— Ты зачѣмъ сюда? Кто тебѣ позволилъ? — крикнула на нее акушерка. — Тебя развѣ звали?

— Милая барышня, Софья Петровна, да я ужъ и такъ у васъ больше недѣли безъ прока сижу. Должна-же я, Софья Петровна… Сколькихъ вы поставили, а я все безъ мѣста.

— Не годишься ты къ этому ребенку… Понимаешь, не годишься. Ты только недѣля, какъ изъ родильнаго, а тутъ ребеночекъ полугодовалый. Уходи!

— Баринъ миленькій, грудей у меня хоть отбавляй!.. — вопила ворвавшаяся въ гостиную кормилица, но акушерка протолкала ее за дверь.

Двѣ женщины по прежнему стояли передъ докторомъ и Колояровымъ. Колояровъ разсматривалъ ихъ, вздѣвъ на носъ золотое пенснэ.

— Знаете, докторъ, если вы ничего не имѣете противъ, — шепнулъ онъ Кальту, — то я взялъ-бы правую кормилицу, то-есть скуластую. Во-первыхъ у нея не умиралъ ребенокъ, а во-вторыхъ, она и, изъ лица не казиста. Еликанида кормилица дала намъ такой опытъ, что я теперь боюсь взять въ кормилицы даже и миловидную женщину. Да и жена меня объ этомъ просила.

Докторъ оттопырилъ нижнюю губу, поправилъ очки и отвѣчалъ:

— Что-жъ, возьмите. Эти кормилицы будутъ обѣ молочны и обѣ подходящи для вашего ребенка. Рѣшайте, и тогда я сейчасъ подробно ее осмотрю.

— Такъ эту. Она погрубѣе будетъ и на нее, надѣюсь, никто ужъ не позарится. Какъ тебя звать, милая? — спросилъ Колояровъ скуластую женщину.

— Степанидой, баринъ.

Степаниду тотчасъ-же оставили одну, а другую женщину удалили.

Уходя, женщина воскликнула:

— Вѣдь вотъ счастье-же людямъ, прямо собачье счастье! Сегодня только въ пріютъ къ акушеркѣ записалась и ужъ мѣсто себѣ слопала, а я, несчастная, недѣлю здѣсь сижу.

Степанидѣ тотчасъ-же были объявлены Колояровымъ условія найма.

— Докормишь ребенка до конца, будешь къ нему внимательна, ласкова — и все наше бѣлье, которое мы тебѣ дадимъ, всѣ наряды кормилицы — все тебѣ пойдетъ, — сообщилъ ей Колояровъ.

— Съ удовольствіемъ, баринъ, съ удовольствіемъ. Я къ дѣтямъ ласкова, люблю дѣтей, — отвѣчала та.

— И тюфякъ тебѣ, и подушки тебѣ отдадимъ, будь только къ своимъ обязанностямъ исполнительна.

— О, онѣ эти правила всѣ знаютъ! — замѣтила акушерка. — Сюда и неученая-то придетъ, такъ сейчасъ-же научатъ. Здѣсь школа.

— Я, милая Софья Петровна, въ первый разъ по мѣстамъ, — отвѣчала Степанида и тутъ-же спросила Колоярова: — А сапоги и калоши, баринъ, тоже, на вашъ счетъ?

— Я не знаю, какъ у насъ теперешняя мамка живетъ. Жена это знаетъ. Но хорошо, пусть будутъ и сапоги съ калошами наши. Только долженъ предупредить, что вѣдь со двора мы тебя одну отпускать не будемъ.

— Ой, баринъ! Такъ какъ-же тогда?

— А ужъ тамъ какъ знаешь! Гулять мы тебя будемъ пускать, но въ сопровожденіи бонны или горничной.

— Баринъ, ваше благородіе! — вырвалось у Степаниды, и лицо ея омрачилось.

— Да вѣдь ужъ это порядокъ извѣстный для тѣхъ, кто въ мамки поступаетъ, — замѣтила ей акушерка.

— А какъ-же ребеночка-то моего мнѣ навѣстить? Вѣдь онъ у меня теперь у квартирной хозяйки.

— Ребеночка должна въ воспитательный отдать! Отдашь и получишь билетъ. Откормишь господскаго ребенка и возьмешь своего, — вразумляла ее акушерка и прибавила:- Да чего притворяешься-то! Ты вѣдь все это лучше насъ знаешь. Ты вѣдь въ кормилицахъ жила въ воспитательномъ.

— Жила, жила, но изъ-за того и ушла, что тамъ воли мало, да и жалованье пустое. Опять-же трехъ кормишь. Свой и два чужихъ ребенка на груди.

— Ты что: замужняя или дѣвица? — поинтересовался Колояровъ.

— Дѣвушка, — отвѣчала Степанида и потупилась. — Гдѣ замужней быть!

— Замужняя большая рѣдкость, — вставила свое слово акушерка. — Онѣ не идутъ въ кормилицы. Да и бракуютъ ихъ. Вѣдь мужъ своими посѣщеніями надоѣстъ. А не пустить нельзя — мужъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! чтобъ никакихъ посѣщеній! — воскликнулъ Колояровъ. — Такъ вотъ думай, Степанида, а нѣтъ, такъ мы съ другой уговоримся.

— Нѣтъ, зачѣмъ-же… Я согласна буду. А только кто-же за ребеночка моего въ воспитательный платить будетъ?

