При извѣстіи о трагической кончинѣ Марло пуритане не могли скрыть своей радости. Въ ней, какъ и въ смерти Грина 290), они видѣли актъ божескаго правосудія, покаравшій ихъ безбожную дѣятельность. Пуританскій священникъ Томасъ Бэрдъ въ своемъ Theatre of God's Judgements (L. 1597), приводя нѣсколько примѣровъ наказанія хулителей слова Божія, говоритъ о Марло слѣдующее: "никому изъ предшествующихъ не уступалъ въ атеизмѣ и нечестіи и понесъ одинаковую съ ними кару нашъ соотечественникъ, недавно умершій, Марло, человѣкъ ученый, воспитанникъ кембриджскаго университета, занимавшійся впрочемъ сочиненіемъ драматическихъ произведеній и непристойныхь стиховъ. Этотъ человѣкъ, давшій слишкомъ много воли своему уму и совершенно распустившій удила своихъ страстей, скоро дошелъ до такого неистовства, что отрицалъ Бога и его Сына, I. Христа и не только богохульствовалъ на словахъ противъ св. Троицы, но даже, по весьма достовѣрнымъ свѣденіямъ, писалъ объ этомъ предметѣ цѣлыя книги 291), въ которыхъ доказывалъ, что Спаситель былъ обманщикъ, а Моисей фокусникъ и колдунъ, что библія есть собраніе пустыхъ и нелѣпыхъ сказокъ, а религія — изобрѣтеніе политиковъ. Но смотрите, какой крюкъ Господь вонзилъ въ ноздря этого лаявшаго пса! (Слѣдуетъ извѣстный намъ разсказъ о смерти Марло отъ своего собственнаго кинжала). Въ смерти его правосудіе Божіе проявилось самымъ очевиднѣйшимъ образомъ въ томъ, что рука, которою онъ писалъ свои богохульныя сочиненія, сама пронзила мозгъ, задумавшій ихъ!"
На основаніи дошедшихъ до насъ скудныхъ извѣстій, трудно съ перваго разу составить себѣ опредѣленное понятіе о личности Марло. Съ одной стороны клика пуританъ и піэтистовъ старалась изобразить его какимъ-то исчадіемъ ада, чудовищемъ порока и нечестія; съ другой стороны друзья не рѣшались защищать его, боясь, чтобы ихъ не обвиняли въ сочувствіи къ его преступнымъ мнѣніямъ. — 292). Оставляя въ сторонѣ отзывы враговъ, внушенные фанатизмомъ и ненавистью, мы думаемъ, что даже показанія его стараго друга, Роберта Грина, должно принимать съ крайней осторожностью. Не нужно забывать, что Гринъ писалъ свои признанія на смертномъ одрѣ, въ страшныя минуты душевной агоніи, когда, вспугнутая близостью смерти, совѣсть представляла ему всю его прошедшую жизнь какимъ-то сплошнымъ позорнымъ дѣяніемъ. Въ эти минуты человѣкъ не обладаетъ яснымъ сознаніемъ, необходимымъ для связнаго и послѣдовательнаго разсказа; въ порывѣ благочестиваго раскаянія онъ можетъ многое представить себѣ и другимъ въ болѣе мрачномъ свѣтѣ, чѣмъ оно было на самомъ дѣлѣ. Такъ было и съ Гриномъ. Неточность его показаній состоитъ не столько въ умышленномъ искаженіи фактовъ, сколько въ ихъ ложномъ освѣщеніи, которое объясняется его исключительнымъ душевнымъ состояніемъ. Напр. отзывъ его о Шекспирѣ показался впослѣдствіи до того несправедливымъ Четтлю, что тотъ жалѣлъ, что не смягчилъ его, а Нашъ, нисколько не задѣтый Гриномъ, называлъ его признанія пошлымъ и лживымъ памфлетомъ (scald, trivialle, lying pamphlet). Но намъ могутъ возразить: положимъ, что Гринъ, какъ человѣкъ больной, находившійся на краю гроба, могъ многое преувеличить, но отчего-же другіе современники, отдающіе справедливость поэтическому генію Марло, не скупятся на черныя краски, когда дѣло доходитъ до оцѣнки его нравственнаго характера? 29З). По нашему крайнему разумѣнію, разгадка этого обстоятельства лежитъ, во первыхъ, въ религіозныхъ мнѣніяхъ Марло, наводившихъ ужасъ на его современниковъ и заставлявшихъ ихъ предполагать въ смѣломъ отрицателѣ всевозможные пороки, и во вторыхъ — въ самой натурѣ Марло, необладавшей мягкими свойствами, которыя иногда болѣе чѣмъ солидныя нравственныя достоинства привлекаютъ къ себѣ симпатіи людей. По всему видно, что это былъ человѣкъ съ грубыми плебейскими манерами, задорный, рѣзкій въ своихъ отзывахъ о людяхъ 294), но вмѣстѣ съ тѣмъ добрый, великодушный, способный забыть обиду и даже стать другомъ оскорбившаго его человѣка. Нашъ и Гривъ, совокупному нападенію которыхъ онъ подвергся въ самомъ началѣ своего литературнаго поприща, были впослѣдствіи