— Ну, и что-же? Убили? — спросили въ одинъ голосъ охотники.

— Можете себѣ представить, убилъ! Но какое несчастіе… Выпускаю зарядъ — тетеревъ валится. Иди и подбирай… Вдругъ изъ кустовъ выскакиваетъ лисица, хватаетъ тетерева и бѣжитъ, — разсказываетъ плѣшивый человѣкъ.

Охотники переглядываются и недовѣрчиво смотрятъ на него.

— Да вы не шутите? — спрашиваетъ наконецъ докторъ.

— Зачѣмъ-же я буду шутить? Необычайный случай, потрясающій случай. Я хочу даже корреспондировать объ немъ въ охотничій журналъ.

— Но вѣдь вы охотѣлись съ собакой?

— Съ собакой.

— Какъ-же лисица собаки-то не испугалась. Вѣдь собака была тутъ-же? — спросилъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Ну, вотъ подите-же!

— Собака-то все-таки бросилась за лисицей?

— Бросилась. Но вѣдь у меня не гончая-же собака. Развѣ она можетъ за лисицей?.. Пробѣжала немного и назадъ…

— Странно, что лисица, слыша выстрѣлъ и чуя собаку, выскочила изъ кустовъ… Вѣдь это что-то невѣроятное.

— Ну вотъ подите-жъ вы, самъ знаю, что невѣроятное, но между тѣмъ это такъ. Я разсказываю егерю — и онъ не вѣритъ.

— Да и невозможно вѣрить, — откликнулся егерь.

— Ты долженъ вѣрить! Что мнѣ передъ тобой врать? Корысть какая, что-ли!

— Позвольте, Романъ Романычъ…

— Молчи. Иду дальше — опять собака наводитъ на тетерева. Тутъ вотъ онъ, тутъ… Только-бы стрѣлять. Взвожу курокъ, прицѣливаюсь — вдругъ шасть заяцъ…

— И заяцъ тетерева унесъ?

Плѣшивый человѣкъ счелъ за нужное обидѣться.

— Послушайте… Зачѣмъ вы со мной такъ разговариваете? Я-же вѣдь не лгунъ. Я очень хорошо понимаю, что заяцъ не можетъ схватить тетерева, тѣмъ больше, что тетеревъ на деревѣ. На заяцъ меня окончательно съ панталыку сбилъ. Я растерялся. Не знаю, въ тетерева стрѣлять или въ зайца. Я остолбенѣлъ — ну, а разумѣется ни тетеревъ, ни заяцъ ждать выстрѣла не станутъ. Тетеревъ улетѣлъ, заяцъ убѣжалъ. А вотъ… вотъ какъ тетеревъ передо мной былъ… Мой-бы былъ, потому не попасть въ него нельзя. Малый ребенокъ попалъ-бы. Также ежели-бы я и въ зайца стрѣлялъ, и заяцъ былъ-бы мой. Вѣдь онъ почти у самыхъ моихъ ногъ пробѣжалъ. А я растерялся. Да и спрошу я васъ — кто-бы могъ тутъ не растеряться?

— И объ этомъ случаѣ будете корреспондировать въ охотничью газету? — спросилъ докторъ.

— Ну, объ этомъ-то что-же корреспондировать. Тутъ просто совпаденіе… Тетеревъ и заяцъ… Но я васъ спрашиваю: кто-бы не смутился?

— Случай удивительный…

Именно удивительный. Курьезъ, совсѣмъ курьезъ. Но лисица… О лисицѣ я непремѣнно въ охотничью газету письмо напишу. Ну, тутъ я разсердился, плюнулъ и вернулся въ избу, — закончилъ плѣшивый человѣкъ. — Который теперь часъ?

— Да ужъ скоро три.

— Экъ, я спалъ-то. Вѣдь я часа два съ половиной отмахалъ. Охо-хо-хо.

Плѣшивый человѣкъ зѣвнулъ.

Егерь Холодновъ внесъ шипящую яичницу на сковородкѣ. Охотники стали присаживаться къ столу. Докторъ отвинчивалъ стаканчикъ у своей фляжки. Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, говорилъ егерю:

— Холодновъ! Ты подай намъ бутылку мадеры-то, которую я привезъ.

На дворѣ охотничьей сборной избы сидитъ егерь — старикъ въ высокихъ заплатанныхъ сапогахъ и съ физіономіею николаевскаго солдата: подстриженные сѣдые усы, слившіеся съ бакенбардами, и пробритый когда-то, но заросшій щетиной подбородокъ. На немъ казакинъ, очень ветхій, и рыжая войлочная шапка, покрывшаяся мѣстами слоемъ сала съ приставшей къ нему пылью. Онъ сидитъ на крылечкѣ избы, пригнувшись съ колѣнкамъ, положивъ на нихъ локти, и покуриваетъ трубку-носогрѣйку, безпрестанно сплевывая. Утро, часовъ семь. Передъ нимъ стоитъ мужикъ въ жилеткѣ поверхъ рубахи и въ замасленномъ картузѣ.

— Ты мнѣ все-таки скажи, — говоритъ мужикъ егерю:- поѣдетъ онъ сегодня обратно на желѣзную дорогу или не поѣдетъ. Я къ тому спрашиваю, что у меня лошадь на лугу и, ежели поѣдетъ, то я долженъ ее ловить.