— Конечно-же, ты… — быстро отвѣчала ей акушерка. — Ты это должна дѣлать изъ своего жалованья.

— Да велико-ли жалованье, барыня Софья Петровна!

— Ахъ, ты неблагодарная! Да такого жалованья иной писарь-чиновникъ не получаетъ. Зачѣмъ-же ты въ пріютъ записалась? Зачѣмъ-же ты въ кормилицы идешь, если недовольна? — упрекнула Степаниду акушерка.

— Да я довольна, а только вонъ у генеральши одной моя землячка жила, такъ тамъ и за ребеночка ейнаго въ воспитательный платили. За четырнадцать мѣсяцевъ платили, а я-то вѣдь иду на мѣсто на сколько? Ребеночекъ-то господскій вѣдь ужъ подросши.

— На пять-шесть мѣсяцевъ ты поступаешь въ кормилицы къ намъ, — сказалъ Колояровъ и тутъ-же прибавилъ: — Ну, хорошо, хорошо. Я и за ребенка твоего заплачу въ воспитательный, будь только довольна нашими порядками. Недовольство портитъ молоко.

— Много вамъ благодарны, баринъ. Спасибо вамъ. Мерси.

Степанида въ поясъ кланялась Колоярову.

— Напрасно… Балуете вы ее… — шепнула ему акушерка.

— Ну, да ужъ пусть только не жалуется, пусть будетъ привязана къ ребенку и нашему дому, — пробормоталъ Колояровъ. — Я дамъ вамъ деньги, сколько нужно въ воспитательный. Распорядитесь пожалуйста. А когда вы можете ее привезти къ намъ?

— Да пожалуй даже сегодня вечеромъ. Федоръ Богданычъ осмотритъ ее, потомъ я пошлю ее съ дѣвушкой въ баню, а затѣмъ къ вамъ… — дала отвѣтъ акушерка.

— Милая Софья Петровна! — воскликнула Степанида. — Какъ-же сегодня-то? Дайте мнѣ отгуляться малость передъ мѣстомъ, дайте ребеночка моего навѣстить.

— Ребенка ты принесешь сегодня ко мнѣ, завтра я его отправлю въ воспитательный подъ квитанцію, а отгуляться тебѣ не полагается! — строго сказала ей акушерка. — Что ты съ ума сошла, что-ли? Отгуляться…

— Да ужъ пожалуйста, Софья Петровна, послѣдите за ней… и прямо къ намъ… — испуганно проговорилъ Колояровъ и, вставъ съ кресла, обѣими руками пожалъ обѣ руки акушерки.

— Ну-съ, для порядка и успокоенія васъ, я ее все-таки поосновательнѣе осмотрю… Пойдемте, Софья Петровна, — пригласилъ докторъ акашерку и удалился вмѣстѣ съ ней и съ Степанидой.

Колояровъ остался въ гостиной одинъ. Онъ курилъ, взялъ переплетенный экземпляръ „Нивы“, лежавшей на столѣ, и сталъ его перелистывать, разсматривая картинки. Вдругъ скрипнула дверь и на порогѣ ея показалась еще женщина — четвертая: крупная, дородная, чернобровая, молодая. Она была въ свѣтлосинемъ шерстяномъ платьѣ съ желтой отдѣлкой, безвкусномъ и неуклюже на ней сидѣвшемъ. Она улыбалась и произнесла:

— Баринъ, а баринъ! Меня-то вамъ и не показали, а я вотъ какая здоровая — посмотрите на меня. Вѣдь она, здѣшняя акушерка, кого первымъ показываетъ? Кто ей больше халтуры даетъ. Не вѣрите, баринъ? Право слово…

Колояровъ смотрѣлъ на нее и недоумѣвалъ. Наконецъ, онъ спросилъ:

— Вы тоже кормилица?

— Да, да… Тоже наниматься пришла и сижу здѣсь.

— Мы ужъ выбрали себѣ кормилицу.

— Степаниду? Да она, баринъ, вамъ не годится.

— Отчего? Что за вздоръ! Нашъ докторъ за нее ручается.

— Да докторъ не знаетъ, баринъ. И Софья Петровна тоже не знаетъ за ней этой прорухи.

— Что такое?

— Только Бога ради, баринъ, вы не говорите Софьѣ Петровнѣ, что я вамъ сказала.

— Да что такое? Говорите, пожалуйста.

— Выпить любитъ. Изъ-за этого-то, кажется, она и въ воспитательномъ не поладила.

Колоярова передернуло.

„А что если это правда?“ — подумалъ онъ и даже испугался, но сообразивъ, что тутъ можетъ быть и ложь изъ-за наискорѣйшаго полученія мѣста, сказалъ:

— Послушайте, мнѣ кажется, что вы клевещете.

— Зачѣмъ-же, баринъ, намъ клеветать? Она сама намъ разсказывала, что выпила она въ воспитательномъ — ну, изъ-за этого все и произошло. Возьмите, баринъ, меня въ кормилицы. Я два года тому назадъ уже кормила у господъ и знаю все, какъ и что… Меня учить не надо.

— Я взялъ… — растерянно произнесъ Колояровъ. — Мнѣ докторъ выбралъ. А если васъ намъ акушерка не показала, то, должно быть, вы не годитесь по своему молоку. Вы когда родили?