Отъ алхимика Раффъ попадаетъ въ астрологу. Передъ нимъ стоитъ человѣкъ съ растеряннымъ взглядомъ, весь погруженный въ какія-то вычисленія. "Сэръ, говоритъ ему Раффъ, возлѣ васъ лежитъ кошелекъ, и если бъ я не былъ увѣренъ, что онъ вашъ, я давно стянулъ бы его.

Астрологъ. Не мѣшай мнѣ. Я вычисляю годъ рожденія лошади Александра Македонскаго.

Раффъ. Въ такомъ случаѣ, что же вы за человѣкъ?

Астрологъ. Я астрологъ.

Раффъ. Значитъ вы одинъ изъ тѣхъ, которые составляютъ альманахи?

Астрологъ. Ipsissimus. Я могу тебѣ сказать минуту твоего рожденія, минуту твоей смерти и т. д. Я могу тебѣ сказать прошедшее и будущее; ничего не можетъ случиться безъ того, чтобъ я не зналъ этого прежде.

Раффъ. Я надѣюсь, сэръ, что въ такомъ случаѣ вы ни больше, ни меньше, какъ богъ.

Не трудно догадаться, что, поживши нѣсколько времени у астролога и увидѣвши всю безплодность его науки, Раффъ также точно бѣжитъ отъ него, какъ прежде бѣжалъ отъ алхимика. Но его мнѣнію, астрологія еще хуже алхиміи. "Тамъ — говоритъ онъ — по крайней мѣрѣ можно погрѣться, стоя у горна, а здѣсь стой всю ночь на холодѣ и наблюдай за звѣздами. Однажды мой астрологъ до того затолковался о благопріятномъ расположеніи свѣтилъ для 1588 г., что, идя задомъ и тараща глаза на небо, самъ упалъ въ прудъ. Я спросилъ его, какъ же онъ не предусмотрѣлъ этого случая по звѣздамъ. Онъ отвѣчалъ, что это обстоятельство было ему извѣстно, но что онъ не хотѣлъ обратить на него никакого вниманія." Въ этомъ протестѣ здраваго смысла, олицетвореннаго въ образѣ шута, противъ застарѣлыхъ язвъ народнаго суевѣрія и состоитъ культурное значеніе произведеній Лилли. Подъ покровомъ драматической формы онъ проводилъ тѣ же раціоналистическія воззрѣнія на колдовство и алхимію, которыя его современникъ Реджинальдъ Скоттъ изложилъ ученымъ образомъ въ своемъ знаменитомъ Разоблаченіи Колдовства. (Discovery of Witchcraft, L. 1584). Мы впрочемъ стоимъ за то, что выставленіе астрологовъ и алхимиковъ на всеобщій позоръ, нанесло болѣе сильный ударъ суевѣрію, было болѣе дѣйствительнымъ средствомъ противъ этого зла, чѣмъ всевозможные ученые трактаты противъ алхиміи и астрологіи.

Лилли открываетъ собой рядъ непосредственныхъ предшественниковъ Шекспира. Цвѣтущая пора его дѣятельности при дворѣ совпадаетъ съ появленіемъ на народной сценѣ произведеній Марло и Грина. Но прежде чѣмъ перейти къ обозрѣнію этого заключительнаго и наиболѣе интереснаго періода дошекспировской драмы, мы должны бросить взглядъ на значеніе театра въ ряду другихъ явленій общественной жизни и на отношеніе къ нему современнаго общества.