— Гдѣ-же ѣхать, коли еще и не охотѣлся! Зачѣмъ-же тогда было пріѣзжать къ намъ? — отвѣчалъ егерь. — Вотъ велѣлъ разбудить себя утречкомъ, чтобы идти со мной на охоту — третій разъ его бужу, не встаетъ и даже дерется.

— Тсъ… И вчера стало быть не ходилъ?..

— Гдѣ ходить, коли безъ заднихъ ногъ… Тутъ такое пиршество было, что упаси Богъ. Пришли семинаристы съ погоста, пѣли кантаты, — ну, и утрамбовался. Раковъ варили, грибы жарили, уха была. Мальчишка изъ кабака ужъ таскалъ, таскалъ пиво, да и усталъ таскать.

— Поповскихъ дѣтей поилъ?

— И поповскихъ, и дьяконскихъ, и дьячковскихъ. Всѣхъ поилъ. Сосѣдскіе мужики приходили, бабы — и имъ подносилъ.

Мужикъ съ сожалѣніемъ прищелкнулъ языкомъ и сказалъ:

— Скажи на милость, а я и не зналъ. Вотъ незадача-то! Пришелъ-бы я, такъ, пожалуй, и мнѣ поднесъ-бы…

— Въ лучшемъ видѣ поднесъ-бы. Тутъ онъ чухонца поймалъ, который раковъ везъ, купилъ у него раковъ и его напоилъ. Ребятишки, что грибы принесли — и тѣ были пьяны.

— Оплошалъ я, оплошалъ. И который разъ такъ. Я жерди лавочнику возилъ. И дернула меня нелегкая жерди возить! Ахъ, ты, пропади онъ совсѣмъ! Да вѣдь кто-жъ его зналъ, что онъ загуляетъ! Я думалъ, что онъ на охотѣ, по лѣсу бродитъ.

— Вѣдь ужъ всегда онъ такъ.

— Да вѣдь два дня. Я думалъ, что онъ день отгулялъ да и на охоту.

— Осенью разъ на порошу по зайцамъ пріѣхалъ, такъ четыре дня гулялъ и все не могъ остановиться. Такъ изъ избы и не выходилъ. Напьется — спать, проснется — опять пить. Баню тогда даже для него топили, чтобъ хмель выпарить и съ чистымъ сердцемъ за зайцами идти, а онъ въ банѣ выпарился — пуншъ послѣ бани сталъ пить, да такъ съ чѣмъ пріѣхалъ съ тѣмъ и уѣхалъ.

— Тсъ… То-есть вѣришь, кляну себя, что я не зналъ, что онъ гуляетъ. А все жена. Поѣзжай, говоритъ, за жердями, лавочникъ жерди возитъ къ себѣ на дворъ. И ты, Амфилотей Иринеичъ, съ нимъ пилъ?

— Малость выпилъ, а такъ, чтобы настоящимъ манеромъ — не удалось. Гдѣ-же мнѣ! Я съ нѣмцемъ-аптекаремъ въ лѣсъ ходилъ, выводковъ ему указывалъ. Нѣмецъ ужъ дорвался до охоты, такъ часовъ семь по лѣсу бродилъ, а когда мы вернулись въ избу — все уже выпито было и Петръ Михайлычъ сидѣлъ и клевалъ носомъ. Совсѣмъ готовъ. «Разбуди, говоритъ, меня въ пять часовъ, чтобы на охоту идти» — и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его — и вотъ спитъ до сихъ поръ, — разсказывалъ егерь.

— И такъ-таки никакихъ остатковъ послѣ него не осталось? — допытывался мужикъ.

— Полторы бутылки пива осталось — я выпилъ. Коньяку на донышкѣ съ полрюмки было — тоже выпилъ, а больше ничего.

— Такъ вечеромъ стало быть онъ сегодня на желѣзную дорогу поѣдетъ, къ вечернему поѣзду, что-ли?

— Да почемъ-же мнѣ-то знать! Ты знаешь его характеръ! Характеръ нравный. Купецъ богатый, загульный, такъ что ему! Вотъ пойти опять побудить его.

Егерь выбилъ изъ трубки золу, спряталъ трубку въ карманъ и поднялся съ ступенекъ. На крыльцо вышла баба съ ведромъ грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила:

— Проснулся ужъ, ругается за стѣной и самоваръ требуетъ.

— Проснулся? Ну, вотъ и отлично.

Мужикъ двинулся на крыльцо.

— Куда-жъ ты лѣзешь! — остановилъ его егерь. Надо ему еще умыться подать. Дожидайся своего термину. Умоется, за чай сядетъ — вотъ и позовемъ тебя.

— Понимаешь ты, у меня лошадь въ ночномъ и долженъ-же…

— Ну, и пусть будетъ въ ночномъ.

— Амфилотей! — послышался изъ избы хриплый голосъ.

— Иду, иду, ваша милость, — откликнулся егерь и направился въ избу.

Баба, выплеснувъ ведро грязной воды, стояла еще на крыльцѣ.

— Второй день чертитъ и все еще не можетъ отправиться на охоту, — разсказывала она, подмигнувъ мужику. — Вчера шесть гривенъ мнѣ далъ, дай Богъ ему здоровье.

— За что?

— А утенка у меня на огородѣ подстрѣлилъ. И утенокъ-то ледащій. Аграфена съ красной смородиной пришла — ей тридцать копѣекъ, а и смородины-то на гривенникъ.