— Ванюшка! Что тебѣ? Откуда ты, лѣшій? — удивленно спросилъ Степанъ.

Хозяйка сборной избы меня вотъ за Петромъ Михайлычемъ послала. Петръ Михайлычъ, пожалуйте на деревню. Супруга ваша изъ Питера пріѣхала и васъ требуетъ.

При этомъ извѣстіи Петръ Михайлычъ словно застылъ.

— Вотъ такъ штука! — воскликнулъ Василій Тихонычъ. — Ну, братъ Петръ, будетъ тебѣ отъ жены баня. Всѣ глаза она тебѣ теперь выцарапаетъ.

— Ужасти какъ воюютъ! Хозяйку ругательски изругали, — разсказывалъ мальчишка.

— Поднимите меня, братцы. Надо ѣхать. Что-нибудь вѣрно дома случилось… — произнесъ наконецъ заплетающимся языкомъ Петръ Михайлычъ.

Егерь и Степанъ бросились его поднимать съ рогожи.

— Ну, не говорилъ-ли я, что мы не попадемъ на куропатокъ? Такъ и вышло… — бормоталъ егерь.

Василій Тихонычъ началъ расчитываться съ сторожемъ Антропомъ за выпитое и съѣденное. Петра Михайлыча, держа подъ руки, повели къ телѣгѣ.

Телѣга Степана подъѣзжала къ сборной охотничьей избѣ. Сзади ѣхалъ верхомъ на лошади мальчишка, посланный за Петромъ Михайлычемъ. Въ телѣгѣ сидѣли Степанъ и егерь. Самого Петра Михайлыча было не видать. Онъ лежалъ ничкомъ на днѣ телѣги, на сѣнѣ, прикрытомъ рогожей. Петръ Михайлычъ былъ такъ пьянъ, что по дорогѣ заснулъ. Василій Тихонычъ не сопровождалъ его. Онъ остался около лѣсной сторожки и рѣшилъ со сторожемъ Антропомъ идти на охоту.

Время было за полдень, стояла обѣденная пора, а потому на крыльцѣ избы собрались вчерашнія крестьянскія дѣвушки съ Аришкой во главѣ, которымъ Петръ Михайлычъ назначилъ это время, чтобы явиться для полученія денегъ за пѣсни. Тутъ-же стояли кузнецъ Калистратъ, мальчишки съ корзинками грибовъ и раковъ, баба съ яйцами. Калистратъ пришелъ, чтобы получить деньги за услажденіе Петра Михайлыча гармоніей во время его вчерашняго бражничанья, мальчишки и бабы явились, чтобъ продать охотнику свои товары.

— Привезли! — крикнулъ, поровнявшись съ избой, верховой мальчишка женѣ Петра Михайлыча, сидѣвшей у окна и ожидавшей мужа.

Это была женщина лѣтъ тридцати, довольно миловидная и нарядно одѣтая. Она тотчасъ-же выскочила на крыльцо, но, не видя Петра Михайлыча, воскликнула:

— Гдѣ-же? Гдѣ-же онъ, голубчикъ? Что такое случилось? Ужъ не убили-ли его на охотѣ?

На глазахъ ея дрожали слезы.

— Зачѣмъ убивать? Живъ-съ… А только они изволили умориться и уснули, — отвѣчалъ Степанъ, вылѣзая изъ телѣги. — Вотъ-съ… Извольте получить. Они на днѣ телѣги лежатъ.

— Пьянъ? — всплеснула руками жена Петра Михайлыча. — Такъ я и знала, что онъ здѣсь пьянствуетъ, потому статочное-ли дѣло, чтобъ уѣхать на охоту на одинъ день и три дня домой не показываться! Ахъ, мерзавецъ! Ахъ, подлецъ!

— Маленько загуляли, это дѣйствительно, — отвѣчалъ егерь и сталъ расталкивать спящаго Петра Михайлыча, говоря: — Петръ Михайлычъ! Вставайте! Пріѣхали… Судруга ваша васъ дожидаются.

Въ отвѣтъ Петръ Михайлычъ только мычалъ. Супруга подскочила къ телѣгѣ, схватила Петра Михайлыча за волосы и начала его раскачивать приговаривая:

— Вставай, вставай, пьяница! Поѣдемъ домой скорѣй, путанникъ несчастный! Вѣдь ты дѣло дома бросилъ! Платежи у тебя по дѣлу. Въ лавку къ приказчикамъ съ векселями со всѣхъ сторонъ такъ и лѣзутъ, а ты даже не распорядился, чтобъ деньги приготовить…

Петръ Михайлычъ поднялся въ телѣгѣ и слабо боролся съ супругой, защищаясь отъ нея.

— Маша! Маша! Оставь! Что это такое?! Я не сплю, — говорилъ онъ.

Стоявшія около крыльца дѣвушки, мальчишки и бабы смѣялись.

Петра Михайлыча вынули изъ телѣги. Онъ былъ совсѣмъ въ растерзанномъ видѣ: безъ картуза, въ растегнутомъ пиджакѣ, подъ которымъ не было жилета, съ всклокоченной головой и лицомъ, оцарапаннымъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ о дно телѣги. Онъ стоялъ покачиваясь и смотрѣлъ на всѣхъ посоловѣлыми глазами.

— Домой! Сейчасъ домой! Ѣдемъ домой! Что-жъ ты стоишь, остолопъ! — кричала жена. — Мужикъ! Гдѣ его шапка?

— Позвольте, сударыня… Какъ-же домой, коли они съ нами еще за вчерашнія пѣсни не разсчитались? — заговорили дѣвушки. — Намъ пятерымъ по сорока копѣекъ слѣдуетъ.