Въ концѣ ноября 1558 г., когда извѣстіе о смерти королевы Маріи успѣло облетѣть всѣ уголки Англіи, сердца Англичанъ вздохнули свободнѣе. За исключеніемъ католическаго духовенства съ кардиналомъ Полемъ во главѣ, да нѣсколькихъ преданныхъ людей, обязанныхъ королевѣ своимъ возвышеніемъ, едва ли кто искренно пожалѣлъ о ней. Въ послѣдніе два года непопулярность королевы, возбуждаемая ея кровавыми преслѣдованіями протестантовъ и антинаціональной политикой, приведшей къ потерѣ Кале, возрастала чуть-ли не ежедневно, а заодно съ этимъ неминуемо должна была падать въ глазахъ народа и та система, въ осуществленіи которой она ставила главную задачу своей жизни. Марія Тюдоръ принадлежала къ числу тѣхъ страстныхъ, исключительныхъ натуръ, которыя, изрѣдка появляясь въ исторіи, невольно возбуждаютъ сожалѣніе о напрасно потраченныхъ силахъ, о безплодно расточенной энергіи. Трагическая судьба обыкновенно бываетъ удѣломъ этихъ несчастныхъ характеровъ, осужденныхъ видѣть только одну сторону вещей: посвятивши свою дѣятельность на служеніе идеѣ, устраняемой ходомъ самой жизни, они съ отчаяніемъ видятъ, что имъ не остановить величественнаго шествія исторіи, что самый ихъ энтузіазмъ и энергія послужили къ торжеству противоположныхъ началъ. Уступая своему супругу, Филиппу II, въ умѣ и политической опытности, Марія нисколько не уступала ему въ религіозномъ фанатизмѣ. Въ ея душѣ горѣлъ тотъ же зловѣщій огонь религіознаго фанатизма, которымъ зажигались костры Мадрида и Севильи; о вѣчномъ спасеніи своихъ подданныхъ она всегда заботилась гораздо больше, чѣмъ объ ихъ временномъ благосостояніи. Сообразно этому и самая судьба ихъ представляетъ разительное сходство. Филиппъ II задохнулся отъ злобы и униженія, видя свои самыя дорогія надежды разрушенными въ прахъ. Послѣдніе дни англійской королевы могутъ возбудить участіе въ злѣйшихъ врагахъ ея: она угасала одиноко, покинутая супругомъ, котораго страстно любила и проклинаемая своими подданными, заклеймившими ее прозвищемъ Кровожадной (the bloody Mary). Съ сентября мѣсяца, когда болѣзнь ея стала принимать опасный характеръ, и до самой кончины, послѣдовавшей черезъ два мѣсяца, она находилась подъ гнетомъ самой ужасной меланхоліи: какъ тѣнь, блуждала она по опустѣлымъ комнатамъ дворца, не зная покоя и останавливаясь только затѣмъ, чтобъ отослать любимому супругу письмо, облитое ея слезами, или сидѣла по цѣлымъ часамъ, свѣсивши голову на колѣни и судорожно рыдала, вспоминая объ униженіи Англіи и потерѣ Кале ¹⁸⁶). Въ довершеніе всего, она унесла въ могилу грустное предчувствіе о непрочности того дѣла, которому она посвятила свою жизнь. Она знала протестантскія симпатіи своей сестры и тщетно умоляла ее не измѣнять религіи въ королевствѣ.

Елисавета, вступившая на англійскій престолъ послѣ смерти Маріи, была, если можно такъ выразиться, нравственнымъ антиподомъ своей сестры. Еще въ молодости она выказала такъ мало желанія пострадать за свои религіозныя убѣжденія, что, будучи искренно преданной протестантизму, она, по первому требованію, приняла къ себѣ католическаго священника и исправно посѣщала католическую обѣдню. Въ ея характерѣ не было и слѣда той страстной восторженности, той узкой фанатической преданности дѣлу религіи, которыя во многомъ извиняютъ Марію. Расчетливая и положительная, она привыкла руководиться въ своихъ дѣйствіяхъ не столько потребностями сердца, сколько внушеніями житейской мудрости и политическаго расчета. На религію она смотрѣла почти исключительно съ политической точки зрѣнія и одинаково готова была сдержатъ всякій неумѣренный порывъ религіознаго энтузіазма, съ какой бы стороны онъ ни исходилъ.

