилъ разсчетъ. Пошли съ деньгами домой, да по дорогѣ въ Варваринѣ на постояломъ и загуляли.

— Неужто все процѣдилъ на постояломъ?

— Въ томъ-то и дѣло, что до копѣйки.

— Сколько денегъ-то было?

— Восемь гривенъ, да сорокъ — рубль двадцать… Да думаю тридцать копѣекъ не вытащили-ли у пьянаго, потому по разсчету не выходитъ. Спросили мы сначала съ Емельяномъ одну сороковку, потомъ другую… Емельянъ тоже ставилъ… Да по стаканчику… да пару пива… Платокъ я на постояломъ у татарина за двугривенный купилъ, а подъ вечеръ проснулся подъ навѣсомъ — ни платка, ни Емельяна, ни денегъ.

— Думаешь, Емельянъ обчистилъ?

— Нѣтъ. Емельянъ свой человѣкъ. Емельянъ самъ восемь гривенъ получилъ и все пропилъ. Мало-ли тамъ на постояломъ было народа — ну, и обшарили. Я видѣлся съ Емельяномъ сегодня. Емельянъ не возьметъ. Онъ говоритъ, что въ канавѣ спалъ. Сегодня въ кабакъ нашъ сунулись — намъ сказываютъ, что Петръ Михайлычъ здѣсь гуляетъ.

— Гулялъ, да ужъ отгулялъ. Тутъ онъ страсть какъ чертилъ!

— Чертилъ?

— Уму помраченье.

— Ну, вотъ поди-жъ ты: второй разъ я не могу на него попасть.

Опять почесываніе затылка.

— А этотъ очень сурьезный, говоришь, человѣкъ? — кивнулъ мужикъ на избу.

— Кремень, — отвѣчалъ егерь.

— Да можетъ быть грибовъ-то купитъ?

— Не ѣстъ онъ грибовъ. Никогда ничего не ѣстъ, окромя бикштекса. Самъ говядины кусокъ привезетъ, заставитъ хозяйку сжарить бикштексъ, съѣстъ, тѣмъ и сытъ. Чай съ баранками пьетъ и самъ баранки съ собой привозитъ.

— А женѣ въ подарокъ можетъ статься грибы-то и купитъ? Я-бы за пятіалтынный.

— Никогда ничего не покупалъ. Ни грибовъ, ни рыбы, ни ягодъ. Тутъ ужасно его обхаживали и ни Боже мой.

— А семъ-ка я попытаюсь? — сказалъ мужикъ. — Можетъ статься женѣ-то и купитъ?

— Ступай, ступай… Ничего тебѣ отъ него не очистится. Сурьезный онъ человѣкъ, — отстранилъ егерь мужика рукой.

Мужикъ умоляюще вскинулъ на него глаза.

— Постой… А можетъ на мое счастье и удастся? — сказалъ онъ. — Не удастся насчетъ грибовъ, — я раковъ наловлю. Мнѣ только ребятишкамъ сказать — и раки черезъ часъ будутъ. Ты вотъ что, Амфилотей Степанычъ, ты пропусти меня. Получу съ него пятіалтынный — тебѣ пятачковый стаканчикъ поднесу, право слово поднесу.

Егерь улыбнулся и сдался.

— Иди, иди, а только не таковскій это человѣкъ, — сказалъ онъ. — Сурьезный… Такой сурьезный, что у него въ Крещеньевъ день и льду не допросишься.

— Ну, вотъ спасибо, спасибо… Все-таки я попытаюсь, — заговорилъ мужикъ, поднимаясь по ступенькамъ крыльца.

— Ты ноги въ сѣняхъ о рогожу оботри. У насъ вчера послѣ Петра Михайлыча всѣ полы въ избѣ мыли! — крикнулъ ему вслѣдъ егерь.

— Хорошо, хорошо, въ лучшемъ видѣ оботру.

Послышалось, какъ мужикъ скоблилъ въ сѣняхъ ногами о рогожу.

Въ избѣ, за столомъ, на старомъ краснаго дерева диванѣ съ клеенчатымъ продраннымъ сидѣньемъ помѣщался около потухшаго уже самовара пожилой плотный человѣкъ съ сѣдой щетиной на головѣ, одѣтый въ желтую замшевую куртку съ лисьей оторочкой и высокіе охотничьи сапоги. Такъ какъ въ избѣ было довольно жарко, то онъ распахнулъ куртку, что давало возможность видѣть надѣтую на немъ красную канаусовую рубаху съ косымъ воротомъ, запрятанную въ брюки. Выхоленная подстриженная полусѣдая борода обрамляла лицо его. Онъ ѣлъ бифштексъ. Передъ нимъ сидѣла на полу собака и смотрѣла ему прямо въ. глаза, ожидая подачки. Вошелъ мужикъ, держа передъ собою грибы и поклонился.

— Хлѣбъ да соль вашей милости, — сказалъ мужикъ.

— Спасибо. Что надо? — спросилъ охотникъ.

— Грибковъ у меня не купите-ли? Грибы на удивленіе. Хоть во дворецъ поставлять.

— Не требуется.

— Такъ-съ… А послѣ бикштеса-то любезное дѣло-бы для вашей милости грибковъ покушать.

— Не ѣмъ грибовъ.

— Такъ-съ… Собиралъ я ихъ для Петра Михайлыча. Охотникъ тутъ у насъ одинъ есть, наѣзжаетъ. Чудесный господинъ, душа… Но вышла такая незадача, что я съ грибами, а онъ уѣхалъ.

— Знаю Петра Михайлыча. Пьяница извѣстный.

— Да вѣдь для насъ, господинъ, хмельной-то охотникъ лучше. Что намъ пути отъ сурьезныхъ-то?

— Ваше дѣло.

— Купите, сударь, грибочковъ-то хоть для супруги вашей въ гостинецъ. Въ Питеръ ей и свезете.

— Въ томъ-то и штука, что не женатъ.