Александръ. Я сознаю, что всѣ эти подвиги по плечу Александру, но послѣ перенесенныхъ мною трудовъ и опасностей, нужно же хоть маленькое развлеченіе. Позволь мнѣ, если не отдохнуть, то по-крайней-мѣрѣ перевести духъ и не сомнѣвайся въ томъ, что Александръ, когда захочетъ, также легко можетъ сбросить съ себя оковы чувства, какъ и оковы страха.

Вслѣдъ за этимъ разговоромъ, Александръ съ Гефестіономъ заходятъ въ мастерскую Апеллеса, чтобы взглянуть на портретъ Кампаспы. Блѣдность Апеллеса, его растерянный видъ и смущеніе Кампаспы сразу открываютъ Александру драму, происшедшую между ними. Онъ велитъ призвать къ себѣ Апеллеса и Кампаспу и прямо спрашиваетъ ихъ, любятъ-ли они другъ друга? Тѣ сначала отнѣкиваются, но, ободряемые его кроткимъ взглядомъ, съ энтузіазмомъ говорятъ о своихъ чувствахъ.

Александръ. Повѣрь мнѣ, Гефестіонъ, что эта парочка захочетъ имѣть меня своимъ священникомъ и свидѣтелемъ. Апеллесъ, возьми себѣ Кампаспу. Что же ты стоишь? Кампаспа, возьми себѣ Апеллеса. Развѣ онъ тебѣ не любъ? Если вы такъ стыдитесь другъ друга, то я постараюсь, чтобъ вы больше никогда не встрѣчались. Брось притворство, Кампаспа, скажи мнѣ прямо — ты любишь Апеллеса?

Кампаспа. Простите меня, государь, я его люблю.

Александръ. А тебѣ, Апеллесъ, будетъ стыдно, если ты, будучи любимъ такой прекрасной дѣвушкой, скажешь нѣтъ. Ну скажи, любишь-ли ты Кампаспу?

Апеллесъ. Люблю ее и только ее.

Александрь. И такъ, наслаждайтесь другъ другомъ. Я тебѣ ее даю отъ чистаго сердца, Апеллесъ и т. д.

Хотя Лилли, по своему обыкновенію, не останавливается на характеристикѣ драматическихъ коллизій и только намекаетъ о нихъ, однако изъ немногихъ словъ, произнесенныхъ Александромъ, мы имѣемъ полное право заключить, что великодушное рѣшеніе, принятое относительно Кампаспы, стоило ему не малой внутренней борьбы. Услышавъ изъ устъ самой Кампаспы, что она любитъ другаго, онъ съ грустью сказалъ Гефестіону: "Теперь я вижу, что Александръ можетъ покорять народы, но не сердца, что любовь, подобно росѣ, одинаково покрываетъ собой какъ низкую траву, такъ и высокій кедръ". Потерявъ Кампаспу, онъ не желаетъ болѣе оставаться въ Аѳинахъ, даетъ приказаніе готовиться къ персидскому походу и звуками трубъ и барабановъ хочетъ заглушить голосъ неудовлетвореннаго чувства. Онъ уходитъ съ разбитымъ сердцемъ, но гордый сознаніемъ побѣди надъ собою, сознаніемъ, доставляющимъ ему высокое нравственное удовлетвореніе.

Александръ. Пажъ, скажи Клиту, Парменіону и прочимъ полководцамъ, чтобы они были готовы. Пусть звучатъ трубы и гремятъ барабаны. Я сейчасъ иду на Персію. Ну, что скажешь теперь, Гефестіонъ, способенъ-ли Александръ устоять противъ любви, если онъ этого захочетъ?

Гефестіонъ. По моему покореніе Ѳивъ не приноситъ тебѣ столько чести, сколько подавленіе этой страсти ¹⁷⁵).

Александръ. Стыдно было бы Александру желать покорить весь міръ, еслибъ онъ не умѣлъ прежде покорить самого себя. Да, мой добрый Гефестіонъ, когда мы завоюемъ весь міръ и раздѣлимъ между собою покоренныя страны, тогда ты мнѣ долженъ отыскать другой такой же міръ, или клянусь честью — я принужденъ буду снова влюбиться.

Подобно всѣмъ современнымъ драматургамъ, не особенно заботившимся о строгомъ единствѣ дѣйствія и внутренней связи между его частями, Лилли приплелъ къ основному мотиву своей пьесы нѣсколько комическихъ интермедій, связанныхъ чисто внѣшнимъ образомъ съ главнымъ дѣйствіемъ. Дѣйствующія лица этихъ интермедій могутъ быть раздѣлены на двѣ группы. Къ первой относятся философы самыхъ разнообразныхъ философскихъ оттѣнковъ, приглашенные Александромъ ко двору; тутъ есть и эмпирикъ Аристотель, и идеалистъ Платонъ и циникъ Діогенъ. Ко второй группѣ — слуги и ученики, люди веселаго нрава, природные шути и остряки, которые хлопочутъ только о томъ, чтобъ хорошенько поѣсть, попить, повеселиться и своимъ утилитарнымъ направленіемъ составляютъ рѣзкую противоположность съ людьми мысли и созерцанія, тупо и равнодушно относящимися къ дѣйствительной жизни и ея удобствамъ. Въ изображеніи этихъ разнообразныхъ и по большей части оригинальныхъ личностей, Лилли обнаружилъ присущую ему силу характеристики и умѣнья вести комическіе діалоги. Вотъ напр. разсказъ Мелиппа о Хризиппѣ и Діогенѣ.