— И мнѣ за полдня три гривенника… — выступилъ кузнецъ Калистратъ.

— Какія такія пѣсни? Какіе такіе три четвертака? Вонъ! Ничего я не знаю! — вопила жена и толкнула черноглазую Аришку въ грудь.

— Ты, барыня, не толкайся! — въ свою очередь крикнула та, вся вспыхнувъ. — Я сама сдачи дамъ. Мы за своимъ пришли, мы за деньгами, потому намъ за пѣсни не заплачено.

— Ну, чего вы лѣзете-то? Не пропадутъ ваши деньги! Чего вы съ можемъ къ горлу-то приступаете? Не въ послѣдній разъ къ намъ Петръ Михайлычъ пріѣхалъ. Послѣ заплатитъ, — усовѣщивалъ дѣвушекъ егерь.

— Нѣтъ, ужъ теперь въ послѣдній! — подхватила жена Петра Михайлыча. — Вижу я, какая это охота! Это только пьянство одно, кутежъ и больше ничего! Ну! что-жъ ты, выпуча глаза-то, стоишь! Иди на крыльцо! Вѣдь поправиться надо. Нельзя-же тебѣ эдакимъ чучелой домой ѣхать.

— Маша! Маша! Ты не очень… Зачѣмъ такъ?.. — бормоталъ хриплымъ пьянымъ голосомъ Петръ Михайлычъ и съ помощью егеря началъ взбираться на крыльцо.

Жена отправилась за нимъ слѣдомъ.

— Сейчасъ, сударыня, на желѣзную дорогу поѣдете, такъ я подожду? — спрашивалъ ее Степанъ.

— Сейчасъ, сейчасъ. Будетъ ужъ ему здѣсь пьянствовать!

— Барыня, а барыня! Петръ Михайлычъ! Такъ какъ-же деньги-то? Вы разсчитайтесь! Что-жъ это такое, помилуйте… Теперича я изъ-за гармоніи второй день прогуливаю… — говорилъ кузнецъ Калистратъ.

Петра Михайлыча привели въ избу и посадили на диванъ. Жена, ругая его, начала поправлять ему на головѣ волосы.

— Нѣтъ-ли у васъ хоть квасу? Дайте ему, подлецу, отпиться! Вѣдь такъ нельзя ѣхать домой. Видъ у него такой, что только чертей съ него теперь писать, — говорила она хозяйкѣ избы.

— За квасомъ сколько угодно можно въ лавочку послать, — отвѣчала та.

Послано было въ лавочку за квасомъ и Петра Михайлыча начали отпаивать имъ. Мало-по-малу онъ сталъ приходить въ себя и тяжело отдувался.

— Маша! Маша! Надо дѣвицамъ за грибы заплатить. Я грибовъ купилъ, — говорилъ онъ, досталъ изъ кармана трехрублевку и передалъ егерю сказавъ:- Возьми, разсчитайся.

— Грибовъ! На три рубля грибовъ! Господи Боже мой!

— Тутъ, Машенька и раки…

— А мнѣ-то, Петръ Михайлычъ, за то, что я за вами верхомъ ѣздилъ? — выступилъ изъ другой комнаты мальчишка.

— Вотъ тебѣ полтинникъ и убирайся вонъ! — сунула ему мелочи жена Петра Михайлыча и крикнула:- Да одѣвайся-же, Петръ Михайлычъ! Вѣдь иначе мы на поѣздъ опоздаемъ. У тебя вексель въ Петербургѣ у нотаріуса протестованъ. Нужно заплатить по векселю…

— Ну?! Ахъ, ты Господи! Вотъ уха-то! Да какъ-же вы тамъ?..

Петръ Михайлычъ почесалъ досадливо затылокъ и засуетился, но его такъ и качало изъ стороны въ сторону. Онъ надѣлъ на голову мужицкую шапку.

— Не твоя, не твоя… Экъ до чего допился! Мужицкую шапку надѣваешь! — остановила его жена. — Гдѣ-же твоя фуражка?

— Обстоятельство вышло… — махнулъ Петръ Михайлычъ рукой. — На утокъ охотѣлся и въ воду свой картузъ обронилъ.

— Часъ отъ часу не легче! Какъ-же ты въ эдакомъ вороньемъ гнѣздѣ по городу отъ желѣзной дороги домой поѣдешь…

— Ну, что дѣлать… Карету наймемъ…

— Да вѣдь и въ вагонѣ-то, въ вагонѣ-то въ эдакой рвани сидѣть. Гдѣ жилетъ? Надѣвай жилетъ… — командовала жена.

— И жилетъ, Маша…

— Что? Тоже на уткахъ посѣялъ? И жилетъ въ воду уронилъ? Да для какого лѣшаго угораздило тебя жилетъ на охотѣ съ себя снимать!

Петръ Михайлычъ подумалъ и пробормоталъ:

— Ахъ, да брось… Тутъ звѣрь… Звѣрь у меня жилетъ порвалъ.

— Какъ: звѣрь? Медвѣдь, что-ли? Волкъ?

— Всего тутъ было… Брось…

— Гдѣ-же хоть порванный-то жилетъ? — допытывалась жена.

— Оставь.

Черезъ четверть часа жена везла Петра Михайлыча въ телѣгѣ на станцію желѣзной дороги. Въ телѣгѣ стояли въ корзинѣ раки, помѣщалось нѣсколько корзинъ грибовъ, лежала застрѣленная Петромъ Михайлычемъ хозяйкина домашняя утка.