Ходъ религіозной реформы въ Англіи представляетъ странное зрѣлище для посторонняго наблюдателя. Въ промежуткѣ менѣе чѣмъ тридцати лѣтъ нѣсколько разъ мѣняется государственная религія, вводятся поперемѣнно протестантизмъ и католицизмъ, и при этомъ народъ почти вездѣ остается спокойнымъ зрителемъ происходящихъ перемѣнъ. Нѣкоторые историки объясняютъ это явленіе необычайной силой правительства съ одной стороны и крайней забитостью народа — съ другой. Но это объясненіе едва ли можетъ быть принято, когда дѣло идетъ объ Англіи. Справедливо, что никогда королевская власть въ Англіи не была такъ могущественна, какъ въ эпоху Тюдоровъ, но самое ея могущество было условно, ибо основывалось не на постоянномъ войскѣ, какъ въ остальной Европѣ, а на популярности правительства въ народныхъ массахъ ¹⁸⁷). Это очень хорошо понимали сами Тюдоры и, несмотря на свое высокомѣріе и деспотическія наклонности, они, скрѣпя сердце, не разъ преклонились передъ твердо выраженной народной волей. Самъ же народъ, повидимому, относился довольно равнодушно къ частымъ перемѣнамъ государственной религіи. Онъ испоконъ вѣка ненавидѣлъ эксплуатировавшее его развратное католическое духовенство, не разъ энергически протестовалъ противъ вмѣшательства папы во внутреннія дѣла страны, но въ концѣ концовъ оставался добрымъ католикомъ и въ богослуженіи продолжалъ держаться обрядовъ и церемоній католической церкви. Только одинъ разъ, въ лицѣ Виклефа, англичане задумали реформу церкви на болѣе широкихъ началахъ, желая прежде всего свергнуть съ себя нравственное иго католическаго духовенства, но эти желанія были преждевременны: авторитетъ римской церкви былъ еще очень силенъ въ сознаніи народныхъ массъ, и распространеніе ереси Виклефа было пресѣчено совокупными усиліями дворянства и духовенства. ^18S). Въ послѣдующихъ попыткахъ церковной реформы въ Англіи политическіе вопросы всегда стояли на первомъ планѣ; сущность англійской реформаціи — вплоть до возникновенія пуританизма — сводится къ вопросу независимости англійской церкви отъ римской куріи и супрематіи короля въ дѣлахъ вѣры; значеніе ея болѣе іерархическое, нежели нравственное или соціальное, между тѣмъ какъ напр. въ Германіи реформація вышла изъ самой глубины народной совѣсти и, проникнувшись идеями гуманизма, сдѣлалась знаменемъ умственнаго и соціальнаго обновленія, сущность котораго прекрасно выражена въ извѣстномъ девизѣ Гуттена: "отъ истины къ свободѣ и отъ свободы къ истинѣ." Нѣтъ нужды, что соціальное движеніе, вызванное реформаціей, имѣло такой печальный исходъ; все-таки за нѣмецкими протестантами всегда останется слава честной и великодушной, хотя и безплодной, попытки соціальнаго возрожденія Германіи. Вожди англійской реформаціи не задавались такими широкими задачами и не думали связывать свое дѣло съ дѣломъ умственнаго и соціальнаго возрожденія англійскаго народа. Въ строгомъ смыслѣ слова они не были даже религіозными энтузіастами, но только политиками и теологами. Свергнувши съ себя авторитетъ римской церкви, они мало заботились о темъ, чтобъ освободить умы народа отъ опеки фанатизировавшаго его духовенства. Оттого англійская реформація долгое время держалась на поверхности народной жизни, не сообщая ей никакого живительнаго импульса. Даже конфискація монастырскихъ имуществъ, принесшая, по вычисленію Гнейста, въ казну короля не меньше 130,000 фунтовъ ежегоднаго дохода, не отозвалась никакими улучшеніями въ бытѣ недостаточныхъ классовъ общества; большая частъ земель, захваченныхъ у духовенства, была роздана любимцамъ короля, а заботы о призрѣніи бѣдныхъ, лежавшія прежде на монастыряхъ, были возложены на сельскіе приходы. Изъ сказаннаго ясно, что реформа англійской церкви, предпринятая и совершенная Генрихомъ VIII, не имѣла для Англіи такого освобождающаго значенія, какое имѣла Лютерова реформа для Германіи. Народъ рукоплескалъ тому энергическому образу дѣйствій, посредствомъ котораго король развязался съ папой; онъ безъ всякаго сомнѣнія одобрялъ конфискацію монастырскихъ имуществъ, но, плохо понимая разницу между англиканизмомъ и католицизмомъ, смотрѣлъ на все это дѣло съ чисто-практической точки зрѣнія. Въ протекторство Соммерсета протестантизмъ сдѣлалъ большіе успѣхи въ главныхъ городахъ Англіи, но еще не успѣлъ привлечь къ себѣ симпатіи сельскаго населенія, такъ что когда въ царствованіе Маріи (въ 1554 г.) католицизмъ былъ объявленъ государственной религіей, это объявленіе не встрѣтило въ народѣ сильной оппозиціи, какъ можно было ожидать, судя по исконной ненависти англичанъ къ римскому духовенству. Не то было, когда королева задумала возвратить церкви конфискованныя имущества: тутъ она встрѣтила такой единодушный отпоръ, что вынуждена была поспѣшно отступиться отъ своего намѣренія. Послѣдній примѣръ какъ нельзя яснѣе показываетъ, съ какимъ индеферентизмомъ относились англичане того времени къ догматической сторонѣ религіозныхъ вопросовъ; по глубокому замѣчанію Маколея, они считали различіе между враждебными исповѣданіями не стоющимъ борьбы. Марія потеряла народную любовь не за свою фанатическую преданность католической церкви, но за то, что она, изъ угожденія своему супругу, принесла въ жертву интересы своего отечества интересамъ Испаніи. Наконецъ ея кровавыя религіозныя преслѣдованія окончательно отвратили отъ нея народныя сердца. Не понимая ясно различія между католицизмомъ и протестантизмомъ ¹⁸⁹), народъ еще меньше могъ понять необходимость преслѣдованія еретиковъ и сопровождалъ своими благословеніями идущихъ на костеръ протестантовъ. Въ іюлѣ 1558 г. враждебное отношеніе народа къ казнямъ за религію выразилось столь явственно, что епископъ Боннеръ побоялся публично сжечь нѣсколькихъ протестантовъ и сжегъ ихъ тайкомъ отъ народа и притомъ ночью ¹⁹⁰).