Мелиппъ. "Я никогда не находился въ такомъ затрудненіи, какъ сегодня, когда, по приказанію Александра, мнѣ пришлось приглашать философовъ во дворецъ. Прежде всего я пришелъ къ Хризиппу, высокому, сухому старику и передалъ ему приглашеніе Александра. Онъ неподвижно установилъ на меня свои глаза, пристально и долго смотрѣлъ мнѣ въ лицо, потомъ взялъ книгу и, не удостоивъ меня отвѣтомъ, принялся прилежно ее читать. Мелисса, его служанка, сказала мнѣ, что онъ постоянно такой, что ей зачастую приходится насильно пихать ему въ ротъ кусокъ мяса, потому что онъ скорѣе умретъ съ голоду, чѣмъ оторвется отъ книги. Отъ него я зашелъ къ Платону, Аристотелю и нѣкоторымъ другимъ и всѣ обѣщали прійти, исключая одного угрюмаго старика, который сидѣлъ въ бочкѣ, обращенной къ солнцу и читалъ что-то по гречески стоявшему возлѣ него мальчику. — Когда я ему передалъ, что Александръ желаетъ его видѣть, онъ отвѣчалъ рѣзко: если Александръ желаетъ меня видѣть, то самъ можетъ прійти ко мнѣ, если онъ хочетъ учиться у меня, то опять таки пусть самъ придетъ ко мнѣ. Какъ, сказалъ я, да, вѣдь, онъ царь. А я философъ. — Да, вѣдь, онъ — Александръ. — А я Діогенъ. — Впрочемъ на прощанье я таки не вытерпѣлъ, и сказалъ, что онъ раскается, что не пошелъ къ Александру. — Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, улыбаясь, скорѣе Александръ раскается, что не пришелъ къ Діогену. Добродѣтель не дается сама въ руки; за ней нужно походить, и повернувшись ко мнѣ спиной, онъ хрюкнулъ, какъ свинья, и скрылся въ своей бочкѣ".

Прочіе философы были недовольны поведеніемъ Діогена и рѣшились усовѣстить его. — Діогенъ, сказалъ ему Платонъ, не явившись вмѣстѣ съ нами къ Александру, ты забылъ свой долгъ.

Діогенъ. А я думаю, что ты забылъ свое призваніе, согласившись идти къ царю.

Платонъ. Ты также гордишься своей невѣжливостью, какъ другіе своей добродѣтелью.

Діогенъ. А ты, будучи философомъ, столько же тщеславишься тѣмъ, что походишь на придворнаго, сколько настоящій придворный стыдится походить на философа.

Аристотель. Отложи въ сторону свой ригоризмъ, Діогенъ; вѣдь всѣмъ извѣстно, что ты прежде занимался поддѣлкой фальшивой монеты.

Діогенъ. А ты хотя и не дѣлалъ фальшивыхъ денегъ, за то поддѣлывалъ свой собственный характеръ.

Аристотель. Ты потому такъ презираешь дворъ, что, будучи искривленъ нравственно и физически, совершенно не годишься для роли придворнаго.

Діогенъ. Лучше быть кривымъ и держать себя прямо, чѣмъ быть прямымъ и гнуть спину при дворѣ.

Аристотель. Платонъ, что ты думаешь о Діогенѣ?

Платонъ. Что онъ сумасшедшій Сократъ. Впрочемъ пойдемъ отсюда.

Слухи объ оригинальномъ складѣ ума и ѣдкихъ выходкахъ Діогена дошли до Александра и ему самому захотѣлось взглянуть на геніальнаго чудака. Лилли воспользовался извѣстнымъ преданіемъ о посѣщеніи Діогена Александромъ и развилъ его въ прекрасную сцену. Въ сопровожденіи своего неразлучнаго друга Гефестіона, Александръ подходитъ къ знаменитой бочкѣ и издали зоветъ Діогена. Тотъ ворчитъ и откликается.

Александръ. Чему приписать, Діогенъ, что ты не хочешь оставить своей бочки и прійти ко мнѣ во дворецъ?

Діогенъ. Тому, что отъ моей бочки до твоего дворца ровно такое же разстояніе какъ отъ твоего дворца до моей бочки.

Александръ. Какъ? значитъ ты не питаешь къ царямъ никакого уваженія.

Діогенъ. Никакого.

Александръ. Почему?

Діогенъ. Потому что они не боги.

Александръ. Они — земные боги.

Діогенъ. Да, боги изъ земли.

Александръ. Платонъ думаетъ иначе.

Діогенъ. Я очень радъ этому.