его лучшими друзьями, и весьма вѣроятно, что за эту трогательную черту его характера одинъ современникъ 295) называетъ его благодушнымъ Марло (Kynde Kit Marloe), — эпитетъ, заключаетъ по этому поводу Дейсъ, который онъ, не смотря на свои нечестивыя теоріи и нравственную распущенность, вполнѣ заслужилъ. Да не подумаютъ читатели, что мы задались невозможной, да и едва-ли нужной, задачей представить Марло человѣкомъ безъ всякихъ нравственныхъ пятенъ. Весьма возможно, что онъ давалъ больше чѣмъ слѣдуетъ воли своему страстному темпераменту, что онъ зачастую не ногъ сладить съ своимъ безпокойнымъ сердцемъ и достигнуть того нравственнаго равновѣсія, той душевной гармоніи, безъ которой невозможно счастье для человѣка. Бываютъ люди, говоритъ въ одномъ мѣстѣ Бѣлинскій, которые отвратительны при всей безукоризненности своего поведенія, потому что она въ нихъ есть слѣдствіе безжизненности и душевной вялости. Мы отъ себя прибавимъ, что бываютъ люди, которымъ многое можно простить за богатство ихъ натуры и энергію духа. Къ такимъ людямъ принадлежалъ, по нашему мнѣнію, и Марло. Истинный сынъ своего безпокойнаго и порывистаго вѣка, онъ часто переходилъ за черту позволеннаго обрядной моралью, но никакія излишества и увлеченія не могли затушить въ немъ божественной искры. Въ этомъ можно даже сослаться на враговъ его, которые, упрекая его въ разгульной жизни и въ проповѣдываніи разрушительныхъ теорій, не знаютъ однако за нимъ ни одного неблагороднаго поступка, ни одного чернаго дѣла. Новѣйшіе обвинители Марло забываютъ, что судьба не дала ему дожить до той поры, когда характеръ человѣка окончательно устанавливается, когда человѣкъ изъ пылкаго юноши становится разумнымъ мужемъ. Развѣ Шекспиръ не заплатилъ дань своей страстной натурѣ? Развѣ онъ постоянно сохранялъ власть надъ собой? Развѣ въ его молодости не было преступныхъ увлеченій, въ которыхъ онъ съ такой трогательной искренностью сознается въ своихъ сонетахъ? 296). Побѣда надъ собой не дается человѣку сразу; нравственная выдержка есть результатъ житейской борьбы и подчасъ горькаго опыта. Мы не сомнѣваемся, что періодъ нравственнаго обновленія рано или поздно наступилъ бы для Марло, что онъ, съ рѣшимостью, свойственной его энергическому характеру, круто бы повернулъ въ противоположную сторону. Порукой въ этомъ его богато одаренная натура и идеальный строй его духа, полный смѣлыхъ порываній къ безконечному, составляющихъ отличительную черту его художественнаго міросозерцанія. Произведенія его свидѣтельствуютъ о неустанной, жгучей работѣ духа, посвященной уясненію важнѣйшихъ вопросовъ человѣческаго бытія, а въ нѣкоторыхъ, созданныхъ имъ образахъ (напр. въ Фаустѣ) онъ, какъ многіе не безъ основанія догадываются, только объективировалъ свои собственныя душевныя муки.
Такимъ представляется намъ Марло послѣ тщательнаго изученія всѣхъ дошедшихъ о немъ скудныхъ извѣстій, и мы ничѣмъ не можемъ лучше заключить нашу характеристику, какъ приведя благородныя слова Боденштедта, которыми этотъ, уважаемый нами, писатель защищаетъ личность англійскаго драматурга отъ нападокъ его новѣйшихъ обвинителей. "Теперь, — говоритъ онъ — мы приходимъ къ самой мрачной страницѣ въ исторіи нашего поэта, котораго обыкновенно рисуютъ намъ человѣкомъ безпутнымъ, лишеннымъ всякаго религіознаго и нравственнаго содержанія. Если вѣрить всему дурному, что о немъ разсказываютъ враги и друзья, то можно подумать, что онъ только и дѣлалъ, что проводилъ время въ разгульной компаніи, упражняясь въ пьянствѣ и разныхъ безчинствахъ, но если мы вспомнимъ, что онъ умеръ не достигши тридцатилѣтняго возраста, что въ продолженіе своего семилѣтняго пребыванія въ Лондонѣ онъ написалъ, кромѣ тома стихотвореній, заключающихъ въ себѣ много поэтическихъ красотъ, шесть пятиактныхъ драмъ, выходящихъ до сихъ поръ новыми изданіями, не говоря о многихъ другихъ, навсегда для насъ утраченныхъ, пьесахъ, то мы должны наконецъ согласиться, что, при такой разносторонней и напряженной дѣятельности духа, ему не могло много оставаться времени для бездѣлья и пустыхъ развлеченій". 297).
